Любая жизнь стоит неприятностей — Люси понимала это. Но она не могла допустить даже мысли о том, чем всё может закончиться...
Торжественно звучал полонез, заполняя своими звуками величественно украшенный зал. Демонстрируя идеальное чувство ритма и отточенность движений, ровными рядами в самом центре вышагивали пары танцующих и выставляли на обозрение другим шлифуемое годами мастерство. Одна из приглашённых особ, не принимающих непосредственного участия в торжестве, устало вздохнула и прислонилась к массивной мраморной колонне. На душе было как-то тоскливо, а назойливо громкая музыка, слепящая глаза роскошь и кричащие, вычурные наряды здешних дам лишь усугубляли положение. С каждым подобным вечером леди Хартфилия осознавала всё чётче, что в подобном обществе ей никогда не найдётся места. Суетящиеся подобно разворошённому муравейнику, эти насквозь прогнившие и лживые лица могли часами напролёт обсуждать погоду с таким видом, будто от этого напрямую зависело будущее страны. И самым раздражающим было то, что именно они, верхушка общества, вершили своими грязными руками судьбу королевства. Подобно трутням вживались в пчелиное семейство, плодились и стремительно вытравливали из него рабочих пчёл, положивших своё существование на то, чтобы прокормить первых. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять: долго гнездо, населённое одними трутнями и пчелиной маткой, не протянет — от него останется только труха. Люси Хартфилия мало чем отличалась от остальных здесь присутствующих, но это не мешало ей искренне ненавидеть аристократию. Различие между ними было лишь одно: она находилась здесь не по своей воле. Про неё слагали легенды; единственная дочь крупнейшего владельца железных дорог в королевстве, в свои двадцать три до сих пор была незамужней — mauvais ton*, не иначе. На протяжении многих лет она оставалась одной из самых завидных невест, и даже отстранённая холодность не могла отвадить от неё толпы поклонников. Так долго мисс Хартфилии помогал избегать замужества лишь тот факт, что её отец, души не чаявший в любимом ребёнке, предоставлял ей свободу в выборе супруга — в разумных пределах, конечно. Девушка знала: однажды терпению отца придёт конец, и ей придётся пойти под венец с нелюбимым, но обладающим достаточно толстым кошельком мужчиной — тем, что по определению станет для неё хорошей партией. Люси бы рада не являться вовсе на эти рауты, от которых за милю веяло вселенской скукой, но её отец был так настойчив, что старика становилось по-доброму жаль. Каждый раз она скрепя сердце являлась сюда и, даже не пытаясь создать иллюзию заинтересованности, весь вечер одиноко простаивала у стенки. Не знающие конца отказы, казалось, лишь разжигали запал потенциальных женихов; за этот вечер она успела отвадить уже восьмерых. И ей бы следовало просто относиться к происходящему не так серьёзно, отключить сознание на несколько часов, кажущихся вечностью, попытаться быть изворотливее и милее, ответить несколько раз согласием на предложения её ухажёров потанцевать, но Люси так не могла. Безысходность, червоточиной живущая в её сердце, рождала обиду, обида — злость. — Une danse?** — Полностью погрузившись в свои мысли, она упустила тот момент, когда к ней подошёл очередной любитель попытать счастья. — Я не танцую, — не пытаясь завуалировать раздражение, сказала как отрезала девушка, не удостоив собеседника даже взглядом. — Признаться честно, мисс… — голос звучал совсем неуверенно и был едва различим из-за музыки, — я бы ни за что не подошёл к вам, но моя тётушка сейчас смотрит, и поэтому… Из праздного интереса Люси отвлеклась от разглядывания оборок на платье и посмотрела на очередного поклонника. Он был ещё совсем ребёнком; на вид она бы дала ему шестнадцать лет, не больше. Уже высокий, но всё ещё по-детски нескладный, в его внешности не было ничего примечательного, кроме насыщенно-красных щёк и таких же ушей, выдававших его пристыженность. Неподалёку обнаружена была и упитанная дама пугающей наружности, в которой посредством