Долгий путь домой

Первое Рождество без Мэлори было просто отвратительным, потому что означать отсутствие брата могло лишь одно: конец их общего, одного на двоих детства. В вечно спокойном Хьюберте проснулась невиданная доселе ярость, он вскипел злостью и обидой. К этому никто не был готов, и обратно в Итон родители отпускали его с тяжёлым сердцем. Начинался восемьдесят девятый. Когда Берти приехал на летние каникулы, узнать его было невозможно. Прежде тихий, теперь он целыми днями напролёт слушал что-то, что даже музыкой назвать было нельзя – скорее это походило на грохот падающего посудного стеллажа, сопровождающийся нецензурной бранью хозяина посуды. Стихи, которые Хьюберт писал на каждом попадающем ему в руки клочке бумаги, отдавали агрессией и резко подскочившим уровнем тестостерона в крови. Отец устало листал свежий выпуск «The Sun», поля которого уже были исписаны по-прежнему аккуратным, убористым почерком Хьюберта. Ровное, красивое и чистое письмо складывалось в рваные, грязные и дёрганые тексты. Мэлори всё ещё не появлялся дома, а последние свои надежды мистер и миссис Джейкобсон возлагали на него. Лето казалось бесконечным. Когда на следующее Рождество он наконец объявился в отчем доме, им с Берти было уже решительно невозможно понять друг друга без слов, но Мэлори рассказал ему всё. О катастрофе над Локербри, и о своей первой встрече с МИ-6, и о том, как у МИ-6 его отобрали агенты Кингсмен. Пёс Мэлори – узкомордая русская борзая по кличке Гермес – смотрел на них умными чайными глазами и почти не двигался. Берти выслушал рассказ брата, немало повеселившись над тем, что средневековый волшебник сидит на его постели в линялой старой майке с Микки Маусом (сам он теперь носил исключительно чёрные рубашки и классического кроя чёрные же брюки) и чешет за ухом русский аватар быстроногого греческого бога. «Анималистика, Мэлори, такой простор для поиска метафор. Круче только дендрология и гербарий – не в том смысле, в котором ты мог бы подумать, ха-ха». Мэлори слегка скривился и спросил, кивая на исписанные листы на столе у окна: – А с тобой что случилось, Берти? – Со мной? О, со мной случился грайм, – осклабился младший брат, и Мэлори вздрогнул от этого мечтательного оскала. Общение их после этого хоть и вошло в прежнее русло, но, казалось, потекло в обратном направлении, совершенно, чёрт побери, ничего не облегчая. Берти упорно писал ответы в стихах со сбитым ритмом, что сам по себе звучал в голове почти военными речёвками. Их Мэлори и на обучении наслушался, и потому сперва лишь раздражался, но, в конце концов, вышел из себя и написал брату рифмованный ответ в его же стиле на пяти листах («Говори на языке респондента!» – пестовал его некогда профессор Джонс). В итоге Берти лишь начал строчить с удвоенным усердием. Позже переписка начала даже развлекать Мерлина, внося разнообразие в мир, в котором