Последний танец Саломеи

Полгода спустя после событий в Африке. Начало нового этапа в карьере полковника Себастьяна Морана, и новая стадия в развитии отношений босса и подчиненного, уже успевших провернуть вместе немало интересных и опасных дел…       Второй день отпуска, милостиво предоставленного боссом своему верному полковнику, Моран провел так же, как и первый — отсыпаясь и предаваясь чудовищной лени во всем, кроме самых необходимых процессов, требовавших относительно небольшой физической активности. Лежа в кровати в отеле Ритц, номер в котором он снял с целью освободить себя от всех бытовых забот, Себастьян курил тонкую ароматную сигару и лениво потягивал виски со льдом, предаваясь состоянию полного расслабления.       Похоже, за весь год, что он работал на Мориарти, ему еще ни разу не выпадал случай так хорошо и так надолго расслабиться. Потому он счел, что уровень обслуживания постояльцев отеля Ритц вполне компенсирует ему все предшествовавшие отпуску нервные и физические затраты. Чего стоила только охота за сукой Малкиной, которую все же настигла рука возмездия, точнее, та самая техасская петля, которой не мог ей простить мстительный Джим. Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы выследить и похитить ее, а потом — надежно уничтожить то, что от нее осталось. Ее любовник и отец до сих пор, наверное, ищут безвестно пропавшую. Что ж, успеха им…       Мысли текли лениво, как сквозь тягучую жидкость, виски со льдом приятно холодил и согревал одновременно, сигара была что надо. Наступление своих тридцати семи лет он намеревался отметить завтра в Mayor of Scaredy Cat Town (1), в узком кругу армейских друзей, да еще Джейн просила его утром заехать к ней домой, потому что обе дочери приготовили отцу традиционные подарки.       В предвкушении завтрашнего дня, можно и нужно было хорошенько расслабиться, и Себастьян даже отключил звук на своем новеньком телефоне, оставив только виброрежим.       — Бзззз…бзз…бзз… — тут же пропиликал он, лежа на прикроватной тумбочке.       — Кому там неймется, черт бы вас всех побрал? — простонал Моран, но не в его привычках было оставлять без внимания все, что спутниковый эфир посылал в его аппарат. Взяв мобильный, он ткнул кнопку разблокировки, ввел несложный пароль, и открыл сообщение:       «Мистер Моран, приглашаю вас завтра в полдень прибыть в охотничий клуб «Домино». Машина заказана, явка обязательна, форма одежды парадная. С любовью, Джим.»       — О, неееет… — простонал Моран, бросив мобильный на одеяло и накрыв лицо подушкой — Только не это… Я же в отпуске, чертов сумасброд! Ну что тебе от меня опять срочно понадобилось?       Полежав так некоторое время, Себастьян мысленно спорил сам с собой, а точнее, с настойчивым голосом Мориарти в своей голове, и, черт возьми, похоже, проигрывал боссу в чистую! Кошачий царь обладал уникальной способностью пребывать в сознании Морана даже тогда, когда сам находился за тысячу миль от него. Иногда Себастьян всерьез размышлял, не вживил ли ему этот псих какой-то чип, когда он так неудачно и надолго вырубился после первой попойки в его компании? И теперь голоса в его голове — вовсе не порождение его же пьяной фантазии, а совершенно реальный диалог с боссом, который мало того, что сам говорит с ним, так еще и его мысли читает…       «Тебе пора к психиатру, дружок!» — словно подтверждая самые черные опасения полковника ехидно хихикнул микро-Джим — «Я как раз знаю одного швейцарского профессора, изумительный специалист! Даже мою паранойю пытался лечить, и небезуспешно!»       — Отвали, Джим! — вслух выругался Моран, чтобы развеять этот морок. Но уже и так было ясно, что планы на завтра летят ко всем чертям, и ему не отвертеться от поездки в клуб «Домино»…       Примиряло его с этой неизбежностью только то, что Джим знал про день его рождения, и наверняка приготовил ему нечто, способное компенсировать сорванные планы.       — Хорошо бы тур в джунгли Амазонии или в русскую Сибирь на пару месяцев… — проворчал он, пока его пальцы набирали короткое:       «Есть, сэр!».       — Джим, если ты не хочешь, чтобы тебя однажды пристрелила собственная охрана, позволяй людям как следует высыпаться после ночных бдений, и давай отпуска по меньшей мере два раза в год! — говаривал ныне покойный Оскар Бойл, и Мориарти скрепя сердце следовал этому правилу. Он терпеть не мог, когда немногочисленные приближенные, входившие в круг доверия, отлучались по своим делам на пару дней, а уж к длительным отпускным планам и вовсе относился, как ревнивая жена.       