От самого января

— Аарон, можешь подстричь меня? — Он переворачивается на другой бок, не чувствуя затёкшую за время сна руку; размашистым движением закидывает её под одеялом на Аарона, но чувствует, будто управляет не своим телом. Он находит его руку, гудящими мышцами сжимает её, и Аарон невольно поводит плечом. Аарон хочет спать. Он не слишком рад холодному январю за окном, едва ощутимому апрелю в комнате и тёплому июлю под одеялом. Ему мало одеяла. Ему мало Бена, обнимающего его. Ему мало того выходного, что у него есть. Аарон хочет спать. Он хочет уснуть с лежащим поблизости, снявшим футболку, что осталась на полу, Беном, пока тот просит его об абсолютно немыслимых вещах. А Бен продолжает задавать глупые вопросы, слепленные из нелогичной реальности, гренок на завтрак и камфорного масла. Откуда в Бене камфорное масло? Наверное, не так давно побывал у Джона. От Джона можно привезти чёрт знает что, а не просто масло. К тому же, Бен упорно не понимает, что на часах время только близится к восьми. Слишком рано для рассвета и слишком рано, чтобы кого-то стричь. Он готов откупиться: сходить за кофе для пустой банки в верхнем шкафчике или попросту уснуть, оставляя его один на один с не такими и длинными волосами. Вряд ли завтрак решит проблему, если в завтраке будут лежать длинные волосы. Аарон хочет спать. Аарон хочет отречься ото всех обязанностей, сковывающих его, не понимая, с каких пор одной из них стала необходимость полностью следить за Беном. Не слишком уж он и рад. Бен — не растение на подоконнике, которое поливаешь пару раз в неделю и переставляешь под солнце; и Бен действует на нервы, вот только вряд ли об этом узнает от него, потому что молчать проще. Единственным выводом за всё утро становится то, что Бен, к сожалению, — не растение. — По стобалльной, как быстро у тебя растут волосы? — не слишком весело спрашивает у него Аарон, держа в руках ножницы. — Где ноль — ты очень быстро лысеешь, двадцать — твои волосы перестали расти после того, как ты родился, а сотня — после стрижки ты будешь похож на Рапунцель. — Шестьдесят девять, — отвечает Бен, не задумываясь. — А если серьёзно? — Что-то среднее? — спрашивает, словно кто-то, кроме него, может знать ответ. — Это будет шестьдесят. — Он слышит, как аккуратно пытается подстричь его Аарон. Волосы падают на футболку, в футболку и на пол. — И ещё немного. Как раз шестьдесят девять. Бен слышит громкое «чик» и последовавшее неловкое «ой». Аарон никогда никого не стриг. И уж тем более вряд ли бы когда-нибудь согласился, даже за деньги. Потому что за время рассуждений он сдержал не одно неловкое «ой». И, если откровенно, получается совсем уж плохо. Аарон знает об этом и, более того, он предвидел это. Как и всегда, заранее знал о вещах, которые не следует ему доверять. Ножницы в коротких волосах, а Бен, глядя на россыпь на ковре, пренебрежительно бросает: «Оставь так». Аарон стрижёт ему чёлку. И лучше бы чёлку впредь убирать на бок всегда, потому что у Аарона дрожат руки, а волосы попадают в слезящиеся глаза. Он просил закрыть их, чтобы потом не пришлось промывать, и Бен ответил, что хочет посмотреть. Его воля. Волосы и без того, кажется, всегда лезут в глаза и рот, забиваются в уши, когда Бен надевает наушники, и попросту невероятным образом оказываются утром под Аароном, которого приходится будить. Тот стрижёт, едва ли не стоя на коленях, согнувшись, вдыхает воду из-под крана и гарь из грязных волос Бена и думает, где же того носило. Едва ли такое можно привезти только от Джона. Мокрые волосы всё равно лезут в глаза, когда Бен говорит, что хватит и так. Он не видит себя не только сейчас, но и редко видит в зеркалах вообще, и волосы его всё же слишком длинные. Пытается сдуть их, но они слишком тяжёлые и липнут ко лбу, а Аарон, в общем-то, и без того непроизвольно сам убирает их назад. Просто не любит беспорядок. Бен улыбается, глядя на него сквозь мокрые сосульки упавших волос. Его взгляд и улыбка выглядят отчасти безумными, но он пытается показать благодарность, как может. Попытки не всегда рациональны, иногда не лишены здравого смысла, и он улыбается, глядя на замешательство, отражающееся на лице Аарона. Он улыбается самими глазами. Вновь убирает чёлку на бок, почти «зализывая» её, словно она покрыта кремом для обуви, которого у них и нет, или гелем из ванной Иэна. Аарон собирает с раскрытых ножниц волосы, сбрасывая их на пол, и его улыбка скрывает губы. Уже через миг он становится таким же серьёзным и неулыбчивым внешне, как и обычно. Бен привстаёт с низкого деревянного табурета, целует Аарона во вновь появившиеся губы, обнимая за шею, хотя сам едва стоит на дрожащих ногах. А Аарон не успевает и подумать, какого чёрта. Он запускает руку с ножницами в мокрые волосы, когда Бен твёрдо стоит на ногах (ему приходится, скорее, твёрдо стоять на носочках), и, кажется, отрезает ещё совсем немного того, что отрезать не следовало — лишь небольшая погрешность в огромном количестве погрешностей до этого. Бен отстраняется, подмигивает, всё ещё глядя снизу вверх, берёт из чужой руки ножницы. — Окей? — зачем-то спрашивает, и Аарон не слишком понимает, к чему. Слишком быстро Аарону становится всё равно. Когда волосы Бена высыхают, неровности становятся не слишком заметными, однако он помогает собрать отрезанное с футболки. На завтрак подгоревшая пустая яичница, вода из-под крана и какие-то пол-ложки кофе из окончательно пустой банки, которых хватило на полкружки кофе, потому что молока в холодильнике тоже нет. Кто-то должен сходить в магазин хотя бы за сигаретами. Аарон выкуривает последнюю из пачки Бена и не находит ни одной за диваном и в диване. Диван складывается. Сворачивается постельное бельё, убираются подушки, одеяло отодвинуто на самый край, свисает и волочится по полу. На кухне грязная посуда так и стоит на столе, на плите сковородка с тем, что Бен не смог отскрести вилкой, и в мусорном ведре прокисшее молоко, от которого несёт за несколько метров. В душе, как и обычно, полно воды на полу, а от Аарона пахнет чужими сигаретами.