Волки в овечьих шкурах

Ей снился дым. Тяжелый, удушливый, фиолетовый. Хорошо так фиолетовый, насыщенный. В том дыму все еще кто-то двигался, и у него были огромные красные глаза, которые неотрывно следили за попавшей в ловушку Эммой. Эмма кашляла, утирала слезы, слушала гул в ушах и беспомощно думала, как сбежать из кошмара. Четко осознавалось, что сон – всего лишь сон. Вот только выход из него очень трудно было найти. Практически ползком Эмма двигалась куда-то, не особенно хорошо понимая, куда: в тумане не было никаких ориентиров, пол – это же пол? – казался абсолютно гладким, а сбоку – то справа, то слева – все мелькали эти отвратительные глаза, и зрачок в них, кажется, был вертикальным. Стон вырвался из груди, и от этого стона Эмма проснулась – совершенно неожиданно, не понимая, что уже находится в привычной реальности. Грудь и живот сдавливало, дышалось с трудом, в голове плескалась муть. Эмма, не открывая глаз, попыталась сесть, но чья-то рука легла на ее плечо. – Эмма, не вставай. Надо полежать еще. Кажется, это был Робин. Эмма осторожно приоткрыла один слезящийся глаз. Да, точно. С озабоченным выражением лица, он сидел возле кровати, на которой лежала Эмма, и, видимо, сторожил. Ее. – Все норм… – Эмма не удержалась и закашлялась: привкус дыма в горле по-прежнему был достаточно ощутим. Проклятье, что за сны такие?! – Да как же нормально! – Робин повысил было голос, но тут же заговорил почти шепотом: – Тебя ранили, Вэйл сказал – постельный режим. Вот и лежи. Он зачем-то поправил одеяло. Эмма с мученическим стоном откинулась назад и зажмурилась, периодически подкашливая и пытаясь выдавить остатки несуществующего дыма из легких. Воспоминания медленно возвращались. Ее ранили, да. Джефферсон. У дома Регины. В живот. Рука дернулась потрогать повязку, но наткнулась на преграду одеяло. Ладно. Потом. Что еще? Ах да, она потеряла сознание, когда выбежал Генри. Проклятье, надо же было испугать ребенка! Эмма поморщилась. Если бы не обморок, она бы ни за что не осталась тут. Только не у Регины. Она готова была терпеть кислую физиономию Мэри Маргарет, если бы Дэвид предложил пожить у него, лишь бы не созерцать идиллию, творящуюся здесь. И вот теперь один из этих заботливых «друзей» бдит у кровати. Или они посменно? Снова открыв один глаз, Эмма поинтересовалась: – И долго ты тут сидеть будешь? Робин, спохватившись, вскочил. – Я ждал, пока ты очнешься. – И вот я очнулась, – подытожила Эмма мрачно. – Дальше что? Он явно смутился и почесал затылок, словно пытаясь таким нехитрым способом дать себе время на раздумья. – Тебе поесть сделать? – Сколько времени? – Эмма поискала часы на стенах, но не нашла. – Десять утра, – с готовностью отозвался Робин. – Пацаны ушли в школу, Регина – в мэрию. – А ты, значит, выхаживаешь больную? – Эмма резче, чем могла бы, села, и это движение отозвалось быстрой болью в животе. Помня, что Вэйл сказал о несерьезности раны, она заставила себя пережить эту боль стоически и велела Робину: – Ты поесть предлагал. – А, да! – Робин тут же двинулся к выходу. По пути обернулся и уточнил: – Точно хорошо себя чувствуешь? – Нормально, говорю же, – буркнула Эмма. Едва дождавшись, пока Робин уйдет, она откинула одеяло и свесила ноги, упираясь пальцами в прохладный пол. Он теперь ее нянькой будет? Не настолько уж она больна, чтобы нуждаться в няньках! Тем более, в таких. Эмме было противно сознавать, что она хоть в чем-то может оказаться зависима от Робина. Она понимала – он хочет всего лишь помочь, но помощь от него… Черт, ну почему Джефферсон решил напасть именно тут? Возле ресторана было бы отлично. Или возле парка. Или… да где угодно! Но нет – его потянуло сюда. Потому, что он зуб имеет на Регину? Хотел расправиться с ней, но подвернулась Эмма? Эмма поморщилась – вот уже в который раз. Осмотрела себя, убедилась, что никто ее не раздевал, что мобильник все еще при ней, набрала номер Дэвида и приготовилась слушать гудки, но он снял трубку почти сразу. – Эмма, – в голосе его слышалось явное облегчение. – Ты в порядке? – Ну, я звоню тебе, наверное, я все еще жива, – Эмма усмехнулась. – Как там Джефферсон? – При смерти. Ты славно его подстрелила. Дэвид, кажется, был настроен кровожадно, а вот Эмма чуть было не застонала, представив, какая волна резонанса вновь пройдется по городу, стоит Джефферсону умереть. Да старуха Лукас соберет не просто марш протеста – она ночевать станет под окнами мэрии! И остальные тоже. Как же – доблестный шериф снова кого-то убил! Что? Джефферсон напал первым? Ерунда! Он наверняка защищался, а эта Эмма все извратила! Конечно, у нее мэр в любовницах! Быстро прокрутив в голове неприятные последствия, Эмма вздохнула и сказала в трубку: – Дэвид, тряси Вэйла. Джефферсон должен выжить. Нам нужно знать, кто их выпустил. – Да я и сам понимаю, – Дэвид точно так же вздохнул. – Так-то хорошо бы от него избавиться – психи городу пользу не приносят, тем более, такие как он. Кто бы послушал их разговор – решил бы, что такие полицейские вряд ли кого-то защитят. Но Эмма знала: есть зло и есть меньшее зло. В данном случае меньшим злом будет смерть Джефферсона. Город – и полицейские – не могут уследить за ним, а угроза, которую он вокруг себя распространяет, весьма велика. Это хорошо, что он сначала отправился поквитаться с Региной – ну или с Эммой – и не решил пойти к своей «дочери», чтобы устроить там нечто похожее. Эмма передернулась, представив, что