I see the users looking for their fixes Theyʼre willing to die to feed the addiction Well, if I take the pain away, youʼll come back for more someday Iʼm here to sell, Iʼm not here to buy, here to buy Iʼm here to sell, my little white lies Just do it, do it, do it, one more line Just do it, do it, do it, god for the weak What else do you need? Я вижу, как потребители ищут новые дозы, Они готовы умереть, чтобы удовлетворить свои потребности. Если я избавлю тебя от боли, ты все равно вернешься ко мне за добавкой. Я здесь, чтобы продавать, а не покупать, Я здесь, чтобы продать свою маленькую ложь во спасение. Просто сделай это, сделай это, еще одну дорожку! Просто сделай это, сделай это, Бог придуман для слабых! Что ещё тебе нужно?
Осень не славилась живописными рассветами и накрывающим города теплом. Скорее, она приветствовала проливным дождем, густыми облаками, сквозь которые изредка пробивались солнечные лучи, и запахом сырости, врывающимся через приоткрытое окно в небольшую комнату. Свет давно проникал в нее с большим трудом, ведь пробиться сквозь черные постоянно закрытые жалюзи нелегко. Капли дождя попадали на заваленный хламом подоконник, отбивая ритм по небольшим картонным коробкам. Во сне этот шум перевоплощался в перестрелку. Нужно было как можно быстрее убежать, скрыться, ведь из оружия с собой у Сида был лишь излюбленный маленький нож. Против множества огнестрельного — просто до смешного нелепо и тупо. Стоило бросить все и убежать; выбор между гордостью и жизнью в современном мире давно не стоит, и Сид срывается с места. Стинки бежит рядом, нарывается на припаркованную машину, которая тут же начинает оглушительно выть. Не выдерживая звуковой волны, Сид закрывает уши и до хруста сжимает зубы, как вдруг где-то на задворках сознания рождается мысль: «Это все сон». Звуки выстрелов неспешно трансформировались в шум дождя. Кожей живота Гифальди начинает ощущать грубый матрас, сознание постепенно отходит от дремы. А невыносимо громко воющая сигнализация превращается в телефонный звонок. Черт бы их всех побрал. Усилием воли заставив себя оторвать голову от подушки, Сидни гортанно прорычал. Не размыкая век, он потянулся к стоящему рядом табурету и наощупь отыскал сотовый. Пальцы интуитивно приняли вызов и приложили телефон к отлежанному уху. ― Что за дерьмо опять? ― зло бросил Сид, свободной рукой придерживая подушку. Смысла в церемониях не было, ведь его номер имелся лишь у Стинки с Гарольдом и нескольких знакомых. Из числа тех самых, что вряд ли стали бы звонить с целью узнать о самочувствии или мило поболтать. ― Ты за это дерьмо заплатил, друг, «учеба» называется, ― голос на том конце сквозил неприкрытой иронией. С самого утра нарваться на дотошного Петерсона — врагу не пожелаешь. Конечно же, Стинки являлся таковым далеко не во всем, но когда дело касалось чего-то, по его мнению, значимого, надежды прийти с ним к компромиссу можно было смело засовывать себе в жопу. Спросонья Сидни было лень тянуться к заднице, а потому он лишь тихо простонал, измученно упав лицом в постель. ― Такое говно редкостное эта твоя учеба, знаешь? ― парень сильнее сгреб подушку и устало прижался к ней. Она неизменно пахла крепкими сигаретами и дешевым парфюмом, и Гифальди находил этот ставший родным запах успокаивающим. ― Знаю. А ты знаешь, что надо встать, собраться и припереться в колледж. ― Сидни в ответ не придумал ничего лучше, как вновь простонать. В своих стараниях он едва не сорвался на хныканье. ― Я спать хочу… ― Мать твою, Сид, тебе пять лет что ли? Хватит ломаться, «Оскар» за свою драматичную роль ты не получишь. Отрывай задницу от постели и через полчаса выходи, я буду, где обычно. Услышав короткие гудки, Гифальди тяжело вздохнул и раздраженно кинул телефон обратно на табурет. Что ж, попытаться развести друга на жалость стоило, вдруг в этот раз он оказался бы более милостивым? По крайней мере, хуже не стало, однако повиноваться все же придется. Сид знал Петерсона, сколько себя помнил, а потому был совершенно уверен: не выполни он условия друга, Стинки заявится к нему в квартиру и… нет, не изобьет. Куда хуже: парень будет читать нотации не меньше двадцати минут, из раза в раз повторяя одно и то же разными словами. Уж лучше бы он лез в драку, Сид все равно не посмел бы особо серьезно ему ответить, а быть избитым для Гифальди дело привычное. Перевернувшись на спину, он