он жил теперь, в мир, полный одного лишь порядка и совершенно сумасшедших, но идеально воспитанных и вышколенных джентльменов-шпионов. Джейкобсоны шифровали в ритме и рифмах свои слова, и Мерлин упражнялся в шифровке, не давая брату отпуска или спуска. Когда Берти прислал брату приглашение на своё первое выступление в каком-то гадюшнике, Мэлори только со стоном опустил черноволосую встрёпанную голову на панель перед мониторами. – Что, юный мистер Джейкобсон в этот раз уделал тебя? Мэл скосил глаза и увидел легко садящегося в опасной близости от клавиш Гарри. Даже стрелки на его идеально отглаженных брюках выглядели насмешливо. Голос Мерлина звучал приглушённо, потому что головы он не поднял, и можно было подумать, что он вообще говорит с собственными коленями: – Юный мистер Джейкобсон сообщает, что собирается уделать весь мир, и начать он решил с богом забытой пивной на юге Лондона. Харт рассмеялся, и Мерлин наконец оторвался от нагревшейся панели, поднимая на предателя раздражённый взгляд. Гарри захохотал ещё громче, и лишь отсмеявшись, поднял руку, обводя красное пятно на лбу Мерлина большим пальцем: – Извини, ты похож на слишком усердно молившегося марокканца. Не хочешь съездить и посмотреть? – Я хочу убрать информацию о нашем родстве изо всех баз, где когда-либо фигурировало моё настоящее имя. Давно пора было это сделать. Харт лишь покачал головой, мягко улыбаясь уголками губ. Через год Берти прислал брату свой первый альбом. На совместном прослушивании в музыкальной комнате штаба настоял вездесущий Харт, утверждая, что они просто обязаны послушать альбом под названием «Грааль» вместе. «Брось, Мерлин, вдруг я начну возноситься на небо с кассетой в руках, тогда ты сможешь ухватить меня за пятку, и мы либо останемся, либо оба взмоем ввысь. Было бы обидно расстаться так рано, верно?» Он не ответил, только хмуро посмотрел на бинты, выглядывающие из расстёгнутого ворота рубашки Гарри – тот шутливо прошёлся по одному из самых больших его страхов. А потом он взял Мерлина за локоть и отвёл в рекреационное крыло, включил запись, и время затрещало по швам. Мэлори никогда прежде не слышал, как Хьюберт сам читает свои тексты, и, пожалуй, это было слишком: одновременно знакомый и чужой, непривычно взрослый голос, зато привычно взрослый текст, тягуче-рваный бит – всё это лилось из динамиков лучшей аудиосистемы, и Мэлори показалось, что он попал прямо в голову своего младшего брата. Это было пугающе – ровно настолько же, насколько и завораживало. Десять треков подряд – паузы были ощутимы, но слишком кратки для того, чтобы волшебство успело утратить силу. Воцарившуюся после тишину первым нарушил Гарри: – Впечатляющая... Метафорика. Мне не показалось?.. – Да. Это всё о нашем детстве. – Что ты будешь делать? – А что я могу? Полагаю, я должен буду похвалить мелодику, на бумаге всё это выглядит несколько... Иначе.