могло выйти. Нет, нет, лучше уж… – Слушай, – устало сказала она, – за Голдом еще приставь слежку. – Понял, – откликнулся понятливый Дэвид. – Но ты-то точно нормально? Может, мне приехать? Эмма рассмеялась. – Меня тут в заложниках не держат, если ты об этом. Но приехать можешь. Вечерком. Не думаю, что меня будут кормить вкусной едой, скорее всего – правильной. Дэвид тоже засмеялся и пообещал что-нибудь придумать. На этой хорошей ноте они распрощались, Эмма убрала телефон в карман и крепко задумалась. Джонс в городе. Может быть, попытаться обработать его? У него, кажется, не просто большой – огромный зуб на кроко… тьфу, на Голда. Вот только что можно от него получить? Эмма машинально разгладила складку на одеяле. Утомительно. Все происходящее очень утомительно. Устала Эмма крайне, вот только никуда не деться. Надо уже довести до конца. Для Эммы это уже стало чем-то вроде гола престижа: она понимала, что даже если Руби и виновата в смертях Нолан и Гласса, призвать к ответу ее не получится. Зато сама Эмма перестанет, наконец, быть пугалом для сторибрукских детишек, которые – подумать только! – дорогу переходят, едва ее завидят. Живот немного побаливал, Эмма положила на него руку, думая, как ей повезло. Джефферсон мог бы ведь и поглубже засадить. Или вообще куда-то в другое место. И не сидела бы она теперь, а лежала. На холодном столе в морге. И Эшли ворочал бы ее из стороны в сторону, выясняя, что она ела на завтрак. При мысли о морге и вскрытиях подступила было тошнота, да тут же и исчезла. Для Эммы все это уже стало настолько привычной частью жизни, что и хотелось бы иногда испугаться или почувствовать реальное отвращение, но не получалось. Может, и к лучшему. Закалка – великая вещь. Особенно в таких делах. Почему-то вспомнился Бостон. Там, случись такое, уже была бы доставлена в участок сотня записей с камер наблюдения и допрошены сотни свидетелей. Ни один дюйм не остался бы неосмотренным, ни одно слово не пролетело бы мимо ушей. А тут… Что толку в полиции, если у нее никаких возможностей? Эмма снова приуныла. Дело стояло на месте, будто завязнув в трясине, и никуда не двигалось, только обрастало новыми загадками и неприятностями. Возможно, что все это как-то связано. Возможно. Но как именно? Дверь в комнату неожиданно открылась, Эмма чуть было не подскочила, но вовремя вспомнила, что это должен быть всего лишь Робин. И верно: он протиснулся боком сквозь проем, неся в руках поднос с чашками и тарелками. На тарелках лежали кривые бутерброды, но даже при одном взгляде на них у Эммы забурчало в животе. – Неужели тебе не был выдан указ кормить меня овощами? – со смешком поинтересовалась она. Робин недоуменно нахмурился, потом, поняв, рассмеялся. – Нет, эта горькая участь обычно достается Генри и Роланду. Я помалкиваю, поэтому за мной и моей едой не следят. Он говорил о семье, и Эмме на мгновение стало жутко обидно. Это могла быть ее семья. Регина и Генри, конечно же, не Робин и Роланд. Стряхнув с себя грустные мысли, Эмма села поудобнее. Рана почти не тревожила, но прыгать и бегать пока что все равно не хотелось. Зато хотелось есть, чем Эмма с удовольствием и занялась под пристальным взглядом Робина. Поначалу этот взгляд ее не смущал, но потом она все же спросила: – Ты хочешь присоединиться? Или считаешь, сколько я съем? Съела она уже пару бутербродов точно и запила их чашкой яблочного сока. Возможно, что в нее еще собиралось поместить столько же. Робин смутился и отступил на шаг. – Да просто… Вэйл велел приглядывать за тобой. Эмма выразительно приподняла брови. – Приглядывать… вот так? Она хмыкнула. Робин смутился еще больше. – Наверное, нет, – он тряхнул головой и тоже засмеялся. – Я слишком стараюсь, да? Глаза его излучали беспокойство. Хотя это Эмме впору было беспокоиться. Почему Робин так волнуется за нее? Из-за Регины? Пытается произвести впечатление? Или просто он такой… весь положительный? Только сейчас Эмма вдруг поняла: по сути, ей нечего сказать про Робина плохого. Для каждого в этом городе – за исключением детей, да и то не всех – Эмма могла выудить из темных глубин парочку неприятных подробностей. Что она знала о Робине? Был женат, ныне разведен, воспитывает сына, отлично управляется с руками, покладист, любит Регину… Ни одной червоточины. Ни единой. По своему опыту, в большей степени приобретенному в Бостоне, Эмма точно знала: люди не могут быть идеальны. Это не в их природе. Если человек кажется тебе кристально честным и чистым, берегись – где-то внутри сидит такая темень, что ее не разгонит ни один, даже самый сильный, фонарь. Неужели Робин из таких? И что же он тогда скрывает? Эмма поймала себя на том, что всматривается в Робина столь же пристально, сколь и он в нее. И оба молчат. – Кхм, – она первая отвела взгляд: еще истолкует неверно. Робин тоже кашлянул и зачем-то отступил на шаг. – Вэйл прописал тебе постельный режим. Побудь у нас пару дней. Генри будет рад пообщаться с тобой. Эмме хотела спросить, а будет ли рада Регина, но вместо этого прикусила язык. Почему нет? В конце концов, они сами упорно навязывают ее себе в качестве гостя. Рада Регина этой мысли или нет… Скорее рада. Если вспомнить, что было вчера. Щеки Эммы чуть порозовели, когда она подумала о поцелуе. Стало немного неудобно перед Робином, поэтому, чтобы отвлечься от мыслей, Эмма быстро спросила: – Я бы хотела помыться. И… переодеться. С последним должна была возникнуть