Golden Empire

Прикрыв глаза, он потирает виски. Пальцы становятся влажными от пота, а соленая капля стекает по лбу, крошечной горошиной застревая среди светлых волосков брови. Мужчина с шумом втягивает воздух. — Это хороший план, Плутарх, — настаивает Хеймитч. Распорядитель видит его перед собой, подмечает каждое движение. Собеседник глядит на него в упор: глаза у победителя такие мутные и опухшие. От Эбернети пахнет дорогим капитолийским парфюмом, но даже он не может перебить резкую вонь — когда этот алкоголик последний раз мылся? Хевенсби морщится от громкой музыки: мелодия будто стрекот сверчков прямо в его барабанной перепонке. Мозги медленно превращаются в жидкую кашу. В свете кислотных ламп и дымовых установок, посреди рокота пьяных богачей и противного хохота полуголых женщин, снующих тут и там между столиками, распорядитель мечтает о тишине. Он крутит между пухлых пальцев бокал, смотрит на бар сквозь заляпанное стекло сосуда. Плутарх расстегивает пуговицу на пиджаке, чувствуя, как пояс брюк врезается в кожу. Тяжелое тело устало — каждая мышца ноет и тянет — но мысль о сне даже не закрадывается в его голову. Сейчас есть дела поважнее. Ментор Двенадцатого вот уже несколько недель расписывает план по разрушению Арены, обещая помощь Тринадцатого дистрикта, которого и нет вовсе. "Эбернети так проспиртовался, что и мыслить здраво не может". Капитолиец слишком долго терпел бредни этого пьяницы и уже решил послать его туда, откуда этот дурень ждет помощи, когда удалось получить электронный ключ к архивам во дворце Сноу. Недоверие и злость превратились в лицемерие и желание помочь мятежникам. А он всего-то прочитал пару секретных документов. — Идея рисковая, сам понимаешь, — причмокивает Плутарх, постукивая пальцем по столу. Пьяница хмуро кивает, подпирая тяжелую голову ладонью. Хеймитч оглядывается вокруг: часто моргает, уставившись на одну из неоновых ламп, прищуривается, глядя на обнаженную танцовщицу за соседним столиком. Все кругом пропитано наркотическим дымом и похотью, а этот дурак жадно пьет бурду надежды, эту мутную сладкую жижу… Хэвенсби хочет засмеяться: громко, до икоты. Мужчина и подумать не мог, что старого лиса вроде Эбернети будет так просто обвести вокруг пальца. Он, и правда, верит в то, что Плутарх готов рискнуть жизнью ради ублюдков за границами Капитолия? Кому вообще есть до них дело? Распорядитель готов поспорить: Альма Койн тоже старается не только для своих пещерных крыс. Плутарх едва скрывает ухмылку. Допустим, они и правда благородные спасители, которыми всем представляются, что тогда? На что они со своими мятежниками надеятся? На безоблачное будущее? На сытых жителей дистриктов? На смену тирану придет тиран — такова жизнь. В ней нет благодетелей. Столица бурлит и смердит, как давно гниющая туша: черви выползают из ее глазниц, а мех облез, комками валяясь у обглоданных лап. В подреберье прелого города так много яда и отравы, что стоит оказаться внутри — выхода нет. Это знает каждый капитолиец, изнывающий от пота в десяти слоях одежды, и весь сморщенный, будто сухая слива, под толстым слоем грима. Только глупцы, вроде этих победителей, еще верят в хороший конец. Доброта — всего лишь сказка, которую вам продали в яркой обертке. Плутарх это понял еще в детстве, когда сверстники гурьбой караулили его в переулке около школы. Ряженные попугаи. Напыщенные, потому что у их родителей было больше денег, чем у семьи Хевенсби. Да и на что он может претендовать? Нет связей, нет богатства, нет обаяния. Ему не пробиться. Он ничего не может достичь. Плутарх всегда был изгоем: горбился под гнетом шепотков за спиной. А потом осмелел: стал любимчиком у учителей, рассказывал о каждой проделке сверстников — давал сдачи, если не кулаками, то неприятностями. Пухлый, болтливый, задиристый, он так раздражал ребят из класса, что все решили преподать ему урок. Распорядитель до сих пор чувствует по ночам ледяной поцелуй ближайшей витрины прямо в висок и густую кровь на прозрачном стекле, лиловые синяки по всему телу и фунт пудры, которую мать наносила ему на лицо каждое утро… Это продолжалось, кажется, целую вечность: разочарование в глазах родителей, шутки сверстников. Хевенсби отчетливо помнит, как на одном из школьных концертов, мать, поправляя его цветастый пиджак, улыбнулась: — Ты сейчас так похож на своего брата. Светловолосый мальчик улыбнулся в ответ, на пухлых щеках появились ямочки. Плутарх помнит, что был счастлив. В одну эту чертову секунду наполнен гордостью до самых краев. И это могло остаться с ним на день, на год, может, даже на всю жизнь, если бы не тихое бормотание матери: — Жаль, тебе таким никогда не стать. Вот так вот просто — сбила рукой с пьедестала. Мужчина не знает: стоит ему ее за это ненавидеть или благодарить? Плутарх проплакал всю ночь, а на утро стащил у одной девчонки в школе новенький планшет и подкинул его в сумку одного из этих богатых щенков. Их исключили. Став постарше, он как-то перепутал материнский порошок от кашля со снотворным. Высыпал слишком много. Было так жаль, когда она скончалась. Пару лет спустя отца он упек в психушку, а брата лишил наследства. Сейчас, слушая рассказ о плане президента Тринадцатого, он не думает о сотнях убитых — Плутарху плевать. Разве ему должно быть дело до этих оборванцев? Мятеж — прекрасная возможность пробиться на верхушку, сместить Сноу, а после избавиться от Койн. Это будет нетрудно, если настроить против врага толпу. Плутарх делал это так много раз, что уже сбился со счета: он идет к цели, стараясь изо всех сил получить больше. Интриги, убийства, заговоры, — это никогда не закончится, потому что ему всегда мало. Он наслаждается каждой минутой триумфа, каждым вдохом. «Я рожден для большего. Я могу сделать больше», — стучит в голове. И он искренне верит. Мужчина не думает, что хитрее Сноу, умнее Койн, да ему и не нужно быть лучше, чем они. Короны даже на пустой голове достаточно, чтобы править. Хевенсби ждет власти, потому что понимает, что это даст ему все: деньги, славу, любовь толпы… Это важная цель, разве она не стоит замаранных рук? Сладостью на языке растекается предвкушение: он преодолел половину пути, осталось лишь решиться на последний рывок. Плутарх ничего не боится: прет напролом, втираясь в доверие и предавая, смещая высокопоставленных друзей с их мест, пуская слухи о конкурентах… Давно стал акулой среди столичных богачей. Из густой пучины мыслей его вырывает противный голос этого алкоголика. В низком шуме клуба раздается хриплый кашель, и распорядитель поднимает голову, уставившись на Хеймитча. Он не слышит слов, но читает по губам: — Так ты с нами? Ответом пропойце служит уверенный кивок. Да и как может быть по-другому? Власть не подарок судьбы — ее приходится забирать силой.