Ловцы человеков

      Хоть мороз в Рождество и ослаб, но для Кристиана Розенкрейца стал пыткой. Его костюм превратился в лохмотья, раздираемый ветвями ёлок и утопающими в болотах корягами. Внутри ботинок – двух стоптышей, за которые не дадут и российской бумажки, – хлюпала мёрзлая грязь. Солнце не грело магистра, а луна отказывалась подсвечивать путь. Звериные тропы образовали сеть, вместо указания пролеска только сильнее путая. Кристиан бессильно рвался наружу, за границу выставленных неведомо кем силков. «Те, кто считает Россию крепостью, ошибаются. Это не цитадель. А паутина» Ты должен был мысли ускорить полёт Но пьём из-за Зорина красный мы мёд! Подумали, жизнь ты из почвы растил А сам в мертвецов всех друзей превратил       От детских рифм Кристиану стало особенно жутко. С ветки ольхи, покрытой наростами чаги, декламировал стихи Корней Боровицкий, поэт-почвенник в красном колпаке – сам, как гриб со шляпкой. Ветви за его спиной образовали четырёхлучевую крону, вроде пропеллера. Древесные крючья торчали прямо из спины. «Нет, это просто дятел на ветке. Крыльями машет. Примерещится же!» – Сейчас бы чаю. Кристиан, угости благородного бурсака чаем! Я так замёрз! Пламя обновления не греет! Ветер дует прямо в голову, эх…       У Всеслава Бараненко половина черепа превратилась в сплошное месиво. Действительно, иней наметало прямо на оголённый мозг. Весь белоснежный китель покрылся бурым налётом. Юноша вздохнул и загорелся, как просмолённый факел, оставаясь недвижен. – Видишь. Горю, а всё равно холодно. Ну хоть чифира дай. Ты ведь сидел в тюрьме, как они! Ой! Я достаточно благородный после того, как общался с уголовниками? Не наказал бы дежпом… «Это не огонь, а лисья шкура. Пошла на охоту, чертовка. Нет тут никакого бурсака. Ни благородного, ни уголовного!» – Ател яагонм! Ой, простите, уважаемый Кристиан. Заговорился. С праздником вас, друг мой!       Бледный, как мертвец, Кондратий Кудаков, радушно раскинул руки. Он был в иерейской рясе и потёртой скуфейке. – Да, я снова священник. Но моя малая церковь сгинула. Пожалуй, быть расстригой – лучшая судьба. Кристиан, ты такой могучий, метил в земные боги. Сними с меня сан! Ты же можешь! Верни мне супругу и сына!       У ног Кондрата проступило багровое пятно. Рядом – ещё. Расстрига гладил хрупкую ручку суженой и пытался дыханием согреть вырванного из утробы младенца. – Исопдог… Исопдог… «Бедный детёныш! Олень греет убитую олениху и отпрыска… Где-то рядом охотники! Или хищники?!» – Да ты редкий поганец, Кристиан!       Человек, что грозил ему басом, был большим, крепким, с жёсткими чёрными волосами и щетиной. – Я думал, твоё просвещение – это борьба против подлецов да мошенников! А ты сам – мошенник и подлец! Щас я тебя придушу-у-у!!!       С рёвом выросший в плечах Андрей Новаев помчался к Розенкрейцу. «Кабан. Их называют секачами… Он травоядный… но… Проклятье!»       Сломя голову, Кристиан ломанулся от хрюкающего монстра, раздирая не только одежду, но и умащённую дорогим парфюмом кожу. С сосны упала на голову шишка – удар отозвался пушечным выстрелом. - Я думал, что стану умным и сильным. Даже бояться перестал. А ты что, Кристиан? Скормить меня хотел?       Неестественно изломанный, с коленями в обратную сторону, меж чёрных стволов покачивался школьник в очках и строгом наряде. - Лучше буду бегать, как другие мальчишки. Не догонишь! Не догонишь!       Ковыляя переломанными машиной ногами и дрожа, школьник засеменил прочь. «Не школьник, а заяц! Ну-ка, покажи мне тропку!»       Но заячьи следы только сделали хуже. Объятия лапника казались непроницаемыми. Обломанная ветка сильно повредила Кристиану глаз, неверный шаг в заснеженную яму вывернул колено до хруста. Предательский лёд лесного озера поставил Розенкрейцу подножку, и через секунду тот лежал ничком. В бездне, которую он растревожил падением, что-то двигалось. – Я – ЛЕВИАФАН!!! ЗВЕРЬ ДРЕВНИЙ!!! ЛИШЬ ГОСПОДЬ ВДЕНЕТ КОЛЬЦО В НОЗДРИ МОИ!!!       