заминка: не Регинины же вещи носить! Но Робин кивнул и вытащил откуда-то из угла объемный пакет. – Регина съездила к тебе, взяла кое-что. Эмма почти уже возмутилась такому самоуправству, потом подумала, а откуда Регина взяла ключи, затем и вовсе рассмеялась. – Ты не сердишься? – с явным облегчением поинтересовался Робин. – Я подумал, что это не очень прилично, но Регина не стала меня слушать… Эмма покачала головой. Она не сердилась, нет. Регина съездила за ее вещами, чтобы проверить, а как там, в квартире. После Лили. Это же очевидно. И это не могло не веселить. Ключи же… Что ж, наверняка Регина оставила себе комплект. На всякий случай. Вот как раз на такой. Робин ушел, Эмма спокойно закончила есть, осторожно встала, проверяя, все ли в порядке. Неприятные ощущения сохранялись, но жизни не мешали. Уже в ванной она долго стояла перед зеркалом и разглядывала рану, пытаясь угадать, останется ли шрам и насколько большой. А встав под колкие струйки прохладного душа, задумалась о том, что делать дальше. Эмме не слишком уютно было находиться в этом доме одновременно с Робином, и она сказала себе, что одного дня будет вполне достаточно. Да, если им так хочется поиграть в героев и помочь раненому шерифу, она предоставит такую возможность. Но завтра – и не позже – вернется домой. Сегодня же действительно можно побыть с Генри, они давно с ним не виделись. В голову лезли непрошенные воспоминания о поцелуе, и Эмма упорно гнала их. Ни Регина, ни она не должны были его себе позволять. Зачем? Они не общались год! Целый год, за который у них появилась новая жизнь. Ну, у Регины точно появилась. Эмма же плыла по течению и, признаться, не так уж этому огорчалась: любое затишье в этом городе было лучше, чем бурный поток новостей и событий. Новые смерти не добавляли азарта, хотелось покончить со старыми расследованиями прежде, чем браться за новые. Но, увы… Новые казались слишком настырными. Хорошо хоть, что одного беглеца нашли, но что делать со второй? Может быть, допросить ее отца? Эта мысль настолько захватила Эмму, что она постаралась побыстрее покончить с водными процедурами. Крадучись, чтобы не встретиться с Робином и не погрязнуть в выяснениях того, что можно и нельзя делать при ранении в живот, Эмма добралась до «жука», с облегчением обнаружила ключи в кармане джинсов, осторожно забралась в салон и, не прогревая машину, рванулась к цветочному магазину, где, как она помнила, должен был работать Мо Френч, оказавшийся высоким полным мужчиной с угрюмым выражением лица. – Не приходила она ко мне, – мрачно ответил он, когда Эмма спросила, не видел ли он в последнее время. – Да знаю я, знаю, что сбежала, да. Приходил ко мне Нолан уже, сообщил. Эмма одновременно подивилась и порадовалась расторопности напарника. – И вы не знаете, кто мог бы помочь ей сбежать? Мо отвернулся, вытащил из ведра одну розу на длинном стебле и задумчиво принюхался. – Да кто ж его знает… Может, по ошибке захватили. А может… И он с силой чикнул ножницами по стеблю, отрезая добрую половину. Эмма отлично поняла, что он имел в виду, и, распрощавшись, вышла на улицу. Было прохладно, она поежилась, засовывая руки в карманы. Живот немного тянуло, хотелось присесть, а лучше прилечь. Но вместо этого Эмма отправилась в участок. Дэвид вскочил, увидев, как она входит. – Ты же на больничном! – воскликнул он. Эмма махнула рукой. – И толку? Я не умираю. Могу еще принести пользу. Она засмеялась, видя, как Дэвид неодобрительно качает головой, и села за свой стол. – Сходила к Френчу. Он ничего не знает. – А что ему знать? – буркнул Дэвид, потирая глаза и откидываясь назад на стуле. – Он с дочерью особых отношений не поддерживал с момента, как она в психушке очутилась. – А что с миссис Френч? – Умерла еще до того, как дочь заболела. Эмма кивнула. Это ничего не дает. Если бы отец хотел похитить дочь, он сделал бы это сразу. Или не стал бы выпускать Джефферсона. И убивать медсестру. Мо Френч не произвел впечатления уголовника, способного на все. С другой стороны, особо сильного волнения за пропавшую дочь Эмма тоже не увидела. И тут два варианта: либо Мо равнодушен к судьбе дочери, либо умело играет. Эмма склонялась к первому, но второй отметать совсем нельзя было. – Что Джефферсон? – уточнила она чуть позже. Дэвид исподлобья поглядел на нее. – Плохо. Вэйл говорит, ты там задела ему что-то. Операцию они сделали, но он все еще в реанимации и, возможно, оттуда не выйдет. Эмма кивнула. Было ли ей жаль Джефферсона? Не очень. Он первый попытался напасть на нее. А если бы ему под руку подвернулась не она? А, скажем, Генри? Или бы он похитил ту девочку, Пейдж, которую столь упорно считал своей дочерью? Надолго в участке Эмма не задержалась. Еще и потому, что Дэвид упорно выпроваживал ее, мотивируя тем, что не хочет, чтобы в городе появился еще один труп. Мол, раз ей велели лежать, так и надо лежать! Врачи не ошибаются! Эмма хотела рассказать ему пару случаев из своего прошлого, когда врачи как раз ошиблись, но не стала. Вместо этого она покорно согласилась и отправилась вон из участка, на лестнице столкнувшись с Мэри Маргарет. Та, покраснев, что-то пробормотала, и, опустив глаза, бочком обошла Эмму, даже не попытавшись поинтересоваться, а как ее здоровье. Эмма, быстро поняв, почему Дэвид так настойчиво хотел от нее избавиться, хихикала всю дорогу до школы Генри. Надо же, какой проказник у нее напарник! Вызвонив сына, Эмма