Последний танец Саломеи

      Джим прижался к нему всем телом, не оставляя никаких поводов усомниться в его невысказанных желаниях, и Моран, одурманенный страстью в гораздо большей степени, чем джином, стиснул его в объятиях и впился губами в доверчиво открытую для поцелуя шею. Его пальцы уже скользили по горячей коже под рубашкой Мориарти, пробираясь все ниже, заставляя Джима стонать сквозь плотно сжатые губы.       Но, когда Себастьян уже преодолел последнюю преграду, скользнув рукой под резинку мягких штанов и дотронувшись до его напряженного члена, Кошачий царь вдруг извернулся, показав поистине кошачью ловкость, и вцепившись в его ремень, принялся рушить преграды самого Морана, едва ли не более нетерпеливо, чем он сам только что это проделывал с его одеждой.       Все покровы оказались сброшены, и двое обнаженных и взаимно возбужденных мужчин застыли друг перед другом, пожирая глазами ранее скрытое. Черные зрачки Джима расширились, как у ночного охотника, ноздри затрепетали, улавливая дразнящий любовный запах, губы полуоткрылись, помогая справиться с учащенным дыханием при взгляде на великолепную эрекцию Тигра. Себастьян же смотрел на Мориарти, как голодный — на хлеб и воду, как одинокий Робинзон — на приближающийся корабль, и не мог сдержать мелкой дрожи, пробегающей судорогами то по рукам, тянущимся к запретному плоду с древа удовольствий, то по губам, жаждущим вкусить от этого плода…       Внезапно он вспомнил то, что силился забыть несколько месяцев — ту самую африканскую ночь, когда их разделяли стекло монитора и тысяча с лишним миль пространства, и когда они оба жаждали, чтобы эти препятствия исчезли хотя бы на несколько минут. Он тогда проиграл Мориарти в дурацком, им самим предложенном пари, и теперь настало время отдать обещанную награду победителю.       От этого воспоминания, Морана бросило в жар, и, повинуясь неудержимому желанию, о котором Джим ему тогда сказал, великодушно прощая проигрыш, он опустился перед ним на колени…       — Ооооо… — выдохнул Джим, с ног до головы охваченный дрожью, и член его качнулся навстречу губам Себастьяна, как живое существо, наделенное собственной волей. — Ооооо, Бастьен!..       Недели и месяцы, почти целый год с первой встречи, и особенно — после жгучего марокканского приключения, о котором они ни разу до сей поры не решались намекнуть друг другу, Джим представлял себе подобную сцену, но ему слабо верилось, что гетеросексуальность Морана позволит ей воплотиться в реальность. И вот они наедине, оба без одежды, оба с эрекцией, оба пьяны. И Моран стоит перед ним на коленях…       Противиться искушению не было сил, и Джим, положив руку на затылок Бастьена, потянул его ближе к себе, шепча:       — Ты уверен?.. Ты точно уверен?..       Ладонь Мориарти легла на его затылок, и позвоночник от шеи до самого последнего позвонка пронзила тысяча микро-разрядов острого возбуждения. Джим, кажется, спросил, уверен ли он? Ох, дурачок, если бы ему открыть, о чем Тигр мечтал все это время, что представлял себе одинокими вечерами в холостяцкой квартирке в Южном Кенсингтоне, то он не спрашивал бы об этом…       — Да… да… А ты… ты позволишь мне оплатить твой выигрыш?.. — шепчет Себастьян, глядя на Джима снизу вверх, и стараясь не смотреть на его член, который покачивается в каких-то нескольких дюймах от пересохших губ. В животе у него все сжимается от сладкого предвкушения первого опыта, о котором он так долго грезил. И от страха оказаться неумелым и неловким любовником, причинить боль или разочаровать того, кто сводит его с ума запахом, наготой и желанной близостью своего тела…       — Ты позволишь?.. — снова вопрошает он, и Джим молча кивает.       Моран осторожно дотрагивается до возбужденного члена сперва пальцами, заключает его в кольцо и делает несколько плавных движений по стволу, потом бережно прикасается губами и языком к головке, и, задыхаясь от собственной дерзости, пропускает ее вглубь рта, смыкая губы, как до этого пальцы. Свободной рукой он обхватывает свой член, и его ладонь движется по нему в такт с губами, скользящими по члену Джима…       Джим резко выдохнул и пошатнулся, когда губы Бастьена сомкнулись на его члене, заключая в теплый, плотный и жарко-влажный кокон — это было изумительное ощущение, не испытанное ранее ни с одним любовником или любовницей. У него затряслись колени от острого удовольствия и желания получить еще больше.       — Да… да… так… ооооо… дааааа, Бастьен… — выстанывал он, не снимая ладоней с затылка Морана, погружая пальцы все глубже в его шевелюру, густую и жесткую, пахнущую солнцем, солью и ароматным табаком.       — Боже, Тигр, как же я хочу тебя… я нестерпимо тебя хочу…       Для новичка Бастьен действовал на удивление умело, должно быть, особая интуиция человека, начинающего влюбляться — или уже влюбленного — подсказывала ему совершенно точные движения и касания. Губы плотно обхватывали ствол, а горячий и нежный язык снова и снова дразнил головку, заставляя Джима постоянно балансировать на грани оргазма. Но он сдерживал себя изо всех сил, боясь, что Бастьену не слишком понравится густая, как гель, и соленая, как морская вода, субстанция, готовая вот-вот брызнуть ему в рот.       — Подожди… ооо, Бастьен, подожди!..       — Что…что не так?.. — встревожено спросил Тигр, оставив ласки, наверное, очень неумелые и причинившие вместо удовольствия какие-то другие переживания его Джиму. — Покажи, как ты хочешь… я… я все сделаю… — пообещал он, вцепившись обеими руками в бедра любовника и с трудом переводя дыхание — сердце колотилось где-то в гортани и пульс грохотал в висках целой Ниагарой нерастраченной любви.       — О боже… все так, все так, любовь моя… — Джим снова притянул Бастьена к себе вплотную, так что губы любовника впечатались в его горячий живот.       — Ты все делаешь прекрасно, ты охуенный, но если ты продолжишь в том же духе еще пару минут — и я спущу тебе прямо в рот… Как школьник, не дойдя до постели…       Он легко опустился на ковер рядом с Мораном, обвил его руками и ногами и прошептал:       — Еще немного джина, прежде чем продолжим?..       Горячие признания Джима смутили Морана так, словно он снова оказался четырнадцатилетним парнем, которого 21-летняя девушка лишила девственности и потом хвалила если не за умение, то за пыл и старание. Но Мориарти был куда откровеннее, признав, что выдержал бы ласки Тигра не дольше пары минут, после чего кончил бы ему в рот. В ответ на это, Моран удивленно спросил:       — А разве смысл не в этом?.. Я обычно так и делал… и… я хочу выпить тебя больше, чем джин. — он тоже поменял положение тела и сел, прислонившись спиной к дивану, давая Джиму устроиться на ковре рядом с собой. — Но, раз ты еще недостаточно пьян, чтобы позволить мне такое, то… — он протянул руку назад, нащупывая початую ими бутылку с джином. Она стояла на широком подлокотнике дивана, и Моран не без труда дотянулся до нее, но не до стаканов. Решив, что любовники вполне могут обойтись одним сосудом на двоих, Себастьян сделал глоток и передал бутылку Кошачьему царю.       — Нет, любовь моя, смысл не в эякуляции, — засмеялся Джим. — Смысл в долгом наслаждении…       Он нежно, чувственно провел губами по горящей щеке Морана, как будто слизывая аромат его кожи вместе с терпковатым можжевеловым запахом джина, а потом внезапно прильнул ртом ко рту Себастьяна, вовлекая в глубокий поцелуй…       Это было определенным риском, поскольку Тигру едва ли когда-нибудь доводилось вот так вот лизаться с другим парнем: сексуальные шалости, игры с гениталиями — всего лишь дань темпераменту, в них может не быть ничего по-настоящему личного, никакой интимности. Но поцелуй… Поцелуй совсем другое дело.       Джим старался продлить его так долго, как мог, скользя языком по языку любовника, упиваясь жаркой влагой, вбирая в себя сбитое дыхание Бастьена, и чувствовал, как член Морана без всякой дополнительной стимуляции все больше наливается сладкой болью предвкушения.       — …любовь моя… — эти два слова до настоящего момента никогда никто так не произносил, имея в виду его, Себастьяна. Даже у жены были для него другие слова, игривые, но легковесные. А в устах мужчины они тем более звучали как-то непривычно, если не сказать — странно, но при этом… вполне искренне. Если бы Джим хотел просто подшутить, поиграть с ним, он сказал бы «мой любовничек» или что-то в этом духе. А говорил «моя любовь», и душа Морана дрожала всеми струнами, улавливая их вибрацию, а сердце щемило какой-то сладкой неведомой болью…       А когда губы Джима коснулись его щеки и, получив молчаливое разрешение, нашли его губы, Моран ощутил, как горло сжалось от волнения и спазм почти перекрыл ему дыхание. Но прервать поцелуй было выше его сил, он просунул руки за спину Джима и придвинулся к нему, запустив пальцы в короткие черные волосы на его затылке, а другой рукой скользя вдоль спины, и чувствуя волну жара, расходящуюся от груди к конечностям. Еще немного — и у него задымится кожа, и они с Джимом сгорят в этом пламени, как две птицы-феникс, сгорят, чтобы возродиться уже в новом качестве, в новых отношениях друг с другом, пугающих и прекрасных одновременно…       От нехватки воздуха у Себастьяна в какой-то момент потемнело в глазах, он сильнее сжал Джима, опасаясь, что сознание откажет ему, и с сожалением прервал поцелуй, первый настоящий его поцелуй с мужчиной.       — Джим… ты… ты с ума меня сводишь… я потерял голову… когда ты… когда ты сделал это…- сбивчиво прошептал он и признался — Я никогда такого не испытывал раньше… Что это, Джим?.. Что это?..       — Ах, Бастьен… Любовь или страсть, или безумие — назови как хочешь, я же скажу: это ты и я… Мы вместе… Тигр и Кошачий царь, ммм, неплохая пара? — дрожа от счастья и желания, Джим крепче обнял Себастьяна, отвечая на порыв любовника собственными ласками, и замурлыкал ему в шею, перемежая слова жаркими поцелуями, а временами просто принимаясь вылизывать своего Тигра, почти уже прирученного, но боящегося поверить самому себе:       — Ты потерял голову только сейчас, а я — я уже год схожу по тебе с ума… Мучаюсь… Мечтаю о тебе по ночам, и по утрам тоже, когда принимаю душ… И не могу забыть ту ночь в Марокко…       Пальцы Джима опустились вниз и мягко обхватили член Морана, двигаясь по нему с нежной силой, дразня и обещая.       — Целый год? О… — только и было что сказать Бастьену на это жаркое признание. — А я думал, что мне все это только кажется. Не мог поверить, что ты… что ты влюбился в такого, как я… в меня… Думал, что это твои проверки… и… ты знаешь, не год, конечно, но последние несколько месяцев, после той самой ночи… я тоже не мог выкинуть тебя из головы, когда принимал душ или… ну… ты даже в сны мои проникал, Джим! И я… ты не поверишь, Джим! Я, взрослый мужик, просыпался несколько раз на мокрой простыне, как… как мальчишка, у которого гормоны рвут башню и член в штанах не держится!       Моран ощутил, что у него даже уши покраснели, когда вспомнил пару особенно ярких своих фантазий про секс с Джимом Мориарти, и ткнулся лбом ему в плечо, пытаясь осознать, что тоже все это время просто с ума по нему сходил, но не мог открыто признать этого, придумывая каждый раз какие-то заумные объяснения своим странным переживаниям и снам…       Но их поцелуй и рука Джима, любовно ласкающая теперь его член, давали ему лучшее доказательство того, что это все теперь не сон, не фантазия, а та реальность, которую ему нужно или принять целиком, как она есть, или оттолкнуть от себя, как нечто запретное, грязное, греховное. Хор праведных голосов внутри его головы взревел бы одой к радости, выбери он второе. Но Себастьян знал, давно уже внутри себя знал, что его выбор — быть с Джимом, и к черту всех, кто будет проклинать и поносить его за это!       — Да?.. Ну, добро пожаловать, Бастьен Моран, в элитный клуб Ночных орошателей простыней, поскольку… могу признаться тебе в том же самом. И спасибо поллюциям, гасившим мои фрустрации, иначе я, наверное, спился бы за этот год или перешел с кокаина на героин…       Джим выгнулся в жадных объятиях Морана, подставляя под его губы грудь и живот, и передвинулся поближе, чтобы дотронуться своим членом до члена любовника, и подарить тому новое сладострастное ощущение.       — Но твое тело — круче любого наркотика, я пьянею даже от простого взгляда на тебя… оооо… не говоря уж о том, что мы делаем сейчас… Давай выпьем за это… — его член все жарче терся о член Себастьяна, но это не помешало Джиму подтянуть поближе бутылку и сделать большой глоток джина, а после — набрать можжевеловый настой в рот и перелить его в рот любовника.       