От самого января

— Думаешь, это хорошая идея? — Думаешь, есть идеи получше? — Он немного помолчал. — Я же не предлагаю всё здесь поджечь. — Хочется? — Немного. Пойдём. — За ними захлопнулась дверь. — Так ты что, давно не видел Аарона? — удивлённо спрашивает у него Иэн и открывает две бутылки пива. — Да, наверное... — Он пытается вспомнить, как давно, но говорит наугад: — Месяцев восемь. — Возможно, больше. — Серьёзно? — глупо переспрашивает Иэн и не верит. — У вас же, вроде, сколько? Два года? Или все три? И всё хорошо было. — А вот потом всё... Как-то не очень хорошо, — нехотя отвечает и делает глоток пива. — Я видел его, может, месяца три назад, не помню. Так, в магазине встретил. Спросил про тебя, но он сказал, что ты в машине. Да и я торопился куда-то... — Иэн не спешит пить. — Месяца три назад я был в Ванкувере, и был там... Недель шесть или семь. — Он опускает голову и позволяет себе улыбнуться, а чёлка падает на глаза. Поднимает голову и делает ещё глоток, когда молчание затягивается. — А ты сейчас где? — На студии звукозаписи. Думаю, может, тоже в Ванкувер, там, говорят, есть предложения получше. Почти как и хотел, — Иэн тоже слабо улыбается и делает глоток. — С Джоном общаетесь? — И всё-таки такие разговоры непременно давят своим прошлым. — Не особо, — он отвечает ещё менее неохотно. — Видел неделю, что ли, назад, но чёрт его знает, чем он сейчас занимается. Уши проколол. — И Иэн показывает, где именно. — А что, хочешь связаться с Аароном? — А что с Аароном? — он не слишком-то воодушевлён. — Джон знает, где он. Он всегда знает, где он. — Делает ещё глоток. — Вроде бы, бьёт второй рукав. Ещё не при тебе? — При мне и первый не был закончен. — И, как бы сказать... — Иэн слишком сильно запинается. — У него рассеянный склероз. Месяца два, ну, как поставили диагноз. И вероятности, что вылечится, не так уж много. — Он всё объясняет подробнее. — Ебаный в рот, — только шепчет и держится за голову. — Ебаный в рот, Иэн. — Он сжимает волосы и тянет в разные стороны. — Ебаный в рот, — повторяет ещё раз. — Я же говорил, что ему к врачу следует сходить. — И падает головой на стол. — Чёрт возьми, ненавижу. Ненавижу мудака этого, идиота, всё же нормально было... — Я могу позвонить Джону, взять у него номер. — И что я скажу? — Из руки он сделал мобильный телефон. — «Привет, Аарон. Слышал, ты умираешь»... — Он не умирает, — осторожно поправил Иэн. — «Слышал, ты не умираешь. Удивительно. — Он прикрыл «телефон» другой рукой и состроил крайне саркастическое выражение лица. Продолжил: — Я сейчас в Торонто и подумал, что, может быть, ты тут, поблизости? Можно было бы увидеться, потому что, кто знает, вдруг ты всё-таки умрёшь и не сможешь перезвонить на новый номер. Записывай». Так, что ли? — Он в два подхода допил бутылку. — Немного истерично, но, в целом, примерно так. — Иэн тоже выпил. — Можешь ещё назвать его «Дерьмовым Бэмби», это поднимет боевой дух. — Дерьмо твой боевой дух. — Мне звонить? — На Иэна смотрели умоляющие глаза. Оба выдохнули. — Звони. С Джоном неплохо было бы поговорить. Он обнимает его так, что чувствует чужие рёбра. Он обнимает его так крепко, что, кажется, никогда не будет готов отпустить. Он обнимает его, едва успев бросить «Привет». И он обнимает его, ничего не вспоминая. — Не говори ничего про случившееся, — просит Аарон, опуская голову, но не может поймать взгляд чужих глаз; он всё ещё слишком сильно его обнимает. — Что мне сказать, чтобы ты меня отпустил? — Что это всё — грёбанная шутка. Ему кажется, что всё рухнет, стоит отпустить Аарона всего на секунду; что он потеряет последние десять месяцев жизни, во время которых старательно забывал предыдущие три года; что Иэн тут же скажет: «Ну, ему пора», — и это станет слишком отвратительным, потому что он, чёрт возьми, всё же видел Аарона. Ему тяжело. Не тяжелее, чем когда он шёл домой с только что сломанной ногой, но тяжелее, чем когда упал с дерева. Боль в спине прошла, а Аарон всё ещё обнимал его. — Не могу, правда... Я знаю, что можно подумать, но... Не могу, — он выдыхает, поднимает голову и