С Мораном было еще сложнее. За год совместной работы Джим не просто привык, а, можно сказать, прикипел душой и прилепился разумом к угрюмому полковнику. Особенно после памятной им обоим скайп-сессии в зимней ночи, воспоминания о которой они старательно прятали, общаясь на людях, но каждый по-своему лелеял, оставаясь с ними один на один…       Во всем остальном к новообретенному сотруднику синдиката не в чем было придраться: Себастьян всегда внимательно слушал и потому наперед знал, что прямо сейчас нужно Мориарти, и любую авантюру босса был способен поддержать без вопросов и споров. Когда Моран отсутствовал, Джим начинал хандрить больше, чем обычно, и чувствовал себя столь же неуютно, как человек, лишившейся собственной тени.       Вот почему за двухнедельный отпуск Себастьяна последовательно приходили просить: сам «волкодав», Горан Павич, как его формальный начальник, красотка Дебора Мартелли, которой каким-то образом удалось снискать симпатию Морана, снова Горан, с группой поддержки в виде братьев Снитских, и наконец, снова Себастьян, на сей раз высказавший свою просьбу тоном, очень похожим на непререкаемое требование.       Как ни странно, подобная наглость со стороны телохранителя решила дело: Мориарти уступил, поскольку единственным правомерным основанием для выполнения какого-либо желания (а заодно свидетельством силы) считал постановку перед фактом.       — Две недели, и ни днем больше! — сказал он, выписывая чек на отпускные расходы, и Моран с улыбкой повторил:       — И ни днем больше. Но и не меньше, босс.       Мориарти мог бы снова разозлиться на эту легкость расставания, если бы в его намерения в самом деле входило отпустить Морана на все четыре стороны на целых четырнадцать дней. Нет, у него был припрятан джокер в рукаве, и эта карта была пущена в ход гораздо скорее, чем предполагал Себастьян.       22 июля, день рождения полковника. Более чем законный повод для вечеринки-сюрприза. Конечно, Морану и в голову не пришло, что такое возможно — но зато Джим составил подробный план, и с особым удовольствием начал приводить в исполнение накануне знаменательной даты.       В свой день рождения, Моран встал пораньше, невзирая на то, что шикарная кровать и мягкое белье, пахшее тонкой отдушкой, положенные постояльцам номеров люкс отеля Ритц, стремились соблазнить его забить на все планы и провести в интимном уединении сна весь этот долгий летний день. Возможно, в других обстоятельствах, он таки уступил бы призывам подушек и шелковых покрывал, но сегодня он снова не мог принадлежать только самому себе. Невзирая на то, что обычно имениннику со всех сторон все желали исполнения только его собственных желаний, и ничьих более, это была лишь иллюзия, ибо нет менее свободного человека на земле, чем тот, о ком в день его рождения помнят родственники и начальство. Ну разве что жених на свадьбе…       Итак, Моран все-таки заставил себя выбраться из постели, на полчаса позже, чем рассчитывал, но все же раньше, чем начал опаздывать на первую свою встречу — с дочками и бывшей. В десять утра они вчетвером сидели в кафе, девочки ели мороженое и наперебой рассказывали ему о своих школьных успехах и горестях, Джейн пила чай с молоком, сам Моран — крепкий кофе. Джейд, младшая, которой осенью исполнится 8 лет, подарила ему свои рисунки и какие-то самодельные штучки из пластики, старшая Джессика со старательностью десятилетки и помощью своей мамы написала стишок и красиво оформила его в виде открытки.       Они, конечно, тоже не остались без подарков, Себастьян подарил им три билета в парк развлечений, очередной перевод алиментов и на сей раз сделал щедрый добровольный финансовый взнос наличными на то, о чем давно уже его просила Джейн — в комнатах девочек и в ванной на их этаже требовался ремонт. Теперь ему ничего не стоило купить каждой из дочерей по отдельной квартире в Лондоне, но он предпочел не посвящать экс-супругу в свои нынешние доходы и их источник в виде гонораров от Джима Мориарти. В свое время девочки все получат, а теперь он просто помогает их матери самым простым, чем был готов помогать и раньше — старыми добрыми английскими фунтами.       