запарковалась напротив школы и принялась ждать. Кажется, вчера она обещала Генри мороженое? Можно и так. Генри появился где-то через полчаса. Вид у него был удрученный, а подмышкой виднелась старая добрая книга со сказками. Эмма бросила на нее недовольный взгляд, но говорить ничего не стала. Подождала, пока Генри заберется в машину, и тогда спросила: – Как день прошел, приятель? Приятель вздохнул и помотал головой. – Могло быть лучше. Эмма хмыкнула. – Не сомневаюсь. Генри покосился на нее. – У тебя все в порядке? – голос его стал взволнованным, видимо, парень вспомнил, что его мать вчера была ранена. Эмма довольно похлопала себя по боку, о чем мгновенно слегка пожалела, но не будешь же перед сыном охать от боли! – У меня все в порядке, – заверила она, когда убедилась, что может говорить. – Так, царапина. Это прозвучало столь небрежно, что у Генри на лице нарисовалось неприкрытое восхищение. Кажется, он впервые понял, как это круто – иметь мать-шерифа. Эмма преисполнилась гордости за свою работу и приготовилась отвечать на расспросы, но вместо этого услышала: – Я тут перечитывал книгу. Что-то идет не так. В сказке никто не умирал. Эмма вздохнула и взялась за руль. – Правда? – она решила, что немного интереса к жизни Генри не повредит. Если его жизнь все еще крутится вокруг сказок… Ну, что ж… Потерпим. – Правда! Смотри, сначала принцесса Эбигейл, потом Джинн, потом Красная Шапочка! Все они были живы в своих сказках. Почему же умерли здесь? Генри с самым серьезным видом покачал головой, открыл книжку и принялся листать страницы, словно собирался что-то там найти. Эмма вырулила на улицу, проехала до светофора, на котором остановилась: только-только зажегся красный. Генри продолжал рыться в книжке и что-то бурчать. – Наверное, потому, что кто-то пишет свою сказку, – неожиданно даже для себя самой проговорила Эмма, барабаня пальцами по рулю. – В которой все умирают. Генри недоверчиво уставился на нее. Потом закричал: – Регина! От неожиданности Эмма чуть не нажала на газ. А дорогу как раз переходила вдова Лукас – вот конфузу бы было. – Что – Регина? – осторожно уточнила она, думая, а надо ли уточнять. Генри заерзал на сиденье. – Она же Злая Королева! – возбужденно замахал он руками. – И Сторибрук – это ее проклятие! Наверняка это она все делает, чтобы выпроводить тебя из города и снова властвовать тут, как было до твоего приезда! Он все говорил и говорил, а Эмма слушала и горько усмехалась. Ах, если бы все было так просто… Пожалуй, ей даже немного хотелось, чтобы именно так все и было. Но жизнь – непростая штука. И объяснить ее магией и злыми королевами невозможно. Они с Генри еще немного порассуждали на тему того, кто же может оказаться великим злодеем. Исходя из своих подозрений, Эмма осторожно намекнула на мистера Голда, но Генри сказал, что не нашел его в книжке. Эмма даже насторожилась – как это, все есть, а Голда нет? Но потом вспомнила, что они говорят про сказки, и расслабилась. В самом деле, а если предположить, что все это правда? Ну, не сказки, конечно, и не коварные злодеи, а тот факт, что кто-то просто хочет избавиться от нее? Кого можно заподозрить? Регина? Она могла сделать это очень давно. Подставить так же, как она подставляла Мэри Маргарет. И Эмма уже была бы в Бостоне. Нет, Регина, если и добивается чего-то, то явно не этого. Голд? Но ему-то зачем? Эмма даже не знала его, когда приехала сюда. Да и сейчас знает не слишком-то хорошо. Кто еще? Эмма перебрала всех, но логики не прибавилось. Генри продолжал строить догадки и вносить предположения, а Эмма рассеянно ела мороженое и гадала, когда же успела пасть так низко, что советуется с малолетним сыном насчет расследования. Когда они вернулись на Миффлин-стрит – немного поплутав перед этим, потому что Эмма по инерции поехала к себе домой, – Генри, еще не отстегнувшись, повернулся и очень серьезно посмотрел на Эмму. – Ты ведь не собираешься уезжать, правда? Он выглядел напряженным, ему явно было важно услышать ответ, который, конечно же, должен был быть правильным. Эмма улыбнулась ему. – Я, вроде, не планировала. Она подняла руку, чтобы потрепать Генри по волосам, но он увернулся. – Слушай, правда… Это будет нечестно. Ты не должна уезжать. Ты должна спасти город. Давно, очень давно Генри не говорил о том, что Эмме, судя по его книге, выпала роль некоего спасителя, благодаря которому Сторибрук очнулся от сна в момент, когда она пересекла границу города. Эмма никогда не принимала всерьез эти его слова, не собиралась менять свое мнение и сейчас, но, поймав взгляд сына, отчетливо поняла: сейчас лучше не шутить. Генри хочет хоть какой-то поддержки. Если она заключается в том, чтобы пообещать… – Хорошо, Генри, – кивнула Эмма. – Я постараюсь это сделать. В конечном счете, она и так это делала. Вернее, старалась делать. Оставалась шерифом, несмотря на все козни горожан, и по мере сил распутывала клубок. Жаль только, что все продвигалось так медленно. Генри просиял, потянулся к Эмме, чтобы обнять ее, но ремень не пустил. Засмеявшись, Эмма помогла ему выпутаться и с удовольствием обняла в ответ. – Ты – спаситель, Эмма! – с чувством повторил мальчик. – Я знаю точно! Ты поможешь! Я верю в тебя! Он обнимал растроганную Эмму еще какое-то время, потом отстранился и деловито сказал: – А для начала ты можешь сегодня спасти меня от овощей на ужин? Вот тут уж Эмма расхохоталась в полный голос. В самом деле! Спаситель она