ударяется об подбородок Аарона. Он чувствует, как колотится в горле сердце, будто только что пробежал марафон; он чувствует, как сминает его рубашку Аарон; он чувствует, как Иэн думает про себя: «Мне лучше оставить их», — и тихо уходит на кухню. — Если я спрошу, то ты обязательно скажешь что-то плохое, верно? — С чего ты решил? — почти искренне удивляется Аарон и садится на диван. — Джон сказал, что у тебя есть девушка. — Она замечательная. — Он проводит рукой по губам, и почти заставляет в это поверить. Она действительно была замечательной. — Не сомневаюсь, просто... Ну, ты знаешь, как это выглядит. — Разве? Так получилось, — замечает Аарон, словно оправдывает самого себя. Аарон не нуждается в оправдании. Он тоже. — Вот и я так сказал Иэну: «Так получилось». Дерьмо иногда случается. Он не особо поверил. Ты знаешь, как это бывает. Он смотрит на Аарона, как на близкого родственника, восставшего из мёртвых. Аарон в некоторой степени действительно был для него мёртвым. Всё, конечно же, было не так плохо, но сказывается нереальность происходящего, поэтому кажется преувеличенным и является таковым. — Бен, сейчас... Ты знаешь. Сейчас всё по-другому. Уже нельзя... — Он тихо ругается. Слова никак не хотят складываться в предложения: их слишком много, и начать с чего-то конкретного очень сложно. А ещё не хотелось говорить совсем. Не хотелось слушать, что бы он ни собирался сказать; не хотелось слушать Иэна после, каким бы замечательным он ни был; хоть Джон и всегда знал, где он, от него ничего слышать тоже не хотелось; не хотелось говорить о том, как он скучал по одному только виду, по его объятиям, по голосу, иногда хрипящему от сигарет, по бутылкам с пивом, по своим пропадающим вещам... по чему угодно, так или иначе связанному с ним. — Конечно, знаю. — Он отхлебывает от бутылки, которую открыли с Иэном, пока ждали Аарона. Предлагает последнему. — И сейчас нельзя просто поцеловать тебя, потому что захотелось или потому что я тебя слишком сильно люблю, даже если ты мой лучший друг. Или можно? — попытаться стоит. — Можно. — Можно? — Тебя не остановит, если скажу «нельзя». — А твоя девушка? — Ты не хочешь об этом говорить. — Ты прав, не хочу. Оба ненадолго замолкают, понимая, что разговор определённо зашёл не туда. Никто, в принципе, и не хотел заворачивать в эту сторону (даже девушка Аарона, если бы ей довелось присутствовать). Он неотрывно смотрит на Аарона, и вместе с тем понимает, что что-то уже не так; не совсем, но ощутимо. И это не напряжение, которое могло бы возникнуть, и не старые чувства, столь внезапно пробудившиеся. Скорее, просто... Ничего. И это тоже вызывает напряжение, правда, уже внутреннее. Как Аарон и говорил: сейчас всё по-другому. И пусть всё действительно по-другому, пусть и прошло столько времени, пусть жизнь неумолимо летит вперёд, он чувствует, что его жизнь очень грустно топчется на одном месте. Они ещё сидели и говорили. Позвали Иэна, чтобы тот не торчал на кухне, как будто не у себя дома. И долго разговаривали втроём. Джон был занят, и как-то оказалось, что пора было расходиться. Аарон обнял его на прощание, едва ли не крепче, чем при встрече. Он думал о том, чтобы поцеловать Аарона, хотя бы слабо, хотя бы при Иэне... Но в конце концов решил, что это было бы лишним. И после этого он не видел его ещё год. Можно ли сказать, что это потому, что дерьмо иногда случается? Может быть. А может, вовсе и не поэтому. Может, всё дело в том, что есть вещи, которые не могут случиться, как бы ты ни старался. Даже если эти вещи — всего одна вещь — должны случиться именно с тобой. Даже если это не так много и не для всех остальных. Сложно записать альбом на деньги, на которые ездишь по стране. Сложно ездить по стране, если делаешь это бесцельно. Ещё сложнее ездить по стране, если всё равно, волей или нет, возвращаешься в один и тот же город. Сложно даже сидеть на том месте в метро, где несколько лет назад ты засыпал на чужом плече или ногах, и был, в общем-то, счастлив в те моменты. Сложно записать альбом, если вся твоя рок-группа — это ты без себя самого.