интуиции и излишне пристального к их паре внимания была опознана та самая тётушка. Несчастного ребёнка, которого уже начали вовлекать в свои козни треклятые родственники, было по-человечески жаль. Напускная вычурность и надуманность этого и без того сложного мира в который раз угнетали её. Колеблясь всего мгновение, девушка протянула своему горе-кавалеру обтянутую атласной перчаткой руку, мягко улыбаясь, вступила в круг и произнесла: — Всего один раз и только ради вас, а не вашей тётушки. Однако имейте в виду, что это ничего не значит. Ничто из того, с чем ей приходилось иметь здесь дело, не имело значения. Её мысли, и сердце, и воля — всё её существо давно уже отдано было другому, и никакие лживые клятвы перед людом, Богом или же самим дьяволом уже не в силах были изменить этого.***
А ведь раньше всё действительно казалось проще. Когда единственная наследница рода Хартфилия была ещё совсем юна, то едва ли задумывалась о том, какая судьба будет ей уготована. Стоит ли забивать себе голову ненужными проблемами, когда жизнь преподносит тебе на золотом блюде всё, чего ты только можешь пожелать? Здесь и уютная беседка, скорее напоминающая кукольный домик в натуральную величину, и очаровательные белые цыплята, и целая плеяда нянечек, по пятам следующая за драгоценным чадом и выполняющая любую его прихоть. Стоит всего лишь протянуть руку, хлопнуть в ладоши— и любое твоё желание тотчас же будет исполнено, будь то свежая клубника в разгар зимы или сама звезда с неба. Когда Люси исполнилось двенадцать, у неё появилось вдруг новое увлечение. Роскошная некогда альтанка к этому времени уже успела обветшать и зарасти бурьяном, выросших и переставших быть милыми цыплят отправили мяснику, а надоевшие няньки были сосланы подальше от главного дома. Взахлеб зачитываясь зарубежными романами, едва переведёнными и ещё не успевшими остыть после печатных станков, девочка заявила, что хочет изучать французский, чтобы не ждать так долго выпуск любимых книг. Мистер Хартфилия, поражённый тем, что обычно равнодушная ко всему дочурка наконец-то решила взяться за ум, твёрдо поклялся найти для неё лучшего преподавателя, не щадя на это ни времени, ни средств. Гувернёр появился в их доме уже на следующей неделе — выписанный прямиком из Франции, не так давно окончивший университет, но имеющий безупречные рекомендации. Роуг ни капли не был похож на героев её любимых романов, но, тем не менее, неизбежно приковывал к себе взгляд. Юной девчушке, всю свою жизнь прожившей в золотой клетке, старший её вдвое учитель из разорившейся дворянской семьи казался существом недосягаемым. Не пытаясь скрыть собственной заинтересованности, она во все глаза разглядывала Роуга, и он казался ей идеальным во всём. Не было такой вещи, которая бы не покорилась ему: он был одинаково талантлив и в живописи, и в музицировании, и в конструировании. Из тех редких минут откровений, которые молодой учитель позволял себе по отношению к своей подопечной, она узнала, что он мечтает уехать на север и открыть там собственную школу. И смотря на его мечтательную улыбку, внутри что-то странно сжималось, провоцируя беспричинные приступы злости. Подобные планы были ей совсем не по нраву. Первое время Люси была уверенна, что и её будущий супруг должен быть таким же, а потом с нескрываемым облегчением и горечью призналась себе, что никого, похожего на него, она больше не встретит. Он был её любимой игрушкой: красивой, такой покорной, ни разу не посмевшей перечить ей, и самой желанной, как кукла на витрине антикварного магазина, которая не подлежит продаже. Как бы сильно она того не хотела, он никогда бы не смог принадлежать ей полностью, так, как того хотелось — и от того желание обладать им лишь возрастало. Их контракт был подписан сроком на два года, но девушка твёрдо знала, что никуда не отпустит его, сделает всё возможное, но ни за что не позволит, чтобы он жил под одной крышей с кем-то другим и дарил ему все те же воспоминания, что связывали только их. Никому и никогда не позволит Люси узнать, как