или нет? На ужин, правда, овощей не было. На ужин было мясо с картофельным пюре и Робин с Роландом. Последние сидели за столом и чувствовали себя вполне уверенно. Чего нельзя было сказать про Эмму, которая ерзала от невозможности просто встать и уйти в отведенную ей комнату. Вроде как неловко, люди стараются, заботятся. Дэвид не пришел. И не позвонил. Помня про визит Мэри Маргарет, Эмма не переживала: пусть развлекаются. Кто-то же должен. Регина, сидящая справа от Эммы, отпила глоток воды и сказала: – Спасибо, что забрали сегодня Генри из школы. Я сама не успевала. Эмма вздрогнула и сжала в руке вилку. – Угу, – только и ответила она, не очень-то желая вести разговор за столом. Регина, казалось, стеснение поняла, потому что больше ни слова ей не сказала до самого окончания ужина, после которого Эмма, торопливо извинившись, отправилась к себе. Завтра она уедет. Совершенно точно. Вообще не стоило соглашаться. А можно было уехать и днем. Или не заходить в дом вечером. Что ее остановило? Ругая себя, Эмма взялась за мобильник, который почти мгновенно зазвонил, словно только и ждал, когда придет хозяйка. Лили. Обрадованная, Эмма сдвинула слайдер в сторону. – Привет! – Привет, – тепло прозвучало в ответ. – Как ты? Необъяснимым образом голос Лили подействовал успокаивающе. Еще пару секунд назад Эмма нервничала, готовясь хоть ночью бежать отсюда, а сейчас сидела на кровати и улыбалась, не думая ни о чем плохом. – Нормально. А ты? – Врунишка, – укорила Лили. – А как же Джефферсон и твое свидание с ним? Эмма резко открыла глаза, которые успела прикрыть. – Откуда ты знаешь? Беспокойство вернулось вновь. Послышался смех. – Эмма, пора бы тебе привыкнуть, что я много чего знаю. Я же агент ФБР. – Ты следишь за мной? – прямо спросила Эмма, не зная, какой ответ ей хочется получить. Сердце тяжело ворочалось в груди от неприятного предвкушения. Тишина в трубке показалась невыносимо долгой. – Иногда, – нехотя призналась Лили, когда Эмма уже была готова повторить вопрос. – Ты только не подумай, никаких «жучков»! Просто… у меня свои осведомители. В голосе Лили слышалась улыбка, но Эмма не хотела улыбаться. Осведомители? Такие же, как у Регины? Проклятье. – Ты хотела что-то мне сказать? Настроение разговаривать улетучилось так быстро, словно его и не было. – Узнать, как твое здоровье. – Все в порядке. – Эмма… прости, если я тебя обидела. Но ты так мало говоришь о себе, а я волнуюсь, все ли с тобой в порядке. В этом твоем Сторибруке слишком много убийств на квадратный метр… Лили говорила и говорила, явно оправдываясь, а Эмма слушала и думала, что, сама того не зная, всякий раз наступает на одни и те же грабли. Разве не стоило бы ей помнить, что Лили – агент ФБР? С другой стороны, невозможно постоянно думать о людях только плохое, постоянно подозревать их в чем-то. Эмма просто не смогла бы так жить. Она уже почти не может, потому что в последнее время вынуждена подозревать всех. Это нереально. – Я собиралась спать, – оборвала она Лили на полуслове. – Еще что-то? Может быть, не стоило сердиться. Но Эмма почему-то сердилась. Лили вздохнула. – Ладно, слушай, я буду в Сторибруке через неделю. Может быть… Может быть, ты все же уедешь со мной? Она спрашивала об этом не в первый раз и, очевидно не в последний. Периодически Эмма играла с мыслью о том, а не бросить ли в самом деле тут все и не вернуться ли туда, где она может быть счастлива. Но может ли? Теперь? – Подумай, – проявила настойчивость Лили. – Что тебе в этом городе? – Мой сын, – ответила Эмма еще до того, как решила, а стоит ли вообще отвечать. Сын, да. Сын – это важная часть ее жизни теперь. Сын, который не хочет, чтобы его мама уезжала. И она буквально только что пообещала ему не делать это. Было ясно, что из ее слов Лили вывела что-то свое. Потому что она слишком долго молчала прежде, чем ответить: – Ты можешь забрать его с собой. Эмма моргнула, никак не ожидая такое услышать. – Что? Нет, она, конечно, думала об этом. Когда-то давно, когда с Региной у них все было еще хуже, чем есть сейчас. – В Бостон, – уточнила Лили. – В конце концов, он ведь твой родной сын. Думаю, я найду лазейку в законе, чтобы вернуть его тебе. Это было чертовски соблазнительно. Твою мать, просто реально чертовски! Эмма едва не ответила согласием, но, спохватившись, покачала головой. – Не сейчас, Лил. Сейчас мне нужно разобраться со всем, что тут творится. Ей и правда нужно было это. Слишком много уже намешалось вокруг, слишком во многое Эмма была втянута. Она понимала, что отъезд из Сторибрука – в одиночестве или нет – не даст ей покоя. Быть может, поначалу… Но потом ей все равно придется возвращаться. Нет. Нет, нет и еще раз нет. Только не сейчас. Лили молчала, довольно долго, Эмма даже не слышала ее дыхания. А когда уже собралась спросить, все ли в порядке, Лили сказала отстраненно: – Ты хочешь остаться в городе из-за нее. Эмма и сама задержала дыхание. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Она прекрасно понимала, разумеется. И сердце ее застучало быстрее. Регина. Лили говорила о Регине. Были ли ее слова такой уж неправдой? Эмма выдавила из себя смешок, хотя смеяться ей хотелось меньше всего. – Ты ревнуешь? Ей почудилось, что Лили тоже усмехнулась, но так ли это было? – Я предлагаю тебе единственно верный вариант, Эмма. Сторибрук – это болото. И Регина – монстр, который в нем живет. Однажды она утопит тебя, а ты и не поймешь. Я же не хочу вытаскивать твой труп со дна. Эмма снова стал неприятен разговор. Она не хотела обсуждать с Лили Регину. Или Сторибрук. Или собственное бултыхание здесь. Лили всегда была хороша тем, что ни на чем не настаивала. Что слушала только то, что ей говорила Эмма. Теперь же… – Ладно, – Эмма с силой провела большим пальцем по переносице так, что стало больно. – Я поняла тебя. Я подумаю. Приезжай скорей. Пока. И отключилась, пока Лили не начала что-нибудь отвечать. На душе было тяжело. Эмма понимала, что с Региной ей ничего не светит, но и переезжать к Лили желания не было никакого. Иди тут речь о любви, Эмма сказала бы, что все еще любит Регину, но разве… Разве она ее любит? После Нила в сердце не осталось места для любви: все забилось серым камнем, сквозь который ничему нельзя было пробиться. И все же – как она относится к Регине? И как Регина относится к ней? Эмма думала о ней весь остаток вечера. Даже когда Генри пришел, чтобы пожелать хорошей ночи, и задержался почти на час, Эмма не прекращала думать о Регине. О том, что они могли бы спать в одной постели, если бы… А кто виноват? Уж не они ли сами? Иногда Эмма ругала себя за то, что оставляет место для подобных размышлений. В ее жизни происходило множество событий, поразмышлять о которых было бы более важно. Но нет – то и дело она срывалась на Регину. В самые неподходящие для того моменты. Временами Эмма думала: а зачем ей вообще Регина? Злая, надменная, не умеющая признавать чужое мнение женщина, с которой проблем оказывается гораздо больше, чем решений. Эмма достаточно пожила одна, чтобы и дальше справляться без чужой помощи. Регина, по сути, только отвлекала. Мешала. Так что же? Зачем все это? Люди, к которым Эмма имела несчастье привязываться, всегда бросали ее. Всегда. Исключений не существовало. И Регина тоже не исключение. Жизнь доказывала: Регина бросит Эмму с легкостью, если подвернется более удобный вариант. И все же Эмма не могла просто взять и уйти. Что-то держало ее рядом. Какое-то… ощущение родственности, что ли. Будто что-то в их прошлом соединяло их. И совсем не Генри, хотя, конечно, и он тоже. Но нет, это было чем-то более глубоким, более крепким, более… Правильным. Никогда и ни с кем Эмма не ощущала себя правильно. Быть может, с Нилом, но там глаза застилала яркая влюбленность. Сколько они были вместе? Полгода. С Эммы не успели слететь и разбиться розовые очки. В Сторибруке же она их и вовсе не надевала. Так что же она на самом деле чувствует к Регине? Почему не может выдрать ее из себя с корнем? Будь дело только в сексе, Эмма не сомневалась бы. Однако секс был лишь дополнением, и следовало понять – к чему. Эмма уже засыпала, когда услышала вдруг, что дверь ее комнаты скрипнула. Сон слетел мгновенно. В тот же момент рука нырнула под подушку: дома Эмма всегда держала там пистолет. Здесь, конечно, было пусто. – Кто это? – Эмма села, одновременно включая свет. И растерянно заморгала, увидев на пороге Регину. – Вы спите, мисс Свон, – без толики сожаления произнесла та. – Я не хотела вас будить, извините. И она уже развернулась, чтобы уйти, но Эмма окликнула: – Хей! Раз уж разбудила – говори. Регина помедлила чуть, потом сказала: – Я не знаю, зачем пришла. Просто… Она взяла паузу. Эмма же, вытянув шею, жадно ждала продолжения. В голову стукнулась непрошенная мысль: уж не играет ли Регина? Все это притяжение и отталкивание – зачем оно? Что значит «Я не знаю, зачем пришла»? А зачем вообще приходить в одном пеньюаре в комнату бывшей любовницы, которую ты насильно оставила у себя? Не то, чтобы эта самая любовница сопротивлялась тому, чтобы пожить здесь, но все же… Сомневаться в искренности Регины не хотелось. Вокруг и так слишком много сомнений, пожалуйста, пусть хотя бы здесь что-то будет настоящим. Эмма невольно подтянула сползшее одеяло. Регина явно заметила этот жест, потому что усмехнулась. Покачала головой и подошла к кровати. – Я не собираюсь к вам приставать, мисс Свон, можете не пугаться. Я действительно не знаю, зачем я здесь. Вероятно, мне следовало бы поблагодарить вас, что вы приняли огонь на себя. Или что-нибудь в этом роде… – Не нужно, – перебила ее Эмма. – Я рада, что оказалась здесь вместе с Джефферсоном, но моей заслуги в том нет. Это случайное совпадение. Регина кивнула. – Пусть будет так. И все же… Она помедлила перед тем, как сесть на краешек кровати. Эмма невольно проследила, как колыхнулась грудь в вырезе пеньюара, и сглотнула. – Мне стоит извиниться. Я отправилась в вашу квартиру без разрешения. Эмма нахмурилась. – Ничего страшного, – вряд ли вид ее соответствовал словам, и Регина удивленно приподняла брови. – Вы уверены? Робин сказал, вы были не слишком довольны, когда узнали. Эмма хмыкнула. – Не верь Робину. – Ладно, – неожиданно покладисто согласилась Регина. В ее глазах заплясали веселые чертики. Она неожиданно подалась вперед. – В чем еще мне ему не верить? – спросила она негромко. Черт дернул Эмму за язык, когда она ответила: – Он слишком любит тебя. Во взгляде Регины треснуло удивление, будто лед. – О, с каких пор это стало плохо, мисс Свон? – она склонила голову к плечу. В ее вопросе не оказалось раздражения или злости, и это можно было расценить как хороший знак. Эмма села свободнее. Почесала нос. Действительно – с каких пор? Что-то терлось внутри. Какое-то странное ощущение. Эмма знала, что иногда могла отличать правду от лжи, но так давно не пользовалась этим