Поболтав про детей и аккуратно обходя попытки Джейн выведать, что у него за работа такая денежная, он с облегчением увидел на своем смартфоне смс, оповещавшую о том, что такси уже ждет его у кафе. Попрощавшись с приунывшей Джесс и откровенно расхныкавшейся Джейд, он пообещал навестить их «очень скоро», сухо чмокнул Джейн в щеку и был таков.       Полтора часа спустя такси подкатило к уже знакомым воротам — чуть больше года назад именно здесь, в этом самом клубе, состоялось его знакомство со своим нынешним работодателем. Такое впечатление, что это было целую вечность назад…       Расплатившись, он закинул на одно плечо костюм в чехле, а на другое — спортивную сумку, где лежала одежда попроще и дорожный несессер, а так же на самом дне — излюбленный Glock 17 (2). Горан ждал его у ворот, и поприветствовав друг друга так, словно они виделись пару лет, а не пару дней назад, они вместе пошли по направлению к главному зданию, где, по уверениям лукаво ухмыляющегося серба, Морана ожидал приятный сюрприз от босса…       — Ты все поняла? Ступай! — Джим еще раз критическим взором окинул фигуру стриптизерши, обычно выступавшей на подобных мероприятиях в амплуа Мэрилин Монро, нашел, что она безупречна, и ее декольте может соблазнить самого апостола Петра, не то что отставного военного, и подтолкнул девушку к двери.       — Да, мистер Десмонд, — полные алые губы изогнулись в соблазнительной улыбке. — Все будет так, как вы заказывали…       Покачивая крутыми бедрами под осиной талией, блондинка, облаченная в белоснежное платье, покинула спальню Джима и продефилировала по длинной анфиладе комнат в сторону лестницы. Она эффектно возникла на верхней площадке, как раз в тот момент, когда в холл вошли двое мужчин — милашка Горан Павич и ее сегодняшний клиент, ничем не напоминавший самого любимого американского президента, но по счастью, не страшный прыщавый дрыщ, как на прошлой вечеринке мистера Десмонда.       — Happy birthday to you Happy birthday to you Happy birthday Mr Moran Happy birthday to you… — запела Мэрилин томным меццо-сопрано, медленно спускаясь по лестнице; при этом она улыбалась самым очаровательным образом.       Моран, о чем-то болтавший со своим приятелем и, по совместительству, непосредственным руководителем, замолк на полуслове, узрев Мерилин Монро во плоти. Блондинка в белом парила над ступенями и мелодично напевала, покачивая бедрами и соблазнительно сверкая своим глубоким декольте, а Горан довольно ухмылялся и выглядел при этом таким сведущим, что Моран решил непременно допытаться у него, что же задумал для него сам хозяин клуба, «эксцентричный американский миллионер мистер Десмонд». Именно в этом амплуа перед Себастьяном и предстал год назад Джим Мориарти.       Тем временем, девица спустилась и, выпятив полные губки, подплыла к нему с намерением одарить его своим расположением и возвысить в глазах окружающих до фигуры, равной президенту Кеннеди. Но тот весьма плохо кончил, и полковник, изначально склонный искать во всем какой-то подвох или скрытый намек, и больше повинуясь привычке, чем реально испугавшись за свою жизнь, бегло оглядел верхний ярус и все окна, т.е. места, в которых мог засесть меткий снайпер. С Джима станется — в честь своего лучшего стрелка он мог и импровизированный пейнтбол устроить…       Горан довольно рассмеялся — видимо, Джим в точности предсказал такую его реакцию на появление копии Мэрилин Монро. Девица тоже улыбалась, и ее ручки уже потянулись к его галстуку, но тут Себастьян решил сымпровизировать сам и показать, что тоже не лишен чувства юмора, пусть и по-военному грубоватого. Присмотревшись к девице, он изобразил на лице радостное узнавание и, раскрывая ей объятия, достаточно громко рявкнул:       — О, босс! Какой шикарный маскарад! Признаюсь, не сразу разглядел вас под столь искусным гримом!       Горан громко заржал, девица смутилась, но только на мгновение — профессионализм взял верх над растерянностью, Мэрилин рассмеялась русалочьим смехом и потянула Морана за галстук:       — О, дорогуша, кто бы мог подумать, что у тебя такие фантазии о твоем боссе! Сегодня твой день, получишь все, что хочешь, но чтобы найти это, тебе придется заглянуть чуточку подальше и засунуть руку чуточку поглубже…       С этими словами она повлекла его к двустворчатым дверям, ведшим в каминный зал, и двери тотчас распахнулись перед ними, словно по мановению волшебной палочки.       