Golden Empire

— Отойди немного правее. Да, вот так. Отлично, а теперь медленно двигайся ему навстречу. Улыбайся шире, — дает указания Крессида, скрестив руки на груди. Женщина пытается быть терпимой, но уже готова плеваться желчью. Несколько часов среди душного города, который кишит сотней звуков: топотом каблуков, людскими голосами, сигналами машин. Под палящим солнцем водолазка режиссера мокрая от пота, а эти двое никак не могут сыграть, как положено. Тупоголовые актеры. 

 Она снимает очередной капитолийский фильм, красивую картинку без содержания, что затеряется среди сотни таких же бестолковых работ. Пустая трата времени.

 Еще час тщетных попыток, и женщина решает взять перерыв. 

Под хлюпающий визг актрисы, Крессида уходит прочь, в здание. Говорит, что ей нужно передохнуть. Устало бредет по светлым коридорам, спиралью вьющимися внутри стеклянной высотки, усаживается в небольшой комнатке на верхнем этаже, потирает покрасневшие глаза. Заказывает кофе, разглядывает небоскребы, стальными свечками блестящие над тысячей ярких домов пониже, что так напоминают карамель на палочке — желтые, синие, розовые — они искрятся в лучах полуденного солнца.

 Город ряженных тупиц, которые только притворяются. Стоит копнуть чуть глубже, снять эту сахарную корку с Капитолия, соскоблить цветную помадку — самое интересное внутри. 

 Гниль. Рыхлая, мерзкая. 

 Змеиный клубок. 

Такие наивные с виду, они дерутся за место под солнцем, готовы на все ради собственной выгоды: Крессида тоже в этой гонке — зубами пытается вырвать самый лакомый кусок из чужой пасти…
 
Мало быть талантливым, недостаточно одного мастерства. Нужна удача, а она редко бывает на ее стороне. 

Слишком много вокруг соперников, слишком тяжело пробиться. Капитолийка думает об этом каждую секунду, каждый день: засыпает с этой мыслью, просыпается с ней. Тщеславие, гордыня, — вот из чего состоит Крессида. Под тонкой пленкой из приветливых улыбок всегда смертельный яд. 

 Она усмехается, вспоминая, как мечтала о деньгах, когда была совсем маленькой — семья у женщины бедная, а девочке вечно хотелось дорогих игрушек, как у подруг, восхищенных взглядов. Теперь Крессида понимает, какой глупой была: деньги — признак успеха, а не его источник. Мечтать нужно не о шуршании купюр, а о рукоплескании толпы.
 
Только одна вещь может подарить тебе все, что ты захочешь — слава. След в истории, миллионы, которые знают твое имя спустя века. Истории о триумфе не пылятся в тусклой памяти далеких потомков, воспоминания живут, сохраняют свой первозданный лоск, покрытые позолотой. Одна мысль об этом пьянит, кружит голову, с пульсом бьется в висках. Крессида уже опытная, смотрит свысока на начинающих, смеется над их жалкими попытками ее превзойти. Она — лучшая. Уверена в этом. Убеждает в этом других. 

Где-то хитростью, где-то лестью капитолийка поднимается на вершину, уже держит дрожащие руки над короной. Потому соглашается на предложение Плутарха перейти на сторону мятежников, потому уверяет его, что хочет помочь несчастным жителям дистриктов, даже пускает слезу для убедительности. 

Распорядитель верит, а женщина продолжает играть свою роль. 

Крессиде нет дела до оборванцев в дистриктах, ей плевать на искалеченных повстанцев, на детей, которые станут сиротами, на девушек, которые окажутся вдовами. Она видит не смерть в грядущей войне, она видит шанс, который нельзя упускать. 

Возможно, это низко, гадко и подло, но капитолийка давно не гнушается замарать руки — не в первый раз подводить других людей. Совесть ее не мучает — для Крессиды нет чести, нет правды. Сильные владеют миром, остальные должны им подчиняться. 

«Ты слаб, если слишком наивен. Таким нужно преподать урок», — думает она, разглядывая облака, что персиковыми разводами отмечают свой путь на шелковом полотне небосвода.

 Мать Крессиды дочь не любила, Патриция никогда не понимала восторженных возгласов девочки о славе, всегда исподлобья косилась на нее, когда Крессида говорила, что ради мечты можно идти по головам. 

Дорога ли была Патриция самой девочке? Крессида не уверена. Ее матушка была полной дурой — вот что женщина знает наверняка.

 Хуже обычной капитолийки может быть только доверчивая капитолийка: всегда слова невпопад, жизнь в нищете по меркам столичного общества. Патриция поплатилась за свою глупость: дочь об этом позаботилась. Крессида никогда не была близка с матерью, никогда не делилась секретами, оставалась в стороне, пока та жила в воображаемом мире — без лжи, обмана, предательства — пока верила в идеалы, которых нет. Мать заболела, когда Крессиде было шестнадцать — осунулась, почти перестала разговаривать. Собрала последние деньги на лечение в одной из капитолийских клиник, взяла в долг у всех знакомых — сумма получилась приличной; второй раз такую женщине было уже не достать. До операции оставалось три дня, когда дочь умыкнула деньги. Крессида оплатила обучение в киноакадемии, а сама перебралась в заброшенный дом на окраине города, питалась чем попало, спала на матраце с торчащими пружинами, покупала самую дешевую косметику в придорожных лавках, но была на пути к славе. 

 О матери она до сих пор ничего не знает, хотя Патриция, наверное, уже давно умерла. 

Свою мечту капитолийка купила жизнью единственного близкого человека. Но вина не царапает сердце гнилыми когтями, не воет протяжно над ухом — женщина совсем ничего не чувствует. Так было правильно. Так было необходимо. 

 У жизни вообще нет границ между правдой и ложью, добром и злом, честью и подлостью — все зависит от точки зрения, а потому капитолийка не видит в своем лукавстве Плутарху ничего зазорного. 

Крошечный обман ради большой мечты — сущий пустяк. Это не имеет значения. В голове у женщины бьется только одна мысль, а сердце сжимается в предвкушении. Крессида близка к цели.