умением, что попросту подзабыла, как это делается. И вот сейчас ей чудилось, что как раз что-то такое пытается выбраться наружу. – Это неплохо, – вздохнула она. – Это замечательно. Просто… слишком. Слишком много идеальности. Ей было сложно объяснить так, чтобы не задеть Робина. Чтобы не обидеть его или Регину, ведь она жила с ним и, наверное, любила. Но не поделиться ощущениями она попросту не могла. Регина молча смотрела на нее, словно ожидая продолжения. Эмма кивнула и продолжила: – Я не знаю, как объяснить. Просто иногда люди, которые кажутся, слишком простыми, на деле выходят совсем другими. Она спуталась в собственных мыслях и замолчала. На ум пришел Нил. Замечательный, чудесный, добрый Нил. Который бросил ее, подставив, сдав полиции. А она ведь тоже считала его открытым и честным человеком, который постоянно говорил ей, что любит ее, и делал такие хорошие вещи! Но не расскажешь ведь об этом Регине. Она только и скажет, что «Мисс Свон, то, что с вами произошло такое, еще не значит, что и у остальных может произойти…» Потом посмотрит своим ледяным презрительным взглядом, фыркнет и уйдет. Эмма сконфуженно молчала, пока Регина продолжала смотреть на нее и не двигаться, словно приросла к кровати. Потом услышала: – К чему вы все же клоните, мисс Свон? Эмма глубоко вдохнула. – Регина, однажды он может предать тебя, – выпалила она и подавила желание зажмуриться. В самом деле – кто она такая, чтобы говорить о Робине подобное? Она что-то чувствует? Да она может чувствовать что угодно! Не факт, что это правда! Ощущения чаще всего остаются всего лишь ощущениями. А настроение человеку ты уже испортил. Вопреки ожиданиям, Регина не стала метать громы и молнии. Она просто встала и, глядя на виноватую Эмму сверху вниз, холодно сказала: – Я рада, что вы сочли нужным предупредить меня. Я полагаю, у вас достаточно веские доводы, чтобы говорить такое. – Регииииина, – простонала Эмма, закрывая лицо ладонями. Ей было стыдно. Зачем, ну зачем она заговорила об этом сейчас? Что стоило просто приглядеться к Робину? А уж потом выносить какие-то приговоры! – Спокойной ночи, мисс Свон, – по-прежнему холодно продолжила Регина. И ушла, не оборачиваясь. Снова застонав, Эмма повалилась на кровать и с головой накрылась одеялом. У нее был шанс обратить разговор во что-то приятное. Может быть, даже во что-то очень приятное, не зря ведь Регина пришла к ней… так. И что же сделала она? Провалила все, до чего дотянулась! Зачем, зачем она решила говорить о Робине? В самом деле – им больше не о чем говорить? Эмма лежала и грызла одеяло, ругая себя почем зря. Она всегда была недотепой, но чтобы настолько… Как теперь все исправить? Не бежать же за Региной с криком «Я все придумала, вернись!» Она уже наверняка в спальне, а там Робин… Эмма в который раз застонала и повернулась на другой бок. Вчерашнюю ночь она провела в отключке, а день – в делах и заботах. Ей просто некогда было думать о том, что спит-то Регина не одна. И вот сейчас, прямо сейчас, возможно, она не спит вовсе. Мысль эта была просто ужасающей в своей отвратительности. Эмма и не хотела, но все равно представляла себе, как Регина и Робин… Фу, черт! Ну нет! Ла-ла-ла! Надо спеть, чтобы отвлечься. Эмма тихонько замурлыкала себе под нос мотивчик какой-то популярной песенки, которую сегодня целый день крутили на радио. Вроде бы даже начало получаться. В любом случае, видение Регины в объятиях Робина сменилось сначала Дэвидом и Мэри Маргарет – на которых Эмма тоже смотреть не хотела, но пусть уж лучше они, – а потом почему-то монахиней из сторибрукского монастыря. И не этой Азурией, а второй… как там ее? Сестра Астрид вроде. Она ничего не делала, просто стояла перед глазами Эммы и молчала, сложив руки на животе. Когда-то давно Эмму хотели отдать в монастырь. Директор приюта была настолько разочарована ее поведением, что на общем собрании заявила о договоренности с женским монастырем. Конечно, она не называла имен, но Эмма почуяла, что дело пахнет керосином. В ту же ночь она удрала, захватив нехитрые пожитки. Жить среди монашек? Подниматься по колоколу, жрать всякую полезную дрянь и молиться часами? Вот уж дудки! Эмма предпочла бы замерзнуть под мостом! И то – тогда у нее было бы больше шансов выжить! Она общалась с парочкой ребят, которые когда-то жили при монастырях. Вот уж ужасов-то они понарассказывали! Только не верил им никто. Зато верила Эмма. Верила и не желала проверять на собственной шкуре. Пару месяцев она ныкалась по подвалам, подворовывая и греясь дешевым алкоголем, пока не попалась на глаза какому-то добряку из дома напротив детской больницы. Добряк заметил Эмму, когда она, кашляя и чихая, шатаясь, шла по улице, раздумывая, где бы своровать кусок хлеба. Добряк едва ли не силой затащил ее к себе домой, где, как думала обессилевшая Эмма, хотел изнасиловать ее. Она уже думала о том, куда станет его бить, а он неожиданно набрал ей теплой ванны, дал чистых полотенец и сказал, что приготовит обед, пока она моется. Добряку тогда было сорок пять лет. И ни разу за то время, что Эмма приходила к нему, он не попытался ее облапать или как-то иначе намекнуть на то, что пора бы расплатиться. Он просто кормил ее и покупал вещи. Пару раз сказал, что не будет против, если Эмма станет с ним жить, вторую комнату он все равно не использует. Уже много позже Эмма поняла, что просто напоминала ему кого-то: может быть, дочь, а может быть, сестру. В