Губы Джима обожгли его терпким привкусом можжевеловой водки, и в глазах опять потемнело и засверкали звезды, когда их члены соприкоснулись, словно две танцующие брачный танец змеи. Он заключил одноглазых «змеев» в ладони, добавляя им обоим яркости тактильных ощущений, а его губы и язык жадно приникли к шее и ключицам Джима, и ноздри трепетали, втягивая запах его кожи. Моран и думать не смел о том, что хотя бы одна его фантазия сумеет когда-то исполниться наяву, теперь же они могли проделать друг с другом все, о чем грезили, причем не по одному разу…       — О, Джииимммм… тогда мы с тобой никогда не протрезвеем друг от друга… Я… я хочу тебя всем собой… — шепнул он, облизывая влажные от пролившегося на них джина губы.       Открывшиеся вдруг врата возможностей опьянили его ветром желаний вернее, чем пары джина, уже давно бродящие в крови, и Моран, легко подхватив любовника под бедра, одним движением вскинул его на диван, так, что тот оказался прижат членом и животом к кожаной обивке. Тигр лег на него сверху, давая Джиму ощутить тяжесть своего тела и твердую готовность члена к более серьезным играм. Уложив своего змея в покрытую короткими жесткими волосками ложбинку между крепких ягодиц Кошачьего царя, Себастьян принялся размеренно двигать им, имитируя проникновение и даря себе и любовнику массу новых острых переживаний. Одновременно, он легко прикусывал шею Джима у кромки волос и чередовал укусы с ласковыми прикосновениями губ и языка.       Джим охнул, когда Моран — какая же силища была заключена в нем! — точно подбросил его вверх и опрокинул на диван, а в следующий миг вовсе потерял дыхание, ощутив на себе сладостную тяжесть мужского тела, тем более страстно желанного, что оно так долго казалось недоступным.       — Бастьен… даааа… — просяще прошептал он, и в то же время невольно вздрогнул, когда член любовника с дерзостью завоевателя проник между его ягодицами.       — Бастьен, нет… — но Тигр, к счастью, не попытался войти внутрь, ограничившись доступной ему горячей поверхностью ануса. Это дико возбуждало, особенно в сочетании с острыми поцелуями-укусами, и Джим со стоном вцепился зубами в диванную подушку, но остановить происходящее с телом было уже нереально — член ритмично сократился, и Джиму осталось только простонать:       — Я сейчас кончу…       Не останавливая движений бедрами, Моран запустил руку под живот Джима и поймал миг, когда густая вязкая субстанция выплеснулась ему в ладонь. Он едва понюхал окропленные его семенем пальцы как, застонав от острого удовольствия, сопроводившего мгновенно пришедший экстаз, сам бурно кончил на спину и ягодицы Джима. Тело, сотрясенное судорогой оргазма от макушки до пят, сделалось сразу тяжелым и плотным, и Себастьян сполз обратно на пол, чтобы не раздавить Джима и дать ему немного отдышаться.       Какое-то время они оба восстанавливали сбитое дыхание и сердечные ритмы и наслаждались пережитым ими обоюдным опытом. Потом Моран все же сделал то, о чем давно и почти что безнадежно грезил — слизнул с ладони белесый сгусток, пробуя, каков же Джим на вкус, и, хоть это и звучало кощунством для всех его внутренних католических цензоров, практически принимая тем самым первое причастие к таинству мужской любви.       — Ты на вкус, как море… как морская вода, заключенная в теле медузы.- поделился он с Джимом, поймав его руку, бессильно свесившуюся с дивана, и поцеловав в основание ладони. — И… мне это нравится, правда… очень сильно нравится.       — Такой же горько-соленый и студенистый? — пьяно прошептал Джим, жмурясь от блаженства, растекшегося по телу, и сам растекшийся по дивану, как ленивый кот. — Мммммм… это ты, Тигр, превратил меня из сукиного сына со стальными яйцами в сливочное желе.       Он потянулся гибким движением, нащупал плечи Бастьена, оперся на них и подлез к любовнику сбоку, чтобы снова найти его губы и насладиться глубоким поцелуем с привкусом можжевельника и горькой соли. Этот вкус и аромат теперь навсегда будет для него связан со вкусом и запахом Себастьяна Морана, Бастьена, Тигра.       — Ты нечестно сыграл, Тигр! Нечестно. Ты меня обманул — не вернул своего долга и сделал своим должником. Теперь мы оба должники. И что же нам с этим делать?.. — жарко шептал Джим, обнимая Бастьена все крепче и целуя с необыкновенной нежностью, отнюдь не свойственной ему с другими сексуальными партнерами. Обычно после оргазма он на некоторое время полностью терял интерес к человеку рядом, погружался в собственные ощущения и мысли, и не терпел, когда «сердечные друзья» или подружки его беспокоили по собственному почину, если он еще не давал сигнала к новому любовному поединку.       С Мораном никакой потери интереса не случилось — наоборот, Джима потянуло к нему еще сильнее, словно к наркотику, вызывающему мгновенное привыкание.       — Платить долги по взаимному согласию… Платить и… делать новые… — ответил Моран, закинул руку назад и стиснул локоть Джима, отвечая на его поцелуй. Целоваться с ним оказалось не менее увлекательно, чем делать другие вещи из категории «непристойных» или вовсе запретных. Но ему, пожалуй, уже наскучило в тридцать семь лет пытаться соответствовать чьим-то там желаниям или образцам, не имеющим к нему настоящему ни малейшего отношения. И Джим Мориарти чудесным образом избавлял его от переживания вины или стыда за столь «неправильное» поведение, просто потому что был еще более «плохим мальчиком», откровенно плюющим на правила, законы и моральные устои британского общества. И в этой его свободе было столько притягательного, что Себастьян попросту не мог и не хотел противиться силе притяжения, действующей даже на его тело.       — Я готов затрахать тебя до потери пульса! И хочу, чтобы ты тоже не щадил меня. Сегодня наша ночь, давай же трахаться — и к черту сон! — горячо признался Джим между поцелуями, свесившись с дивана и прижимаясь к нему всем телом. Воспользовавшись этим, Тигр прибег к борцовскому приему: стащив любовника на пол и уложив на обе лопатки, он навис над ним, припечатав оба его запястья к ковру:       — Да… к черту сон! Я хочу проделать с тобой то, что раньше только в голове мог прокручивать, когда дрочил в душе. И сравнить, что лучше — мои фантазии или ты настоящий?       — Ммммм, Бастьен… — застонал Джим, мгновенно загоревшись новым желанием, и стал извиваться и выгибаться под Мораном, как кошка или змея, или химера, соединявшая в своем облике черты обоих зверей, с одной-единственной целью — уронить любовника на себя или хотя бы прижаться как можно теснее к его разгоряченному телу.       — То, как ты дрочишь в душе… и не только там — моя любимая фантазия… оооо, это просто с ума меня сводит!.. Ведь я тебя таким видел в Марокко, а до того — пару раз слышал, когда нам доводилось ночевать вместе в отеле. Ты очень громкий, Бастьен, когда кончаешь на сильном возбуждении. Не замечал?..       — Ты видел меня в душе в Марокко? У тебя там что, тоже камера стояла? — недоверчиво фыркнул Моран, вспоминая детали их ночного и не по-зимнему горячего секс-чата в скайпе. Джим явно путал реальность с собственными фантазиями, если он тогда и мог что-то видеть, то только страстные объятия Морана с унитазом и его отмокание под душем после этого. Хотя, может Джиму и того хватило, чтобы достроить картинку, благо, стояк у него никуда не пропадал?..       Насчет совместных ночевок в отелях — да, это было ближе к истине, там Мориарти мог и прослушку установить, и сквозь стену слушать, как Моран развлекался перед сном. Что ж, пусть это ему польстит, он действительно представлял секс с боссом.       — Параноик, — хихикнул Джим в ответ. — В Марокко не было другой камеры, кроме встроенной в ноутбук, но ты же помнишь, что тогда проделывал перед нею? Или… или тебе просто нравится представлять, как я за тобой подглядываю, да?.. Тебя это заводит?..       Себастьян молча ухмыльнулся в ответ на замечание Джима насчет параноика:       «Что, попался? Теперь тебе крышка, тобой заинтересовался сам Мориарти!» — напугал он одного из самых беспокойных членов внутреннего Клуба Любителей Попиздеть. А предположение Мориарти, что его заводит, когда кто-то за ним подглядывает, Моран не стал ни подтверждать, ни опровергать, хотя сама идея быть кем-то застуканным в самый сладкий миг яростной дрочки определенно добавляла переживаниям яркости.       — А ты что, хочешь за мной тайно подглядывать, да? Можно это как-нибудь попробовать… правда, мне лучше не знать, когда именно ты будешь это делать… эффект не тот, когда знаешь.       И тут, словно отвечая на его воспоминания, и коварно высвободив из захвата одну руку, Джим захватил ею его член.       Моран закусил губу от острого ощущения, подаренного страстными пальцами любовника его бравому солдату, уже вновь поднимавшему голову, чтобы идти в атаку. Ладонь Джима весьма активно подбадривала его, но мысли перемешались в голове в пеструю кучу отдельных слов и образов, из которой было очень непросто вытянуть нечто связное, тем более — столь интимно окрашенное.       — Ох… Джиииим… если ты продолжишь в том же темпе, то я не успею тебе ничего рассказать. Давай… давай еще на минутку прервемся и перекурим. Ты разрешишь сделать это здесь?       Мориарти неохотно выпустил из рук самую горячую часть тела Бастьена, но предложение покурить ему понравилось.       — Давай подымим, если тебе хочется. Ты видел, как азиатки делают это влагалищем? А секс со змеей? Знаешь, девушка берет удава и использует его голову как фаллос… Ужасное зрелище! — Джим рассмеялся и снова схватился за бутылку джина, пока Моран отыскивал в сброшенной одежде сигареты и зажигалку. — Шикарно выглядишь, Тигр! Голый, со стояком и с сигаретой… Я готов кончить от одного вида!       Пока Джим болтал всякие подробности про экзотические секс-шоу азиаток, он нашарил пачку в кармане брюк, порадовавшись, что переложил ее из пиджака, оставленного внизу. Было бы несколько неловко вызывать сюда слугу и просить его принести сигареты.       — Фу, тоже не люблю эти азиатские приблуды с животными или сигаретами в якобы девственных дырках… Один раз такое видел в Гонконге, и больше как-то не тянет.       Он остановился среди комнаты и прикурил сперва одну сигарету, потом вторую и, получив очередной дифирамб своей внешности из уст Джима, подошел к нему вплотную, протягивая «палочку здоровья» фильтром вперед.       — Ты правда видишь меня таким… шикарным или неприкрыто льстишь? — спросил он не без любопытства. Бабы, конечно, не раз хвалили его мускулистую и поджарую фигуру, но он не принимал их комплименты в расчет, полагая, что это был их способ развести его на ответные похвалы своим формам. Но Джим — это другой случай, и его мнение для Морана значило теперь куда больше, чем он даже мог себе представить этим утром, собираясь сюда, в клуб.       — Я неприкрыто льщу, — усмехнулся Джим и взял сигарету из пальцев любовника с таким же благоговением, как церковную свечу. — И особая прелесть моей лести заключается в том, что это чистая правда. Я хвалю только восхищающие меня явления, и тех, кем хочу обладать… Я сирена, дорогой Себастьян, и мой чувственный, сладостный голос заставляет тебя спешить ко мне на всех парусах… Несмотря на острые камни вокруг моего острова и жесткую шерсть на моих бедрах.       Он откинулся на спину, открывая взору Морана свою наготу, и с наслаждением затянулся ароматным дымом.       — Я совершенно пьян, любовь моя, но намерен еще выпить, я по-прежнему дико хочу трахаться, и намерен проделать это с тобой еще минимум пару раз за ночь… но наверное, к джину стоит добавить немного закуски, иначе завтра утром нам придется делать плазмофорез.       Мориарти был великолепен, его фигура, хоть и не такая подкачанная, как у полковника, выдавала бы в нем легкоатлета или бегуна, занимайся Джим каким-либо спортом. И по тому, как он двигался или танцевал, можно было понять, что со своим телом он в ладу, и любит получать и доставлять чувственные удовольствия с его помощью. Признания Джима и его стойкая эрекция также льстили самолюбию Морана, хотя в этом они были солидарны друг с другом.       Мысль Джима насчет «еще выпить» вызвала у Тигра одобрение, он начал уже немного трезветь, а с трезвостью в рассудок обязательно прокрадывались ненужные мысли, да и внутренние голоса начинали звучать все громче, призывая его падшую душу к покаянию и спасению. Сейчас он не хотел ни того, ни другого, и лучшим способом избавить себя от внутренних моралистов было утопить их к чертям в джине или виски.       