***
Два палящих татуинских солнца прожигали затворенные веки Энакина. Едва открыв глаза, он сквозь размытое изображение распознал трибуны, тянущиеся темной полосой вдоль всего трека. И жадный рёв неугомонной, восторженной, толпы, что требовала всё больше и больше новых зрелищ, а именно, новых жертв. Никому не было жаль погибших на гоночной арене существ. Только впечатлительные рабыни от страха и волнения прикрывали лицо тряпьём и с замиранием сердца следили за тем, что будет дальше. Остальные же, хищно скрежетая зубами, выли и топали ногами от нетерпения. Отчаявшаяся женщина, минуя толпу, ринулась к поверженному гонщику. Его недвижимое распластанное тело казалось таким хрупким, таким беззащитным, что оно едва ли не таяло под солнечными лучами. На лицо Скауокера пала тень. Это дало ему разжмурить глаза и рассмотреть того, кто сидел перед ним. Прозрев, Энакин распознал родные черты. Джедай не мог поверить увиденному… — Мама? Смуглое лицо блестело от слёз, а карие глаза смотрели на Энакина Скайуокера с болью и нежностью. — Эни… сынок! Ты жив! — взревела женщина, прижавшись к своему герою. Да, как и сейчас, он всегда был для неё героем, даже в те моменты, когда оказывался побеждённым. К шершавым, но и в то же время нежным рукам матери потянулись дрожащие детские руки. Сын, взглянув на них, обомлел: это его маленькие пальчики, его кожа… Энакин не мог более сдерживаться и заревел. Заревел без малейшего стыда, открыто, как ревут все маленькие дети, у которых забирают самую ценную игрушку. Но жизнь не игра, в реальности такая цена может ровняться лишь человеческой жизнью. Раньше он мог видеть подобное лишь во снах. Но теперь… Теперь, когда всё как никогда явственно и правдоподобно, Энакин Скайуокер понял, через что ему придётся пройти. Снова.***
На Татуин спустился свойственный для этих мест тихий прохладный вечер. Солнца постепенно прятались за горизонтом, а городской шум сходил на нет. Порозовевшие облака проносились над песчаным домом Энакина. Довольно долго провозившись с двигателями и сцеплениями, мальчику удалось-таки закончить починку транспорта. Да, он всё ещё помнит, как держать в руках гаечный ключ. Довольный работой, он перекинул через плечо мешок с инструментами и взошёл к подножью холма. Вглядываясь в горизонт, избранник не прекращал гадать: «Дублированная жизнь — великий дар или страшное проклятье, предоставленные Силой? А может, всё вместе?» Из глубоких размышлений его вырвали вопли Трипио, что не прекращал размахивать металлическими руками и мотать обречённо головой: — Господин! Как вы! Почему Вы всё время попадаете в неприятности?! — разворчался дройд. — Вы могли покалечиться! А ведь это не первый поломанный кар! — Главное, не последний… — с улыбкой, обернувшись, ответил создатель своему творению. Как же Скайуокер был счастлив увидеть своего старого железного друга! — Трипио! Проблем с Уотто не будет. Я всё уладил. — В таком случае, я за Вас спокоен. Маленький джедай заключил в объятия своего робота… так, как никогда прежде. — О-хо! Осторожно, Господин! Так и погнуть недалеко. Увы, но напичканной болтиками и проводами железяке не понять, что тогда чувствовал Энакин: совокупность всех эмоций, которые могла испытывать любая живая душа. Понимание того, что всё, происходящее с ним — теперь уже, не что-то новое, и в то же время, не рутина. И, в отличие от других, он вряд ли когда-нибудь сможет относиться ко всему так же просто, как и все. -Ладно. Пошли в дом.***
— Эни! — взбодрившимся голосом произнесла Шми, заметив сидящего за столом сына. — Я как раз хотела идти за тобой на улицу. Скайуокер не переставал любоваться матерью и потому совершенно не смотрел на кастрюлю со стряпьём. Она говорила, а он — внимал. Всем её словам. Энакину казалось, он ждал этого вечность: просто сидеть и наблюдать за ней, за тем, как она по-обыденному суетится, беседует, смеётся, подбадривает его. Мама — единственный человек, который готов принять все решения Энакина. Сейчас для него будто бы и не было той, другой жизни, в которой не было её. — Поешь, сынок, — Шми поставила тарелку и, подсев рядом, оперлась локтями на стол. — Эх, мама! Если бы ты только знала, как выглядит мир за границами этой несчастной планеты, — вздохнул мальчик. — Я… — Сынок, не надо, — переменившись в настроение, твёрдо прервала женщина.-Ты не понимаешь… Мы… -… знаю. Рабы. Но это всё ложь. И это ты не понимаешь. Мама. Мы рабы лишь времени. И только оно есть преграда, по-настоящему способная помешать нам. В комнате повисла напряжённая пауза. Энакин чувствовал, как внутри, набирая с каждой секундой новые и новые обороты, накипает ненависть, отчего Скайуокеру стало не по себе. Он понимал, что чудесное спасение его души было свершено не для того, чтобы погубить её снова. Как он считал, его главной обязанностью не рушить, а хотя бы попытаться сохранить этот хрупкий мир. Хотя бы в семье. Для этого ему следовало держать себя в руках. И он держал. Держал, как только мог. «Самоконтроль, — у джедая пронеслось в голове.- Неужели это и есть средство исправления или даже предотвращения ошибок? Если так, то это как минимум не просто. Давить в себе чувства. Нет, это не только непросто, это жестоко. Что-ж, наверное, я это заслужил. И, видимо, заслужил не право всё переиграть, а мучение, как наказание за неправильно прожитую жизнь.» — Знаешь, Эни. Я не понимаю, как, но после этой неудачной гонки ты очень изменился. Повзрослел… — вздохнула женщина. В её голосе слышалась гордость, теснившаяся с тревогой. Скайуокер молча встал из-за стола, поцеловал маму в щёку и, угрюмый, побрёл в постель. Ещё долго не мог заснуть Скайуокер. Бесчисленное множество голосов — и каждый о своём, что не затихали ни на минуту. Джедай не знал, что делать со своей новой жизнью. И оттого искры страха перед неизведанным загорелись в его неупокоенном сердце, как загорались одна за другой звёзды на чернеющем небесном своде. Да, он ребёнок, но теперь уже со взрослыми взглядами на мир.