Взору полковника открылось просторное помещение, богато разукрашенное, ярко освещенное и сплошь уставленное редкими цветами. В центре напротив камина было устроено два фонтана, из одного било красное вино, из другого — оливковое масло, а по периметру двух бассейнов навалены горы ярко-оранжевых сицилийских апельсинов (3). На вершине каждой горки горела витая розовая свечка, всего их было 37, по числу прожитых лет именинника. Над всем этим витал сочный, возбуждающий запах разогретой цедры…       В простенке между самим камином, где традиционно помещались охотничьи трофеи, и коллекцией оружия, было растянуто черное шелковое полотнище, в коем без труда можно было признать пиратский флаг, а на нем вышита серебряная надпись на латыни:       «Лучше царствовать в аду, чем служить на небесах. С днем рождения, не-святой Себастьян!»       Стоило виновнику торжества переступить порог, как на него со всех сторон посыпалось настоящее венецианское конфетти, в виде драже и яиц с мукой, захлопали пробки шампанского, громко заиграла музыка — веселая полька Штрауса, и откуда-то возникли улыбающиеся люди с бокалами в руках, в один голос кричавшие:       — Поздравляем, полковник! Гип-гип ура!       Все это были коллеги Морана по работе на Мориарти, но самого Джима среди них не было.       Себастьян оказался совершенно не подготовлен к грандиозному размаху, с каким босс решил отметить его день рождения, причем даже не юбилейный, а так, дату с точки зрения самого полковника, проходящую. Но теперь нужно было как-то сориентироваться в предлагаемых ему обстоятельствах, а не стоять пень пнем обсыпанным мукой и конфетти, со спортивной сумкой в одной руке и, к счастью, не расчехленным костюмом в другой…       Если бы босс потрудился узнать Морана получше, он бы не стал устраивать подобных шоу — Себастьян всегда ненавидел эти дурацкие шумные вечеринки с толпой почти незнакомых пьяных гостей, почему-то решивших, что они — это лучший подарок имениннику. Он уже почти пожалел, что поехал сюда — даже остаться с детьми и Джейн было бы меньшим наказанием, чем вот такое принудительное «счастье».       Но, с другой стороны, такого праздника ему никто и никогда не устраивал — даже во времена детства все дни рождения были похожи один на другой, как и подарки, которые ему дарились матерью и дедом. Возможно, потому он и не любил отмечать этот праздник, что никогда толком и не праздновал его?       Мерилин Монро тем временем отобрала у него сумку и костюм и унесла куда-то, а Горан вручил ему большой бокал, в то время, как все прочие наперебой поздравляли его и толкали сообразные моменту речи. Он не знал в лицо и половину присутствующих, хотя здесь собрался наиболее близкий к боссу круг, но самого Джима что-то все не было видно.       Моран поймал себя на том, что все время высматривает его в толпе, но, возможно, хозяин праздника появится перед ним в каком-нибудь новом амплуа- на такие фокусы Мориарти был мало того, что способен, но еще и весьма падок. И Себастьян ощущал себя, как на иголках, понимая, что Джим приготовил какой-то очередной сюрприз, сопряженный с его выходом на сцену… Он даже попробовал выспросить у Горана, что затевает босс, но тот только отмахнулся, обведя зал рукой с бокалом шампанского:       — Что ты все тревожишься за босса, Басти! Смотри, какой шикарный праздник для тебя устроили! Скажи нам что-нибудь о том, как, к примеру, ты себя чувствуешь, став на год старше? Отразился ли на тебе это год в лучшую сторону или ты за него лет десять прожил? Ну, просим! Просим!       — Да, да, речь! Толкни-ка речь, Моран! — завторили ему те, кто слышал их разговор.       Для речи еще было как-то рановато, он не ощущал себя ни достаточно пьяным, чтобы расточать присутствующим благодарности, ни достаточно подготовленным, чтобы сказать действительно то, что нужно и не сказать ничего лишнего и обидного для гостей и сослуживцев.       Он попытался отнекиваться, но его уже тянули и подталкивали к трибуне, невзирая на то, что его наряд являл собой весьма плачевное зрелище. Такое с ним уже было однажды: в начальной школе шутники-однокашники обсыпали его форму мелом и вытолкнули к доске, когда в класс вошел особенно строгий учитель. Моран помнил, что готов был от стыда провалиться сквозь дощатый пол, но вместо этого был оставлен стоять у доски весь урок в наказание. А потом еще получил строгий выговор от директора и жесткий нагоняй от деда, не поскупившегося на сарказм и обидные эпитеты его умственным способностям.       