Птенец на ладони

Наткнувшись на белобрысое заплаканное существо, отдалённо напоминающее Тимофея Пименова из команды Мигеля, Митя не очень удивляется. Если бы он решил как следует порыдать, он бы тоже, пожалуй, пришёл именно сюда. Самый конец почти безлюдного этажа, конец коридора, утыкающегося в выход на запасную лестницу. Лестница открытая, поэтому в ноябре сюда уже никто не суётся подышать свежим воздухом (кроме особо романтичных натур вроде Мити), а покурить все обычно собираются на нижних этажах. Перед дверью на лестницу, слева – небольшой закуток, в котором вполне можно остаться незамеченным, даже если не очень для этого стараться. А можно – замеченным. Это как повезёт. Сопровождаемый неотрывным испуганно-изучающим взглядом, Митя молча усаживается рядом, как будто так и должно быть. Сгибает и подтягивает к себе длинные ноги. Трагическое шмыгание носом рядом почему-то заставляет его улыбнуться. Какое-то оно не слишком трагическое, хотя несомненно хочет таким показаться. Скорее обиженное, капризное, детское. - Ты какого года? – интересуется Митя, потому что действительно забыл. - Девяносто четвёртого, - ещё и голосок как у непослушных мальчиков из детских мультфильмов. - Надо же, старше, - улыбается Митя ещё шире, вдумчиво созерцая кремово-бежевую стену перед собой, - Никогда бы не подумал. - Эй! – возмущённый утёнок. Котёнок? Обезьянка. Митя поворачивается к нему, чтобы проверить правильность своих ассоциаций. Нет, всё-таки утёнок. Вон пушистый какой, маленький, вертится всё время, руками размахивает. Мите на секунду очень хочется потрогать его волосы и удостовериться – может быть, они и вправду наощупь как нежный пушок на голове у подрастающего утёнка. - Что случилось? – спрашивает он вместо этого. Как будто он не знает, что случилось. Он знает, что случилось у Тимки – у него просто всё плохо. Это достаточно очевидный факт. Это знает не только Митя. Это знают все. - Всё плохо, - как бы в унисон его мыслям вторит Тима. И улыбается тоскливо, запущенно. Митя замечает мешки под глазами. - Что будешь после проекта делать? Тимка удивлённо вздрагивает от неожиданного вопроса всем своим телом, заставляя вздрогнуть и Митю, который ещё не привык к эмоциональности реакций этого парня на всё на свете. - Спать буду, - подумав немного, бормочет Тима и отводит взгляд. - Спать можешь и здесь. - Не могу, - огрызается Пименов. Митя ещё раз замечает мешки, и на этот раз они кажутся более внушительными. Это плохо. На проекте нельзя не спать, это окончательно сбивает организм, который и так в панике от такого сурового графика. А ведь не выспавшийся танцор – рассеянный танцор. Рассеянный танцор – слабый танцор. Слабый танцор – претендент на вылет. Митя не говорит этого, потому что добивать можно только после того, как убедился, что помочь невозможно. - Можешь, - уверенно говорит Митя, - Это моя магия. - Какая ещё магия? - Вот такая. Рядом со мной даже те, кто годами бессонницей страдает, всегда засыпают быстро. - Настолько ты занудный? - Ага. А что, незаметно? - Не знаю. Тимка молчит с полминуты, а потом выдаёт вдруг с непонятной смесью из опаски и гордости: - Я студию хочу открыть. - М? - После проекта. Студию хочу открыть, - Тимка нервничает, кажется, заливается румянцем, - Танцев. Для детей. Но… - Когда будешь вести там занятия, надевай костюм утёнка. Тебе пойдёт, - хмыкает Митя, прерывая его, и на этот раз всё же дотрагивается двумя пальцами до его волос. Мягонькие. Не мягкие, а мягонькие. Пушок. Он медленно притягивает Тиму к себе, специально медленно, давая возможность сделать выбор. Тот, как Митя и ожидал, доверчиво прижимается, кладёт голову ему на плечо. Тёплый какой, ещё и свитер пушистый. В детстве Митю часто возили в деревню к бабушке, у которой были свои курицы. Ему предлагали подержать на руках цыплят, ведь всем детям нравятся пушистики - но он боялся и отказывался. Они выглядели слишком хрупкими, как будто одно неверное движение – и сломаешь их маленькие косточки, поставишь на ладошку – и обязательно напугаешь, уронишь, разобьёшь. Сейчас Митя вырос и научился удерживать партнёршу в воздухе на одной руке. Митя чувствует, что вполне себе готов взять на себя ответственность за сохранность одного маленького птенчика. Он не сломает и не уронит. Просто посмотрит – и, может быть, сделает лучше. И ему, и себе. Митя сгребает маленького, лёгкого Тимку в охапку и пересаживает на свои ноги, лицом