Роуг читает ей вслух выдержки из романов, и от его низкого голоса с хрипотцой тело окутывает жаром, как он смотрит на неё с упрёком и одновременно с тревогой и как она, танцуя с ним во флигеле, прижимается к нему куда ближе позволенного. И ради того, чтобы эти мгновения не заканчивались, она готова была лишить его всего, ободрать до нитки, вырвать из этого мира — и взамен стать для него всем. А скрипка рыдала в его руках, стонала и плавилась от накала эмоций, и Люси трепетала вместе с ней, с раболепным восторгом следя, как подрагивали его томно прикрытые веки, когда он старался не сбиться в кульминации данной пьесы. Наблюдая за ним из года в год, к ней постепенно приходило осознание, что в этом мире существуют вещи, полноправное обладание которыми не купишь ни за какие деньги. Она знала, что никогда не сможет прикоснуться к нему так, как хотелось бы — и осознание этого нещадно полосовало душу, оставляя от неё рваные лохмотья. — Роуг, я не позволю, — её охрипший шёпот отзывался эхом в сознании и рождал внутри непонятную дрожь. Музыка резко оборвалась и вслед за этим в гостиной повисла абсолютная тишина. Мужчина отложил инструмент в сторону и с немым вопросом посмотрел на свою подопечную. — Никому и никогда, слышишь? — Люси, — он вымученно улыбнулся, одарив её снисходительным взглядом, будто она была совсем несмышлёнышем, и, в последний раз любовно погладив скрипку, убрал её в футляр. — Вам не стоит забывать, что для подобных вещей у вас есть я.***
Леди Хартфилия почти не обратила внимания, когда спустя неделю за утренним чаем ей сообщили, что юный граф Дуглас, которого она не так давно удостоила чести станцевать с ней на балу, скоропостижно скончался, упав с лошади. А Роуг всего на минуту оторвался от книги, покоящейся на коленях, окинул комнату скучающим взглядом и тихо выдохнул: — Какая нелепая смерть. Спустя две недели Люси отправилась вместе с отцом на приветственный вечер к дальнему родственнику и, сопровождаемая строгим взглядом родителя, естественно, не смогла игнорировать оказываемые ей знаки внимания. Признаться честно, сэр Николас даже был ей немного симпатичен — нет, скорее не вызывал такого отторжения, как остальные. Если бы девушке не оставили выбора, из всего многообразия женихов своим супругом она бы выбрала именно его. Кузен, с которым они росли вместе, по крайней мере считался бы с её мнением и не пытался перевоспитать так, как было бы удобнее для него. Когда до поместья Хартфилия дошло известие о гибели сэра Николаса, Люси впервые почувствовала, как из-под ног уходит земля. Страх пробирался своими скользкими липкими щупальцами всё дальше внутрь её души, пуская там корни и стремительно множась. Перед глазами невольно всплыло и застенчивое, по-детски нелепое лицо погибшего мальчишки — Господи, она не могла даже вспомнить его имени. Существовало ли объяснение всем тем вещам, что происходили вокруг неё в последнее время? Можно ли было списать это на простое стечение обстоятельств или же... проклятие? Если так, то каким образом оно определяет следующую свою жертву? Девушка подошла к окну, нервно комкая в руках подол платья. По полям, на которые ей открывался вид, плотной молочной пеленой стлался туман, нагоняя в душу ещё больше смятения. Она не хотела, чтобы нечто подобное происходило с ней. Надо было просто крепко зажмуриться, набрать полные лёгкие воздуха и, медленно досчитав до десяти, понять, что всё происходящее — не более чем дурной сон или чья-то глупая шутка. Почувствовать, как колючий холод выжигает сквозную дыру в груди, и наконец осознать, что от реальности никуда не спрячешься. А голые стены с каждым мгновением становятся всё ближе, и давят, и давят, истирая окаменевшее сердце в грубую крошку. — Я... я хочу к нему, — прошептала бессвязно и вцепилась крючковатыми пальцами в волосы, безнадёжно испортив красивую причёску. Люси знала: Роуг, скорее всего, не поймёт её и не станет жалеть, но его сочувствие было ей ни к чему. Пока он может находиться рядом с ней, остальное не имело значения. В