Сейчас та давняя неприятность как будто повторилась снова, и вместо радости и воодушевления он ощутил тот же прежний жгучий стыд, и отчетливо подступившее желание взять в руки оружие и покрошить глумливых отроков в мелкий винегрет. И только волевым усилием Себастьян заставил воображение, рисовавшее кровавую картину детской мести, переключиться в реальность, где улыбки означали нечто другое, и ему действительно были рады.       Справившись с собой, он поднялся на возвышение и, призвав зал к тишине, сказал для начала несколько банальных и нейтральных фраз:       — Дамы и господа, благодарю вас за то, что вы пришли сегодня сюда, чтобы отпраздновать со мной это событие, в котором я сам не вижу ничего особенного…       — Моран — сама скромность! — выкрикнул кто-то из передних рядов и отсалютовал ему своей кружкой с пивом.       — Да, спасибо… — терпеливо улыбнулся он и продолжил после небольшой паузы, позволившей нащупать хоть какую-то мысль — так вот, я признателен вам, хотя не всех еще знаю достаточно близко, как и вы меня пока не знаете…       »…и надеюсь, что не узнаете никогда»… — мстительно съязвил он про себя.       — Но я догадываюсь, что первоначально вся эта фантазия родилась в самом гениальном уме нашего времени, принадлежащем человеку, чьи разносторонние способности и таланты, я полагаю, вы все в состоянии оценить по достоинству… И я хочу поблагодарить его, нашего гостеприимного хозяина, мистера… нет, точнее, Мастера Шоу и Мистерий, известного всем присутствующим под… — тут он спохватился, подумав, а все ли здесь точно являются посвященными в настоящую историю Джима Мориарти, и неуклюже вывернулся — под разными именами. Босс! — он поднял свой бокал и отсалютовал куда-то в пространство, не сомневаясь, что Джим его прекрасно видит и слышит, просто не торопится показаться на глаза. — За вас! — и осушил до дна двумя большими глотками, понадеявшись, что шипучий напиток хоть немного расслабит его.       По счастью, большего гости от него требовать не стали, и пока все перемещались из зала в столовую, на банкет в его честь, Моран получил возможность переодеться и немного привести себя в приличествующий такому помпезному празднованию вид. В этом ему помогла та же Мэрилин, ловко управившаяся с обязанностями личного камердинера.       И теперь перед гостями предстал совсем другой Моран: в темно-сером строгом костюме, белой рубашке с серебряными запонками, хронографом Морис Лакруа (4) на правой руке, он чувствовал себя совершенно иначе, гораздо увереннее, как актер, вошедший в роль солидного человека…       …Мориарти тщательно завязал узел галстука, застегнул запонки на манжетах белоснежной рубашки и надел сверху жемчужно-серый пиджак, который он мысленно называл «кошачьей шкурой» за мягкость и ладный крой, совершенно не стеснявший движений. После этого он бросил взгляд на монитор видеосистемы, позволявшей видеть все, что происходит в комнатах первого этажа.       Стриптизерша справилась со своей ролью блестяще, остальные тоже были на уровне, Горан возвышался над подчиненными двухсотфунтовой горой мышц и лучился улыбкой добродушного крокодила, наевшегося цыплят — и в общем, ему определенно было чему радоваться…       Вот только Себастьян Моран, тот, ради кого все это и было затеяно, подготовлено и продумано до мельчайших деталей, не выглядел ни довольным, ни счастливым.       Насколько Джим мог судить издалека, Моран был наполовину раздосадован, наполовину смущен, и время от времени начинал кого-то искать глазами в толпе: может быть, Кошачьего царя, а может быть, декольтированную красотку. Мориарти чувствовал себя немного задетым, словно его подарка не оценили по достоинству, но не сказать, что был этим удивлен. Реакция Морана на праздничную феерию полностью вписывалась в то знание о нем, что Джим успел приобрести за прошедший год, и с помощью тщательно собранного досье, и с помощью личных наблюдений. Это хорошо — значит, выводы, сделанные Джимом, и решения, принятые на их основании, тоже в основном верны. К тому же праздник едва начался, и Себастьян еще не получил настоящего сюрприза, который скажет его душе гораздо больше, чем маскарадные финтифлюшки.       Мориарти улыбнулся и поймал себя на том, что гладит монитор кончиками пальцев: так египетский фараон мог бы бессознательно чесать за ухом ручного гепарда.       «Нет, Моран не гепард, он — тигр, и он пока еще не приручен мною до конца…»       Джим отошел от монитора, взял пейджер, отправил короткое распоряжение:       «Блюдо».       