любом случае, она была ему благодарна, как только загнанный зверек может быть благодарен за тепло и ласку. Добряк умер ранней весной через два года после их знакомства. Еще долго Эмма приходила под окна его квартиры, ждала, что он помашет ей оттуда рукой. А потом ее загребла полиция и снова вернула в приют. Эмма вздрогнула и очнулась от дремы, в которой и увидела все это снова. И добряка, чьего имени так и не узнала. И подвал, в котором пыталась не умереть еще парочка ребят, брошенных родителями. И себя, в какой-то момент снова поверившую, что добро может быть бескорыстным. За окном по-прежнему было темно, Эмма потянулась за мобильником, чтобы взглянуть на время. Три часа утра. Еще спать и спать. В голову снова забрались мысли о Регине, но они были уже такими сонными, что Эмма решила отложить их на потом. Вот Генри уйдет в школу, тогда можно будет и поговорить. В крайнем случае, всегда можно отвезти Регину в мэрию. Эмма снова заснула, а проснулась как от толчка. Села, ошалело крутя головой и не понимая, где находится. Потребовалась пара минут, чтобы осознать: это все еще не ее дом. И не ее комната. С утра это воспринималось как-то проще, во всяком случае, Эмме не хотелось встать и сбежать. Зато захотелось найти Регину и извиниться за слова о Робине. Если человек кажется хорошим, то таков он и есть, ведь правда? Один Нил еще не показатель! С чего Эмма решила, что Робин похож на него? А эта интуиция… А ну ее! Подальше. Слишком много крови портит. А чаще всего это просто опасения, что что-то пойдет не так. Эмма не стала принимать душ, решив, что все равно скоро вернется домой, поэтому просто оделась и аккуратно заправила постель. У себя бы она, конечно, не стала так усердствовать, но в гостях было как-то неприлично вести себя иначе. Потом собрала свои нехитрые вещи в пакет, выданный вчера Робином, осмотрелась, проверяя, не забыла ли чего, сунула в карман мобильник и пошла к лестнице, стараясь особо не шуметь, потому что в доме было весьма тихо. На последней ступеньке она услышала с кухни тихий смех и голос Регины и, улыбаясь, направилась туда. Вот только то, что она там увидела, заставило улыбку намертво приклеиться к губам. Прямо на столе. На кухонном, черт побери, столе, за которым они вчера ужинали! Запрокинувшая голову Регина обхватывала ногами Робина и гортанно смеялась, тихонько ахая, когда Робин двигался по направлению к ней. Эмма тупо смотрела на его широкую спину, по которой перекатывались мускулы, и не могла отвести взгляд. Не хотела глядеть на Регину. Не хотела видеть, как ей хорошо. А Регина продолжала вздыхать и закусывать губу, и пальцы ее впивались в плечи Робина, оставляя на коже белые следы. Эмма честно хотела уйти. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться где-нибудь подальше отсюда. Как можно дальше, возможно, что в жерле вулкана. Или сбросить туда этих двоих? Но она стояла, словно ноги приросли к полу, и не могла пошевелиться. Ручки пакета больно врезались в ладонь. В какой-то момент Регина открыла глаза и посмотрела прямо на нее. Точно на нее. Словно знала, куда именно нужно смотреть. У нее были блаженные глаза. Довольные глаза. В ее глазах плескалось ровно то, что хотела бы видеть в них Эмма. В охрененной, сбивающей с толку концентрации. Регина была счастлива. По крайней мере, именно в этот момент. Робин стоял спиной, он не видел Эмму, а Регина уже отталкивала его от себя, будто бы внезапно усовестившись. Эмма же поспешно отвернулась, понимая, что не хочет видеть лишних доказательств тому, как тесно сейчас были связаны эти двое. – Эмма! Эмма содрогнулась и, сгорбившись, помчалась к выходу. Ей больно было видеть это. Но еще больнее было слышать, как Регина назвала ее по имени. – Эмма! А вот и Робин подключился. Эмма не знала, оба ли они бегут следом, или это просто ей так хорошо слышно их голоса. В любом случае, она не собиралась оборачиваться. Сердце билось в горле, в животе болело, хотелось завыть и вывернуться наизнанку, лишь бы забыть, лишь бы не видеть то, что стояло перед глазами. – Эмма! Эмма была уже на улице, возле машины, когда очередной крик Регины настиг ее. В этот раз она обернулась. Регина поспешно спускалась с крыльца: босая, растрепанная, запахивающая чертов пеньюар. И – испуганная. Эмма четко это видела. Регина неслась за ней и чего-то боялась. Того, что наступит на острый камень? – Эмма, постой! Эмма промедлила, упустив нужный момент, и Регина умудрилась нагнать ее, схватить за руку. Прикосновение заставило передернуться, Эмма зашипела и с силой оттолкнула Регину, поспешно огибая машину. – Эмма, пожалуйста! – Иди ты в задницу, Регина! – не выдержала Эмма и в сердцах хлопнула дверцей так, что бедный «жук» застонал. Регина склонилась и постучала и стекло с другой стороны, умоляюще глядя. Эмма со злости так крутанула ручку, что едва не отломала ее. – Эмма, – начала было Регина, но Эмма мгновенно перебила ее, проорав: – В задницу! И желательно – к Робину! Потому что в твоей-то он уже наверняка побывал! Сердце ее заливалось гневом, злобой и еще бог знает чем. Конечно, Регина не должна была оправдываться. Но если не должна, зачем же бежала, полуголая, за Эммой на улицу? Зачем до сих пор пытается что-то сказать? Зачем? Подняв стекло и не слушая больше, что там пыталась говорить Регина, Эмма, не пристегнувшись, завела машину, крутанула руль и, газанув, помчалась прочь от дома под номером сто восемь на Миффлин-стрит.