***

После этого время понеслось вперёд с пугающей скоростью, прямо пропорциональной росту популярности Хьюберта и ответственности Мэлори. Гарри часто слушал песни Хью, даже бывал несколько раз на его концертах, но Мерлин отказывался наотрез, даже когда Берти присылал билеты. Он молча ускользнул в тень и предпочёл бы, чтобы всё так и оставалось, ему довольно было писем. К тому же, он всегда знал, что его брат станет легендой, но не думал, что, чёрт возьми, он станет легендой хип-хопа. И его не оставляло неприятное ощущение, что для того чтобы стать легендой окончательно, Хьюберт должен умереть, не дожив до тридцати. Мерлин в очередной раз вздрогнул от этой мысли, и Гарри мягко коснулся его плеча. – Мерлин. – Галахад? Харт снял очки и устало потёр переносицу, опускаясь в кресло рядом с ним – Мерлин, ему нужно, чтобы ты пришёл, неужели ты не видишь? – Мы это обсуждали, ты знаешь мой ответ. – Я знаю. Но ты не прав, Мэлори, сын Джейкоба. Мерлин вздрогнул и гневно раздул ноздри: эта песня была одной из немногих, что ему не нравились. В ней Берти упорно твердил о том, что он сын Джейкоба, брат сына Джейкоба, и кровные узы – клеймо на его шее, а Мерлин ненавидел предопределённости. Его неприятно царапала эта зависимость брата от него, и потому он поставил себе целью никогда не появляться на его выступлениях. Гарри внимательно смотрел на морщину, пролегшую между бровей Мерлина, он казался старше сейчас, волосы уже отступили, обнажая и без того высокий лоб, болотного цвета глаза смотрели куда-то мимо него, не в прошлое, не в будущее, не в настоящее. Просто мимо – как пуля, пущенная на звук, уходит в туман, так Мэлори проваливался в тоску. Гарри хлопнул себя по бёдрам, поднимаясь на ноги, протянул ладонь Мерлину и замер в ожидании. Тот наконец поднял на него взгляд, вопросительно вскидывая брови. Гарри нетерпеливо вздохнул и чуть согнул пальцы протянутой руки: – Идём, я привёз новый альбом. Ни за что не угадаешь, как называется. – Я тебя умоляю, я даже не стану гадать. – «Люди короля». – Мне нужно с ним поговорить? – Не о том, о чём ты думаешь. Идём. Пока Гарри вставлял новенький CD в дисковод и настраивал эквалайзер, Мэлори разглядывал коробку; на обложке только клубы дыма и название, набитое золотым витиеватым шрифтом, больше ничего. «Золото – металл смерти...» – некстати вспомнил он и перевернул кейс. Сзади уже белым набран список треков: их четырнадцать, названы они предсказуемо и незамысловато: Галахад, Агравейн, Борс, Кей, Гавейн... На тринадцатом месте – его собственный позывной, четырнадцатое пусто. Пунктир вместо букв – оригинальный ход, слушатели оценят. Мерлин хмыкнул и кивнул – себе, Хьюберту, Гарри, нажимающему на play. Речитатив о Галахаде – жёсткий и радостный, исполненный жизни. Хьюберт скороговоркой выдал историю о гибельном месте, о вознесении и чистоте. За Галахадом тенью из темноты выплыл Агравейн – честь превыше всего, но у его чести кровяной, металлический привкус чужой расплаты. На третьем треке Мэлори решил, что это рейтинг, на пятом убедился: градация идёт от живого к мёртвому. «Мордред» яростный и полный ненависти, «Мерлин» – проводник между мирами, стоящий на границе страж. На последнем треке он зажмурился и подался вперёд, вслушиваясь. Последний трек – целиком о безымянном рыцаре, для которого не нашлось места за Круглым столом и своего волшебника. Орудие без руки, его направляющей, дождь, пролитый на мёртвую, бесплодную землю. Глаза горели сухим огнём, сердце сжималось, но он дослушал до конца, бессильно откинувшись в кресло. – Ты нужен ему, Мэлори. – Я не могу быть рядом с ним, я нужен здесь. Притащить его сюда – подписать приговор. Я не пойду на это. – Мэлори, ты не видел его живьём уже лет пять. А я вижу, я вижу, как он меняется, он горит, от него почти ничего не осталось, и в этом есть и твоя вина тоже. – Я ничего не делаю. – Вот именно. Мерлин услышал шаги Гарри, потом тихий хлопок двери, и только после этого позволил себе сорвать очки и потереть глаза основанием ладони. Даже если бы он хотел, то ничего не смог бы сделать.

***

Через месяц Персиваль погиб на задании. Артур не позволил медлить, а Гарри не позволил колебаться: на панели управления Мерлин нашёл коробку с диском, в четырнадцатой строке каллиграфическим почерком было выведено: «Хьюберт Джейкобсон». Мэлори взял предусмотрительно оставленную Хартом ручку и провёл стрелку от четырнадцатого номера к седьмому – Персивалю. Если он страж, то он должен решить, кому переходить границу.