Через пару секунд пейджер пикнул ответным сигналом. Значит, пора.       Гости тем временем уже перешли из каминного зала в столовую, ту самую, где Моран год тому назад, сам того не зная, прошел немало сложных испытаний, и начали занимать места согласно карточкам, лежавшим перед каждым сервировочным прибором.       Себастьян немного смешался, увидев, что ему отведено место по правую руку от Мориарти, а Горану — по левую, поскольку в течение года все было наоборот; но Павич надавил ему на плечи и заставил сесть там, где и было нужно: справа.       «Ну что ж, пора появляться… На сей раз без огня и запаха серы»       Джим вошел через потайную дверь, запрятанную внутри камина (в этот час он не горел), тихо подошел к Морану сзади и, наклонившись, прошептал на ухо:       — С днем рождения, мистер Моран. С повышением, мой новый начальник личной охраны…       …Рассадка за столом снова привела Себастьяна в небольшое замешательство. Сперва он решил, что их с Гораном карточки кто-то перепутал местами, но Горан похлопал его по плечу, подбадривая занять не просто свободный стул справа, но… фактически новую должность.       — С днем рождения, мистер Моран. С повышением, мой новый начальник личной охраны… — прошелестел у него над правым плечом Джим, неизвестно откуда появившийся в банкетном зале и занявший свое место во главе стола.       — О… Джим… — тихо выдохнул Себастьян. Это внезапное повышение было эффектнее всей предыдущей мизансцены, но многое объясняло в ней. Мориарти праздновал не столько его день рождения, сколько собственное решение о произведенной им кадровой перестановке, и, судя по его довольному виду, считал ее весьма удачной.       — Благодарю за доверие, босс… мистер Десмонд… — он неловко поднялся со своего нового места, словно оно было раскалено, но, подавив внутреннюю суету, твердо взглянул на Мориарти и поднял свой бокал:       — Это большая честь и большая ответственность для меня, сэр. И, если позволите, я в первую очередь хочу упомянуть человека, благодаря которому я вообще оказался сегодня здесь, и который, как никто другой, весь этот год ежечасно подтверждал свое право сидеть на том месте, которое теперь должен буду занять я. Этот человек — Горан Павич, мой давний коллега, боевой друг и до сегодняшнего дня — непосредственный наставник и руководитель!       Он говорил что-то еще, шутил, делал какие-то признания в собственных огрехах, смеялся, поднимал новые тосты и выслушивал новые поздравления, но постоянно, периферией зрения, слуха, чувств и мыслей был обращен к Джиму.       Босс сегодня был как-то необычайно немногословен, словно позволял ему оставаться центром внимания и звездой этого праздника. Тонкий дразнящий аромат парфюма, любимого запаха самого Себастьяна, то и дело доносился от него, и в те редкие мгновения, когда их взгляды встречались, словно электрический разряд пробегал у полковника по нервам, и губы его пересыхали, требуя новой порции спиртного или минеральной воды.       Что это было за наваждение, Моран не понимал, все его силы сейчас уходили просто на то, чтобы сыграть отведенную ему роль в этом шоу до конца, сыграть правильно и точно…       …Праздник становился все шумнее и непринужденнее, однако гости, несмотря на обильные возлияния, неизбежные за таким столом, по-прежнему держались в рамках приличия и хорошего тона. Шутки были пикантными, но не сальными, острое словцо встречалось смехом и аплодисментами, но никто не позволял себе сквернословить.       В этом была несомненная заслуга Джима: занимая свой трон из черного резного дерева, Кошачий царь сам подавал пример поведения и управлял пиршеством с таким же искусством, как дирижер управляет симфоническим оркестром. Все было слаженно и гармонично, и даже голоса пирующих как будто звучали в унисон.       Иногда Мориарти бросал взгляд на Морана, не то сканируя его душевное состояние, не то желая сказать: «Это все для тебя», не то еще с какими-то тайными мыслями, которые он просто не допускал на передний край сознания… Он видел, что Себастьян волнуется и чувствует себя не в своей тарелке, однако не празднует труса, и, как подобает истинному джентльмену, продолжает являть собой образец сдержанного достоинства.       «Моран… Не баламут, не лизоблюд, собран и точен, как хронометр на его запястье — идеал, да и только. Но в самой сердцевине он не из камня, а из огня. Везувий тоже мирно дремал сотни лет, прежде чем засыпать огненным пеплом Геркуланум и Помпеи. За прошедший год я начал забывать, как выглядит моя скука».       За окнами стоял ясный летний день, и до заката было еще очень далеко, но к третьей перемене блюд, по знаку Мориарти, на окнах закрыли внутренние ставни и опустили плотные светонепроницаемые шторы. Зал погрузился в густой сумрак, общий разговор прервался, голоса понизились до глухого шепота, а затем и вовсе умолкли.       Джим снова склонился к уху Морана и проговорил по-сербски:       — А сада-што је најважније… (5)       Отворились двери, вереница слуг, одетых в цветные туники, внесла канделябры со множеством зажженных свечей, и расставила их вдоль стен. Красные и желтые огоньки, пляшущие на сквозняке, создавали причудливую и фантасмагорическую игру светотени, как если бы действие в самом деле происходило в аду… или, по крайней мере, в мрачном подземелье сказочного злодея.       В полной тишине раздался голос Мориарти:       — Саломея, станцуй для нас!       Тотчас же где-то в глубине дома глухо забил барабан, его тревожный рокот бередил сердце и заставлял кровь быстрее двигаться в жилах. На середину зала выбежала тонкая и гибкая девушка, закутанная в несколько цветных воздушных покрывал. Лицо ее было скрыто плотной вуалью, на запястьях и щиколотках звенели серебряные браслеты с колокольчиками. Она вскинула руки и закружилась на месте, столь красивым и плавным движением, что у всех наблюдавших за ней вырвался долгий восхищенный вздох.       Барабан продолжал выбивать ритм, к нему присоединилась гитара, но больше никакого музыкального сопровождения у танца не было: глухие удары и томный, зовущий перебор струн, то печальный, то срывающийся в мятежное буйство. Девушка плясала, выполняя каждое движение точно, как балерина, и вместе с тем живо и ярко, вовлекая зрителей в игру соблазнения. Покрывала, развеваясь, точно крылья стрекозы или тропической птицы, одно за другим падали на пол, открывая взорам все больше и больше: вот показались изящные плечи, затем — подтянутый плоский живот, длинные тонкие ноги… наконец, вокруг танцовщицы словно поднялся пламенный вихрь, последние покрывала упали на пол вместе с вуалью, на теле «Саломеи» остались только узкие серебряные трусики — и крик изумления вырвался у гостей: девушка оказалась юношей лет девятнадцати-двадцати, по виду испанцем или мексиканцем, наделенным сказочной грацией и не менее сказочной красотой! Он остановился… в тот же миг смолкла музыка.       Юноша приложил руку к груди и поклонился. Несколько секунд вокруг царила тишина, затем Джим встал и сделал несколько хлопков, и тут уж начались аплодисменты, превратившиеся в настоящий шквал.       — Это Эрнандо Вальдес, мексиканец, звезда бродвейского шоу… — прокричал через стол Горан Себастьяну, одновременно отбивая себе ладони. — Мы с боссом в Нью-Йорке ходили на спектакль два раза… Это что-то, доложу я тебе! Даже такой слон как я понял, что парень пляшет, как бог! И знаешь, я тебе даже не буду говорить, сколько босс выложил ради того, чтобы это чудо сюда выписать на одно-единственное выступление… Ценит! Ценит он тех, кто на него работает, Моран!       Павич смахнул скупую слезу. Мориарти, наблюдая, как бывший начальник охраны выражает свой восторг начальнику новому, ничего не прибавил, только на лице его блуждала странная улыбка.       …Когда аплодисменты стихли, и юноша, окончательно раскланявшись, подобрал с полу покрывала и исчез, опять послышался негромкий голос Мориарти:       — Саломея танцевала, и угодила царю, гласит библейская история. Ирод же, чтобы угодить жене, казнил невинного… Кто же из троих был виновен более — Ирод, казнивший Крестителя, Саломея, слушавшая мать, или жена Ирода, что требовала себе голову Иоанна? Если вы будете справедливы, то дадите верный ответ на этот вопрос. Жена Ирода виновна в смерти Крестителя. И возмездие настигло ее… в лице ангела Смерти.       Джим повернулся к Морану, поднял бокал с кроваво-красным вином и проговорил:       — За моего ангела Смерти! И за то, чтобы не исполнители и обманутые, а истинные виновники горестей, всегда встречались со своим возмездием!       Снова глухо забил барабан, и в зале опять появился юноша- «Саломея», но уже не в женском, а в мужском обличье: он с ног до головы был одет в черную кожу, за спиной же его вздымались крылья, сделанные из черного крепа. В руках он держал огромное серебряное блюдо, закрытое сверху крышкой.       — Моран, год назад я дал тебе очень сложное задание. Спустя полгода ты с блеском выполнил его, но не получил никакой награды… Это потому, что мне понадобилось еще шесть месяцев на должную подготовку твоего охотничьего трофея. Прими же его теперь!       По знаку Джима крышку тотчас подняли. На блюде стояла мертвая голова молодой белокурой женщины. На первый взгляд ее можно было принять за муляж, восковую копию — но уже при втором взгляде становилось ясно, что это в самом деле мертвая голова, забальзамированная по всем правилам сложнейшей науки сохранять мертвое как живое.       Танцовщица, в финале своего выступления вдруг оказавшаяся танцовщиком, действительно произвела ошеломляюще впечатление на Морана. Будь он на месте Ирода, то за такой танец принес бы ей/ему десяток голов Крестителя. Но, будучи опьянен и возбужден магией танцора, Себастьян даже не подозревал, что основным «подарком» будет вовсе не сам танец, пусть даже столь прекрасный и чувственный.       Эксцентричность босса, конечно, уже не являлась для него сюрпризом, и весь этот праздник был тому очередным подтверждением, хотя он-то, наивный, думал, что всему есть предел, даже сумасбродству Джима Мориарти… Но если таковой и был, то время его достижения еще не наступило…       Моран понял это в тот момент, когда черный ангел Смерти внес в зал блюдо. Он знал Библию, помнил историю про отрубленную голову и слышал, что сказал босс перед тем, как убедиться окончательно в своей внезапной догадке, заставившей его ощутить холодный пот между лопаток.       Да, это была она, голова мисс Малкиной, выглядящая, словно искусный восковой манекен. Но он помнил, он слишком хорошо помнил, когда поручал Хамелеону избавиться от ее останков, растворив их в кислоте, а после испепелив огнем, как тот сказал ему, что заберет голову и уничтожит ее отдельно. Тогда Моран не придал его словам никакого значения, слишком поглощенный тем, чтобы выполнить другое поручение босса. Теперь он понял, что тот странный приказ Крайтону отдал Джим, и вот результат перед ним…       Зал завороженно молчал, взгляды людей были прикованы к блюду и, наверняка, у многих вертелся вопрос, что это — муляж или настоящая голова человека? В надежде, что это все же мог быть муляж, Себастьян взглянул на Горана, но тот едва заметно кивнул, мол, да, это именно то о чем ты думаешь.       Тогда он перевел взгляд на Джима и вспомнил, что когда они с ним вместе просматривали видеоотчет о казни Малкиной, то Моран ожидал увидеть на его лице какие-то переживания, может быть, радость садиста, упивающегося криками жертвы, может быть, ужас от кровавого зрелища поэтапного расчленения живой женщины… Но вместо этого видел только холодный взгляд вивисектора, фиксирующего происходящее, но никак эмоционально не откликающегося на процесс медленной и мучительной смерти человеческого существа. Когда запись закончилась, он сам бросил микрокассеты в огонь камина и убедился, что они сгорели целиком, но кроме скупых слов «хорошая работа, Моран» и щедрого гонорара никакой другой особой благодарности от Мориарти действительно не воспоследовало. Тогда. Зато теперь это было публичное признание его заслуг с демонстрацией результата этой самой «хорошей работы»…       Джим выжидательно смотрел на него, как и все остальные, в зале стояла такая звенящая тишина, что можно было услышать, как стучат сердца присутствующих. А его собственное, кажется, просто замерло в груди, но не от ужаса, нет…       — Я… — Моран ощутил, что ему трудно говорить, что-то мешало словам выходить из его рта свободно, и ему пришлось стиснуть кулаки и глубоко вдохнуть, чтобы преодолеть это внезапное внутреннее препятствие. — Я… у меня нет слов, мистер Десмонд… сэр… Но… одно могу сказать определенно… жена Ирода получила свое. Да. И даже больше, чем хотела.       — Закажи себе в кабинет трофейный шкаф, старина! — вдруг громко предложил Горан и первый захлопал ему, разряжая напряжение в зале — Ведь это только первый твой трофей, но, я уверен, не последний!       Моран молча кивнул ему и снова посмотрел на Джима, прямо в глаза Кошачьего Царя, заказавшего себе немыслимо высокий рейтинг. Ведь если в его метафорическом представлении обезглавленный Оскар был Предтечей (6), а его новый начальник охраны — ангелом Смерти, то кем же тогда он считал себя, как не Спасителем этого погрязшего во грехах мира?..