к себе. Снова откуда-то сердитые слёзы в зеленоватых глазёнках, но Митя знает, что это не из-за него. Это из-за того, что всё плохо. Рядом с Митей люди часто становятся более эмоциональными. Повинуясь какому-то стихийному импульсу, исходящему от Мити, начинают выбрасывать из себя все, что болит, что не дает покоя, пока у них внутри не станет снова светло. Митя думает, что все это не так уж плохо, поэтому почти никогда не сопротивляется. А иногда специально вызывает в людях грозу, потому что они хотят этого. Потому что он хочет этого. Он точно знает, что во многих людях эмоций больше, чем они могут выдержать. У многих людей внутри живут монстры, которые намного сильнее их самих. Им необходимо, чтобы хотя бы часть кто-то принимал на себя, переваривал за них. Поэтому им нужны такие люди, как Митя. Люди-подушки. Люди-прохладные-стороны-подушек. Митя аккуратно касается рукой пушистого свитера, под которым скрывается Тимкино плечо. Слишком свободный свитер сползает, приоткрывая запутанные линии татуировки. - Почему? Почему они меня так не любят? – спрашивает Тима, глядя ему в глаза с отчаянием, простым и искренним. Быстро же привык и доверился. Митя этого не понимает и всегда поражается таким людям. В его системе координат совсем другие скорости. Не меняя выражения лица и не отводя глаз, Митя принимает тяжёлый Тимкин взгляд, вбирает его в себя. Дотрагивается до слезинки, уже сбежавшей на щёку. - Я ведь не самый плохой, правда? – с надеждой, с желанием чего-то большего, чем человек вообще способен дать, смотрит Тима. Митя стирает с его щеки слезинку, на которой застыл палец, и зачем-то дотрагивается до пальца языком. Лёгкий привкус соли, скорее надуманный, чем настоящий. Ещё более эфемерное ощущение сигаретного дыма. - Да блин, всё! - срывается Тимка, думая, наверное, что Митя просто издевается. Он пытается вскочить на ноги – но Митя удерживает его, скорее взглядом, чем руками. Митя крепко прижимает его к себе, чувствует влагу на своём плече, в которое Тима утыкается лицом, чувствует, как неровно, с каким нездоровым, плохим возбуждением бьётся его сердце. Митя забирает всё это себе. Он может справиться. Тима – нет. Мальчик - который на год старше него, но несмотря на это если уж не «утёнок», то уж явно «мальчик» - постепенно высыхает изнутри. Постепенно обмякает у него в руках. - Ложись, - говорит Митя и стелит на пол куртку, которую собирался надеть перед выходом на балкон: холодно уже. Тима послушно устраивается рядом, кладёт голову ему на колени и ищет абсолютно пустыми глазами его взгляд. Так же пусто улыбается куда-то в Митю. Закрывает глаза. Смешно жмурится, как будто пытаясь угомонить дрожащие ресницы. Подкладывает руку под голову, осторожно, стесняясь открыто трогать бёдра своей «подушки». Забавный. Но гораздо правильнее и интереснее, чем на этих его высосанных из пальца псевдо-взрослых селфи, которые наперебой кричат о сигаретах, крутости, обнажёнке, отбрасывая самого Тимку на смутную границу между кадром и не-кадром. Митя чуть запрокидывает голову и отстранённо вспоминает цыплят родом из своего детства. Среди маленьких пушистых копошащихся образов сам собой появляется ещё один желторотыш. Немного другой, не такой, как цыплята – с ластообразными перепонками на лапках, длинной шеей и чистыми зелёными глазами, которые вот-вот снова начнут улыбаться. Он теплее остальных теперь, потому что его пушок хранит тепло Митиных рук. Митя чувствует у себя внутри Тимкину обиду и несколько раз сглатывает, прогоняя её глубже, куда-то на уровень печени. На кончиках пальцев всё ещё вибрирует неуверенно-суетливое утреннее рукопожатие Софы, скорее беспокойное, чем кокетливое. Свитером покалывает спину неожиданно ошарашенный взгляд Егора на экран телефона. В крови растворена искренне радостная улыбка официантки в кафе, у которой наверняка случилось что-то очень, очень хорошее. Брать на руки не страшно, не страшно и дышать чужими сердцедвижениями, которые хотят, но не решаются показаться наружу. Даже украдкой, сквозь еще не заслуженное доверие. Митя обязательно заслужит. Он слишком нуждается в этом. Чужие эмоции, пропущенные через массу фильтров, гораздо безопаснее своих. Гораздо приятнее и красивее своих. Звук невнятно-довольного урчания возвращает в реальность. Уставившись на собственные ладони, Митя тщетно пытается вспомнить, как так вышло, что всё это время он гладил задремавшего Тимофея по голове.