***

Клуб оказался совсем маленьким. Гарри говорил, что в последнее время Хью всё чаще предпочитает шумным залам камерные выступления в заведениях своих друзей. Когда он вышел на сцену, из Мэлори будто вышибли воздух: брат стал бледной тенью себя самого. Он исхудал (пометка: проверить вены), глаза запали, прежде прямая спина ссутулилась, неизменными остались лишь чёрная рубашка и отглаженные брюки. Когда их глаза встретились, Мерлину показалось, точно, только показалось, что Хью пошатнулся перед микрофонной стойкой, глядя на него с вызовом в синих глазах. Больше Берти на него не смотрел. – Ну что, готовы? Мерлин весь концерт простоял у стойки, неспешно потягивая гиннесс, и напрягся, лишь услышав текст безымянного трека. Он ловил движения младшего брата, видел капли пота, похожие на слёзы, скатывающиеся по закрытым векам. Наконец всё закончилось, и Берти отыскал его взглядом в толпе. Мэлори впервые за долгие годы не нуждался в словах, чтобы понять брата, и потому послушно пошёл в сторону служебных помещений. Охранник равнодушно скользнул по нему взглядом, делая шаг в сторону, и он толкнул дверь в гримёрку. Хьюберт жадно пил воду, не успевая глотать, капли текли за расстёгнутый воротничок рубашки. Остатки он вылил себе на голову прямо из бутылки и отряхнулся, как собака – волосы встали торчком. С блестящими глазами, в мягком свете ламп накаливания, а не безжалостном сиянии софитов он казался почти прежним собой – мальчишкой, который слишком рано повзрослел и не знал, что с этим делать. С минуту они молча смотрели друг на друга, пока Мерлин наконец не отлепил сухой язык от нёба, мимолётно понимая, что стоял, стиснув челюсти, будто от боли или приготовившись говорить через боль, и не произнёс: – Поехали? – Люди короля ждут? – А король не ждёт, потому нам надо ехать сейчас. – Э, нет, братец. Исчезать нужно с помпой, а не так, как ты исчез. Побаттлимся? – Ты издеваешься? – Ничуть. На бумаге у тебя отлично выходит. Давай, вместо подарков на все дни рождения, которые ты пропустил. Мерлин устало провёл ладонью по лицу, одновременно выдыхая, примиряясь с тем, что его безумный брат не шутит. – Хорошо. – И я поеду, если ты победишь или мы сыграем вничью. Это чтобы ты не расслаблялся. Мэлори закатил глаза, разворачиваясь к двери. Он чувствовал себя удивительно на своём месте, когда просто шел сквозь толпу, сцепив пальцы в замок за спиной, и не оглядывался, зная, что Берти идёт за ним. Мэл лёгким движением подтянулся, залезая на сцену, безжалостно сминая брюки, встал, похожий на ангела, несущего благую весть, склоняясь к брату, протягивая тому раскрытую ладонь. Хьюберт засмеялся, ослеплённый бьющим в спину Мэлори светом, и схватился за его руку, упираясь левой ступнёй в торец помоста, практически делая шаг вверх. По бару быстро пробежали шепотки. – Джо! – крикнул он. – Проверь, чтобы ни у кого не было камер, и поднимайся к нам. Щуплый парнишка отделился от барной стойки и жестами отдал указания охране, направляясь к сцене. Когда он занял место чуть позади них и огласил правила, Мерлин лишь слегка кивнул, отдавая команду начать, и Берти заговорил, быстрее и чётче, чем когда-либо. Им хватило двадцати минут, чтобы Джо вскинул раскрытые ладони, признавая поражение – не кого-то из них, а своё собственное. Он шагнул между ними, подходя к краю сцены, и спросил: – Кто-нибудь что-то понял? Толпа неуверенно загудела. – Я тоже, – он развернулся к братьям. – Поздравляю, Хью, у тебя первая ничья, о чём бы вы двое тут ни говорили, – и спрыгнул со сцены. Мерлин вскинул брови, ожидая, а по танцполу снова прошёл ропот: Хьюберт улыбался слишком широко для своей первой не-победы. Не прекращая сиять, он спрыгнул со сцены и направился к выходу. Мэлори ничего не оставалось, как нагнать его, уворачиваясь от публики и оглядывая зал на предмет угроз. Позже в номере отеля, в котором они остановились, чтобы переночевать по пути в штаб, Хьюберт уронил рубашку с узких плеч, и Мерлин бессильно закрыл лицо ладонями, размышляя о том, как все эти татуировки теперь сводить. – Берти, у агента не должно быть таких явных примет, чёрт тебя дери. Тот лишь рассмеялся: – Об этом нужно было думать раньше, и не мне. И не о картинках тебе нужно беспокоиться. Мерлин молча кивнул, признавая: его лицо, известное любому трущобному подростку и половине богемных – куда большая проблема. Впрочем, ещё позже, на базе, когда Хьюберт поправлял криво севшие очки и приглаживал остриженные волосы, Мерлин признал, что брату не придётся носить маску, чтобы быть неузнанным – он носил её всё это время и теперь лишь сбросил вместе с печатью смерти, отметившей фарфоровое чело безымянного рыцаря. В конце концов, чтобы стать легендой, не обязательно умирать, достаточно просто исчезнуть.