Птенец на ладони

«Жить – это сжигать себя и всё-таки не сгореть». (с) Ницще (с) инстаграм Тимофея Пименова

- Просто сделай то, чего ты де… действительно хочешь. Эту фразу Тима репетировал. Перед зеркалом. Добавляя улыбке ослепительности и вновь убавляя её, настраивая выражение лица вплоть до малейших деталей. Но идеальными сцены признаний получаются только в сериалах, так что на середине фразы он, конечно же, запинается. И так старается сгладить эту свою запинку, что она выделяется, наверное, ещё сильнее. Митя в растерянности наблюдает за Тимофеем, который с каким-то туманно-решительным выражением лица стягивает с себя футболку. Точнее, путается в футболке, пытаясь найти ворот. - Тим, ты чего? Тимофей откидывает наконец футболку в сторону и слегка театральным жестом разводит руки в стороны. Яркий гостиничный свет почти физическим ощущением пробирается в каждую неровность на его прессе. В каждую неровность той его неуклюжей реплики, которая подразумевалась твёрдой, как гранит, но почему-то помялась и затихла. Она всё ещё назойливым эхом звучит у Тимы в голове, перекрывая Митины слова. - У тебя что-то случилось? – осторожно интересуется Митя. В его глазах уже мерцают, но пока ещё не зажигаются окончательно лампочки понимания. Он поднимает ногу, чтобы сделать шаг навстречу Тиме, но останавливается на полудвижении. Может быть, потому что в глазах у Тимки - абсолютная, вызывающая, пугающая его самого серьёзность. По крайней мере, он хочет, чтобы она там была. Ведь на следующем голосовании он ну уже стопудово вылетит… ведь пора, наконец, что-то решать. Иначе, может быть, уже и никак. И никогда. Через несколько секунд решает за него Митя. Он всё-таки сдвигается с места. Он медленно подходит ближе, и это ёкает в сердце то ли облегчением, то ли внезапным испугом от того, как близко и при этом непроницаемо-отчуждённо становится Митино лицо. Актёр? Или просто кто-то… что-то из другого мира, где эмоций, понятным простым земным смертным, не существует? Митя кладёт правую руку на Тимкино плечо и рассеянно проводит ей вниз, по татуировке. Это обжигает искорками надежды и отзывается лёгкой болезненностью, хотя татуировка не новая. Митя кладёт левую руку ему на пояс, вкладывая в пальцы чуть больше силы, чем требуется. Совсем чуть-чуть. Как будто хотел сжать ими Тимкину кожу, но в процессе остановился и задумался, стоит ли. И продолжает думать. - Вообще всё, что я хочу? – уточняет Митя. Кивок. Ставка на интуицию. Ставка на нежность Митиной руки в его волосах тогда, возле балкона. На успокаивающее тепло Митиной спины тогда, в незнакомой спальне. - Подожди секунду, - Митя вдруг отпускает руки, и волна воздуха от них, кажется, охватывает Тиму и уносит в неизвестном направлении. А потом бросает обратно на пол. Митя исчезает в ванной и возвращается с полотенцем. Обычное гостиничное махровое полотенце, от классического варианта отличное разве что чуть растрепавшейся бахромой по краю. - Садись, - говорит он Тимоше и указывает на стул. - Зачем? - Буду делать с тобой то, чего я хочу, - терпеливо поясняет Митя. А, вот как. Ну тогда, конечно, всё понятно. Мите, наверное, очень забавно смотреть на то, как Тима кусает губы и повторяет про себя скомканные мантры в духе «Я сам этого хотел. Я сам решил». И ещё эта мелкая дрожь, нет-нет, да и проходящая по телу Тимы, пока Митя сидит на корточках позади него и стягивает его запястья полотенцем, продетым через спинку стула. Сначала легонько, для проформы. Но, уже встав, каким-то внезапным порывом наклоняется и затягивает полотенце потуже. Такое чувство, что Митя сам не знает, зачем вдруг это делает. Тима прислушивается к своим ощущениям. Беспокойно. Нервно. Жить можно, в принципе. - Страшно? – смеётся Митя светло и легко, абсолютно повседневно. Как будто он каждый день в свободное время привязывает людей к стульям. Как будто хобби у него такое. Это странноватое отношение Мити настораживает гораздо больше, чем сами связанные руки. - Пока не знаю, - осторожно отвечает Тима и на всякий случай не сводит глаз с Мити, который роется в шкафу. Наконец жестом фокусника парень выуживает с верхней полки длинный серый шарф. - А можешь ещё зайца оттуда достать? - пытается шутить Тима, беспокойно болтая ногами и облизывая пересохшие губы. Митя не отвечает. Он аккуратно завязывает узелок на середине шарфа. - Открой