Джим намекнул, что неплохо было бы и закусить, и перед Себастьяном снова встал вопрос о поиске холодильника, где могло отыскаться что-то съедобное. Он посмотрел повнимательнее вокруг себя и наугад подошел к низкой темной тумбочке напротив кровати. Но это оказался комод, и попытки Морана отыскать в нем еду вызвали у них обоих приступ веселья, а Мориарти засыпал его шуточками на тему фетишизма и похищения нижнего белья.       Найдя не без помощи хозяина апартаментов холодильник, по расцветке неотличимый от прочей мебели, Моран выудил из него тарелку тарталеток с икрой и салатом, потом блюдо с сырными и мясными рулетиками и форму с ополовиненным, но еще вполне свежим паштетом. Принеся все это к дивану и поставив прямо на ковер, Моран позаботился о новой бутылке джина, справедливо решив, что лучше продолжить надираться одним и тем же видом спиртного- головной боли наутро все равно не избежать, но хотя бы не вывернет в самый интересный момент «продолжения банкета».       Лед в ведерке уже прилично оттаял, но и того, что там оставалось, вполне хватило, чтобы наполнить стаканы, правда, в процессе он умудрился рассыпать холодные осколки по ковру, но собирать не стал — не стекло, все само к утру растает и даже высохнет.       Загасив докуренную в процессе сигарету в найденной почти случайно пепельнице, Моран опустился на пол рядом с Мориарти, привалился спиной к дивану и отсалютовал ему своим стаканом:       — За тебя, Джим. — только и сказал он и замолчал, соображая, что бы еще такого сказать человеку, перевернувшему всю его жизнь за последний год, а сегодня внесшему в нее не просто новый смысл и новую роль, но и новые отношения, в которых Моран был дважды новичком — и потому, что это были близкие отношения с мужчиной, и потому, что до этого он ни к кому ничего похожего не испытывал…       Но как выразить все, что в связи с этим происходило в его душе, он попросту не знал, его формальное красноречие, отточенное произнесением дежурных тостов, здесь не годилось, а неформальное никаких подсказок не давало. И потому он просто дотронулся краем своего стакана до стакана Джима и посмотрел на него, надеясь, что тот сам все прочтет в его глазах.       — Нет. За нас, — возразил Джим и в свою очередь стукнул своим стаканом о край стакана Морана.       — За себя любимого я мог бы надираться и в полном одиночестве… а я, признаться, успел от него устать за тридцать лет. Только никому не говори: подчиненные и партнеры по-прежнему должны считать меня злобной рептилией с ледяным сердцем.       Он подполз поближе к Себастьяну и прижался щекой к его животу, одновременно размазывая по загорелой коже полковника паштет вперемешку с крабовым муссом. И отчаянно запротестовал, когда покрасневший от смущения любовник попытался остановить этот гастрономический разврат:       — Нет-нет-нет! Я хочу слизывать еду с твоего живота, иначе мне невкусно, а в качестве десерта… лизать твой член, пока ты не кончишь.       — Уффф… ну ты и затейник, Джим… — выдохнул Себастьян, ощущая, как язык и губы Мориарти скользят по его животу, собирая угощение и подбираясь все ближе к «десерту». Но остатки стыдливости благополучно утонули в новом глотке джина, и Моран, внезапно решив созорничать, вытащил из стакана кусочек льда и приложил его к горячей спине Джима, аккурат между лопатками.       Ощутив холодовой ожог между лопатками, от неожиданности Джим ткнулся носом куда-то в область морановского лобка, и завопил:       — Ааааааа, Моооооран, что же ты дееееелаешь, предатель! Холодно же, черт! Вот тебе, вот тебе!..       Захватив горстью полурастаявшие кубики льда из ведерка, он мстительно осыпал ими любовника, и тут же сжал его в объятиях, чтобы льдинки таяли между телами и сбегали вниз по телу змейками огненной воды.       — Бастьен… — выдохнул Джим, запрокинув голову и наслаждаясь происходящим как восхитительной игрой на грани фола. — Ты мой, Бастьен… потому что слова «Вечность» уже не выложить — лед растаял.