расплывчатой серости комнаты она заметила его не сразу — сидящего в дальнем углу комнаты неподвижно, будто статуя, и смотрящего сквозь неё. Люси подошла бесшумно, с трудом сдерживаясь, чтобы не сморщиться от раздражающего шороха ткани. Чувствуя, как под гнётом внешнего и внутреннего грузов подкашиваются колени, опустилась на пол у кресла, хватаясь за большую ладонь. У него были ледяные руки, полный апатии взгляд и такое же холодное сердце. — Роуг, мне страшно... — Ты не должна бояться, — девушка поникла, впиваясь ноготками в болезненно-бледную кожу. Будто это действительно могло помочь ей поделиться хотя бы маленькой каплей теплоты, зажёгшейся от его слов у неё в груди. Сухие жилистые пальцы с силой обхватили её запястье, доставляя жгучую боль. — Ты не должна бояться, потому что всё, что сейчас с тобой происходит, это плод твоих же стараний. Люси вскинула на него преисполненный туманности взгляд — и окаменела, с безотчётным ужасом и восхищением одновременно всматриваясь в некогда любимое лицо — нет, его обладателя она не знала. Не было в нём даже тени былой покорности, мягкости и смирения. И она бы обязательно отшатнулась, с презрением одёрнув руку, будто сама могла заразиться его двуличностью... «Приникнуть ещё ближе, прикоснуться к ней». ... Если бы её уже не поймали на крючок. — Разве не этого ты добивалась? Ты хотела любой ценой удержать меня рядом, так почему же теперь сбегаешь, Люси? — от его слов она словно на себе ощутила ту болезненную усталость, что безмерным грузом лежала на его плечах, что таилась в самой глубине его взгляда. Лишь сейчас девушка впервые заметила, как много появилось седины в некогда идеально-чёрной шевелюре. Несмотря ни на что, даже сейчас для неё Роуг казался априори лучшим. — Я помню тебя ещё совсем крохотной, я помню, как ты росла, набиралась опыта и вместе с тем расцветала твоя красота. Вся моя жизнь прошла здесь и неразрывно была связана с тобой. В ней уже не осталось ни места, ни времени, ни желания для чего-то другого. Никому и никогда, помнишь? Твоя воля будет исполнена. Ты сама загнала себя в угол и лишила всего. Теперь у нас не останется ничего, кроме друг друга. — Ты... так это ты... убил их? — чувствуя, как что-то внутри обрывается, просипела Люси, боясь даже моргнуть лишний раз, дабы не упустить возможные признаки лжи в его поведении. Он не ответил — только совсем уж не по ситуации мягко улыбнулся и взъерошил её волосы. За окном всё продолжал тоскливо завывать ветер и стучали иссохшими ветвями деревья. Приближалась буря. — Я знаю, что нужно делать. Ты ведь веришь мне, Люси? А на следующее утро, увязая по щиколотки в кладбищенской грязи, она мёртвой хваткой сжимала ставшую уже привычно холодной ладонь и едва сдерживалась, чтобы не улыбнуться. Промокшая насквозь одежда неприятным грузом липла к телу, но доносящиеся со всех сторон шепотки досаждали куда больше. Даже на похоронах эти мерзкие трутни умудрялись распускать сплетни. «В свои годы она до сих пор таскается с нищим учителем? Омерзительно». «Старая дева». «Чёрная невеста». «Проклятая». «И как ей только хватило совести явиться сюда?» «А помните того несчастного мальчика? Это наверняка не второй случай, им просто удалось всё замять из-за денег». «Так вот почему она до сих пор не замужем». Леди Хартфилия всё же не сдержалась и ухмыльнулась, с холодным спокойствием ощущая, как бьют по щекам тяжёлые капли дождя. Её не интересовали эти бессмысленные бредни, не трогало ни одно глупое слово. Она верила Роугу и теперь точно знала, чего хочет. Словно подчёркнуто игнорируя людские пересуды, девушка осталась до самого конца церемонии захоронения. К собственному изумлению и ужасу, наблюдая за тем, как от некогда близкого человека остаётся лишь размытый холм земли и каменное надгробие, она осознала, что практически не чувствует раскаяния. Раскаяния за то, что абсолютно ни в чём неповинный мужчина по её вине распрощался с жизнью. Интересно, что же такого с ним сделал Роуг, что беднягу хоронили в закрытом гробу?.. — Une danse?