рот, пожалуйста, - говорит он вежливо-светским, немного сочувственным тоном, как детский стоматолог, и парой движений лишает Тиму права голоса. Зубы увязают в шарфе, сердце скачет куда-то в горло и орёт что-то о чрезвычайной ситуации, о том, что дальше будет ещё хуже и ещё лучше… и ещё ближе. Но Митя больше не делает ничего. Вообще ничего. Просто стоит и любуется плодами своего незатейливого бондаж-творчества. Неизменно кристальные, прозрачные глаза умиротворённо моргают. И плавят под собой Тимошин мозг. Медленно, но верно. «Какого хрена?» - наверное, крайне отчётливо передаётся ему лаконичное Тимошино послание, прямо из глаз в глаза. - Всегда мечтал это сделать, - отвечает Митя с улыбкой, - ещё с самого первого раза, когда тебя увидел. Это объяснение совершенно не кажется достаточным. Что и пытается показать Тимофей, возмущённо дёргаясь на стуле. Но, повернув ноутбук на столе экраном к Тимке, Митя продолжает. Неторопливо, тщательно выбирая слова. - Знаешь, просто иногда нужно отключать электроприборы. Ну там, компьютер, телевизор. А то они перегреются. Вот смотрел я на тебя, электровеника такого, и переживал. Нельзя так зверски энергию расходовать. Иногда нужно просто остановиться. Мне вообще сначала хотелось тебя покрывалом накрыть с головой. Знаешь, как клетки с птицами накрывают, чтобы они заснули. Но ты ведь и под покрывалом на месте сидеть не будешь, наверное. Так что это плохая идея была. Тима сдаётся. Это уже слишком. «Ну что за бред, Митя, что за бред?!» - в душный пушистый шарф думает Тима. Очень настойчиво думает. Очень сердито и жалобно думает. Так, что даже эти слабые, уже не имеющие никакой силы слова вот-вот, кажется, материализуются, несмотря на все преграды. Митя тем временем выключает верхний свет, оставив только настольную лампу, и садится рядом на пол. Соединяет ступни в позе бабочки, легко касаясь разведёнными коленями пола. Офигенная растяжка. Но у Тимоши такая же. На экране ноутбука, в который сосредоточенно уставился Митя, исследователи National Geographic взвешивают детёнышей тюленя. Непропорциональные, слишком большие и длинные черты лица Мити быстро теряют подвижность и заинтересованность в окружающем мире. Они как будто утекают в монитор. В растерянных тюленей, в быструю английскую речь и в снег. А вот Тимофею вообще неинтересен вес детёнышей тюленя. Он думает, что хорошо бы детёнышей тюленя вообще не существовало. И Мити, который, оказывается, наблюдал за Тимой и подмечал такие до-неловкости-странные детали - его чтобы тоже не существовало нигде и никогда. И его этой типа-чистоты, его типа-безгрешности, его навязчивой, безумно притягательной заботы тоже. Потому что если это всё хоть где-нибудь и когда-нибудь будет существовать, то оно Тимофея найдёт и окольцует так же безысходно, как сейчас. Тима в этом почему-то уверен на все сто процентов. Ещё Тима очень не хочет думать, но всё-таки думает о том, во что именно он вгрызается зубами, спасаясь от сюрреалистичности происходящего и собственной обиды. Шарф. У него во рту шарф, который носил Митя. Судя по растянутости шарфа, носил много и часто. Будет продолжать носить? Наверное, постирает и будет. Митя вообще выглядит равнодушным к таким житейским мелочам, как то, что этот шарф однажды вылизывал его сокомандник (и, кстати, вылизывал с не очень приличными мыслями о его, Митиной шее). От этих самых мыслей, которые ни полотенце на руках, ни шарф во рту не умеет сдерживать, Пименов сходит с ума. Потому что нельзя так жить и оставаться при этом в своём уме. Хотя, ведь жизнь – это сжигать себя и… что там было дальше. Не сгореть? Тима отдал бы всё за то, чтобы Митя дал ему сгореть прямо здесь и прямо сейчас. Ницше, наверное, такого никогда не испытывал. Ницше, наверное, повезло. Митя катастрофически неправ. Просто катастрофически. Тима сжигает гораздо больше своего электричества, когда сидит здесь сейчас и пытается собрать у себя в голове из кусочков все известные ему цитаты философов и писателей, которыми можно было бы хоть как-то стабилизировать всё происходящее. И ещё когда он сворачивает шею и скрипит стулом по полу, вяло-безысходно пытаясь привлечь Митино внимание. Потому что, помимо всего прочего и романтического, Тима очень, очень хочет как-нибудь намекнуть своему «любителю пожёстче», чтобы он сделал одну крайне важную вещь. Запер. Чёрт побери. Входную. Дверь.