Исполинская тёмно-зелёная туша медленно всплывала из глубины. Частокол зубов целился в ничтожный комочек плоти по имени Кристиан Розенкрейц. Меж этих решёток плавали рыбки помельче: широкий лещ с бронзовой чешуей и миниатюрная золотая красавица. – Здарова, друг. Ты чегой-то такой испуганный? Ужель старого рыбака перепужался?       На колоде, облачённый в валенки, ушанку и тулуп, расселся старичок, чьё лицо буквально потерялось в ватной поросли бороды. Хитрые глазёнки в сети морщин смотрели из-под кустистых бровей. Дед казался хлипким, но одним рывком подцепил удочку с весомым уловом. У полыньи забилась, лишённая воды, полуметровая зелёная щука. – Иль ты щучку не видовал ни разу, а? Ха! Эка невидаль в наших краях. Чай, не змий дреуний! Хм-м… А большая-то, дитёв растит, наверно. Мальчика да девочку. Как думаешь, друже? Ну, плыви, зубастенькая, плыви на волю…       Дедок стряхнул с меховой перчатки снег и брызги. Рыбина, обретя свободу, скрылась подо льдом. Озерцо, что показалось Кристиану замёрзшим океаном, было совсем мало, с гостиную в особняке средней руки. Прямо по центру и расположился пожилой деревенский рыбак. – Зверьё покою не даёть, верно? Дак не обессудь. Сам им насолил чем, а? Тут как – даже коль на охоту пошёл, к лесу уважительным надо быть. Всяка тварь Божия не просто так родилась. Даже страшная ежели, ну и что? Служит же Спасу нашему, и святых почитает, хучь и по боязни. А кто не по боязни? Вона, сам каков франт, дохтур навук, поди! А перепужан, что мышь под половицою! Ну, вставай, не залёживайся.       Изнемогая от боли, магистр подчинился. Старикан поднялся с колоды и, прихрамывая, зашагал к котомке болотного цвета. Стал рыться в пожитках. – Змёрз весь, тощой-то какой! Нарядивси, аки кавалер придворный! А то не двор, то лес, надо ж кумекать! Иди-ка сюда, у меня винцо есть. Креплёное тока, осторожно глотай. Дед протянул гостю железную чашечку. Заледеневшие исцарапанные ладони Розенкрейца испытали блаженство. Вино грело нездешним огнём. Он жадно проглотил порцию. – Не пробовал такого, народного, да? Всё по забугорному пойлу-то. Я те шо скажу, ток по секрету. Не простое винцо енто. Брось стесняться, малец, Рождество жеж! Разговеться можно!       Таинственная жидкость согревала Кристиану не только тело, но и душу. Он чувствовал умиротворение, какого не было никогда. Более полутысячи лет Верховный Магистр Розы и Креста проводил в попытках сокрушить сети Удерживающего. Он вышел на историческую арену, когда пал Второй Рим. Третий раз ошибки не планировалось. Заговоры, войны, революции. Всё ушло впустую, как уходит дождь сквозь паутину. «И вновь это слово!»       Но сейчас он был спокоен. Не хотелось больше мудрствовать, интриговать, добиваться всеобщей славы. Ненависть ушла, презрение к копошащимся в грязи людишкам испарилось. – Чуешь, как грееть, да? – ухмыльнулся старик, – я сам борзой был, норо-овистый, ух! Пока ходил в костюмчике одном. Вот, прости Господи, но моднее твоево был! Токмо поранился от собсной дурости. И понял кой-чего. Солнышко всем нам светит, а кто сам хочет солнышком быть – як спичка, вспыхнеть. И усё! Вот, сижу теперь, рыбачу… Ой, заколдобился-то весь! На, закуси!       Перед лицом Кристиана Розенкрейца возникла чёрствая краюха серого деревенского хлеба. Разгрызть корку было нелегко, даже дёсны закровоточили. Но под сухим панцирем обнаружилось яство, коего маг не знавал за шесть столетий. – Ну, вот и молодец. А теперь ложись, поспи. И тебя выловят по весне. Я-то рыбак зимний. А вот растает снег – придёт сюда другой. Всех подловит, всех унесёт. Ты токмо отдохни хорошенько… а то вздумал гулять зимой по чащобе. Давай, я тебя тулупом накрою!       Стены Церкви Савла сомкнулись на теле Кристиана кожей грубой выделки и бобровым мехом. Мальчонкой из окрестностей Трира, коему старая нянька Руперта читала древние сказки, он засыпал под вьюжные песни и плеск воды. Эти сюжеты были роднее, чем тысячи гримуаров, прочитанных лично. Может, без сказок бы это и не началось. Он хотел написать свой сюжет. Не удалось. Великий Магистр помнил и про Короля, и про Чашу, и о том, кто есть главный рыболов во Вселенной. Мальчик Кристиан обязательно спросит у него, в чём был неправ. А пока что даже думать не хочется. Только бы увидеть поутру настоящее солнышко.