** Она вздрогнула, картинно медленно оборачиваясь назад и с упоением засматриваясь на его нагнувшуюся в поклоне фигуру. Укрытые плотной пеленой дождя, они были единственными живыми душами за многие мили вокруг на этом кладбищенском пустыре. Сердце в груди бесновалось, билось отчаянно и сходило с ума, угрожая вот-вот разорваться. Люси мягко улыбнулась, протягивая ему окоченевшую от холода руку, и сделала глубокий книксен. Под шум дождя и собственного сбитого дыхания, на вязкой скользкой грязи вальсировать было просто невозможно. И они без конца сбивались с ритма, поскальзывались, смеялись и падали, ощущая, как ледяной дождь проникает под одежду, впитывается в кожу, само сердце и даже глубже. Измазанная по колено в грязи, испачканная полностью в крови, Люси дышала глубоко и жадно. Она ещё никогда не была так счастлива.***
Эти глупые трутни не сразу поняли, с кем имеют дело, и поэтому потребовалось время, чтобы указать им отведённое для них место. Со временем это маленькое представление даже стало доставлять Люси определённое удовольствие. Всё было до неприличного просто; по сути, от неё ничего не требовалось — они сами слетались на мёд. Правило у игры было единственное: не смотреть в глаза очередной жертве. Преследующих её во снах сэра Николаса и графа Дугласа оказалось вполне достаточно. Молва делала своё дело, и со временем желающих лёгкой наживы становилось всё меньше. Позже они и вовсе перевелись, и тогда в поместье Хартфилия впервые за долгое время воцарились долгожданные тишина и умиротворение. Здесь не бывало больше ни посыльных с просьбой явиться на бал, ни партнёров отца по работе, даже большинство слуг уволилось — люди страшились «проклятия» и обходили десятой дорогой всё, что хоть как-то было с ним связано. И лишь когда дела пошли совсем плохо, когда семейное дело начало приходить в упадок, господин Хартфилия начал задумываться о том, как спасти идущую ко дну лодку. — Я ни о чём не могу просить вас, — исступлённо повторял он, стоя перед ними на коленях и отчаянно хватаясь за полы сюртука, — но всё же, умоляю вас, сударь, спасите мою дочь от позора! Почему все верят этим сплетням? Вы наша последняя надежда, мы пойдём по миру, если вы оставите нас в таком положении. Если в вас есть хоть капля жалости... А Люси, с нескрываемым превосходством и даже презрением поглядывая на отца, задавалась вопросом: неужели он всегда был настолько жалок? Неужели это тот самый человек, который не так давно держал в страхе целое королевство? Он был просто дряхлой развалиной. Последняя надежда... она стиснула зубы с такой силой, что во рту явственно ощущался привкус песка. Если бы не сложившаяся ситуация, отец бы скорее выдал её за последнего нищего в королевстве, нежели за Роуга. Он не понимал. Они все никогда не понимали, какая непреодолимая пропасть разделяет их с Люси. Все они были ей неровней, и любой, кто покусился на недосягаемое, действительно заслуживал смерти. Место наравне с собой — нет, даже выше — могло принадлежать лишь одному человеку. — Ну что вы, господин Хартфилия, — мужчина опустился на пол подле своего благодетеля и стиснул его плечо. Уничтоженный и растоптанный, самый богатый человек королевства прикрыл покрасневшие, опухшие от слёз веки и трясущейся рукой вцепился в протянутую руку. Роуг заискивающе улыбнулся, и во взгляде его блеснула сталь. — Для меня просить руки вашей дочери — величайшая честь из всех, некогда мне оказываемых. А Люси стояла в двух шагах от них и до сих пор не могла поверить в услышанное. На глаза набегали предательские слёзы, а сердце в груди колотилось отчаянно гулко. Всё вокруг казалось каким-то неестественным, надуманным и абсолютно далёким от неё, и только последние слова Роуга до сих пор эхом доносились в её сознании. Почему раньше она была такой наивной дурочкой? Почему сама не смогла поверить раньше в то, что её главное желание осуществимо? Стоит всего лишь протянуть руку, хлопнуть в ладоши — и любой твой каприз тотчас же будет исполнен. Ведь леди Хартфилия привыкла всегда получать то, чего хочет.