потянулся всем телом и заставил себя открыть глаза. Отслаивающаяся штукатурка уже не первый год грозилась однажды свалиться ему на лицо; Сидни иногда представлял, как подобное случается прямо в процессе и не сдерживал смешка. Тогда бы он обязательно подобрал затвердевший кусок и бросил нечто вроде: «О, от задницы отвалилось. Лапушка, ты же не боишься отмершей кожи?» Девушка непременно разошлась бы в истерике, а Гифальди ― в хохоте. Правда, заканчивать ему пришлось бы уже в одиночестве, но некоторые шутки дороже любой ебли. Собравшись лечь на бок, Сид замер, ибо увиденное не пришлось ему по нраву. Рядом, бесстыдно растянувшись на доброй половине кровати, мирно спала девушка. Обнаженное стройное тело едва было прикрыто скомканным одеялом, темные волосы закрывали половину миловидного лица, а грудь вздымалась в такт ее размеренному дыханию. Если бы на упорную работу мозга указывали какие-то внешние проявления, у Гифальди обязательно пошел бы пар из ушей. Прям как в тех многочисленных мультиках о тупых животных, съедающих по килограмму красного перца и дышащих огнем. Память начала активно искать данные о прекрасной особе в недрах мозга. Если бы не тонна выпитого спиртного, все было бы куда проще, но Сид не искал легких путей. Девушка тихо простонала, и, неспешно убрав с лица волосы, поерзала на месте. Увидев ее черты, память Гифальди наконец-то начала покоряться ему: бар, знакомый, текила, синее платье с глубоким декольте. Она казалась ужасно распутной, что лишь подогревало желание, ведь Сид любил таких ― открытых, не стесняющихся своей любви к сексу. В этом была вся суть. В постели девица была хороша, отлично управлялась своей полной грудью. Вот только под утро ее не должно было быть здесь. ― Какого хуя разлеглась? Вздрогнув от явно неожиданного вопроса, девушка уставилась на Сидни. Она глупо приоткрыла влажный рот, и парень вспомнил, как изливался в него, а прелестница глядела своими пошлыми глазками. Открывшаяся картина смягчила бы кого угодно, но только не Гифальди в этот момент. ― Что?.. ― Не она одна теряла все слова при виде Сида, но его едва ли это смущало. ― Я сказал убраться себе сразу же, как мы закончим, потому повторяю вопрос: что ты до сих пор делаешь в моей гребаной квартире? Девушка лишь изумленно хлопала ресницами, глядя на Сида, словно затравленный зверек. И ведь со всей ее искрящейся похотью она совсем не походила на тепличное растение. Кажется, Сид даже припоминал слова своего знакомого о ней, что-то про грубость и сложный характер, но сейчас она не была похожа на описываемого парнем человека. Скорее на типичную папенькину дочку, уставшую от гиперопеки и по дурости своей забредшую не в тот бар. ― Совсем охуел, уродец?! ― девица выпалила это внезапно, сев в постели, тем самым возвысившись над Гифальди. Оглядев ее большие соски, он успел подумать, что знакомый все же не обманул его. ― Тебя папаша в детстве выебывал? Нечасто девушки находят в себе смелость грубить ему. Как правило, что за человек перед ними они осознают с первых слов знакомства, потому не удивляются отсутствию у Сида гостеприимства. Кажется, в этот раз ему посчастливилось наткнуться на особу недалекую, но тем и веселее. Хоть какое-то разнообразие среди серых будней и молчаливых зашуганных дам. Кровать жалобно скрипнула, когда парень оттолкнулся от нее руками. Натянув свободные штаны со стертыми коленками, он развернулся лицом к милашке, а наткнулся на взгляд разъяренного зверя. ― Что молчишь, ебанько? ― Сейчас мы сразу опускаем эту часть с кучей дерьма в мою сторону, потому что она мне дико остоебенила, и ничего оригинального ты не скажешь. Я иду в душ, а когда выйду, тебя здесь быть не должно, ― рычать на девушку у Сидни не было сил, сегодня он был терпелив как никогда. Но гостья не оценила широту его души. Стоило парню направиться в ванную, как гневный женский голос заставил его остановиться: ― Охуеть напугал, а то чт… ― А то зубов в твоем ротике станет меньше, ― развернувшись, вкрадчиво проговорил Сид и слегка поддался вперед. Девичье лицо резко изменилось в выражении, и парень недобро усмехнулся, страдальчески продолжив: ― Хотя, за это должна будешь сказать мне «спасибо», сосешь ты с ними хуево. Завидев распахнутые в искреннем шоке глаза, Гифальди ласково улыбнулся. О, это потрясающее чувство, когда суки, вроде выебанной брюнетки, вдруг осознают, с кем связались. Девочки ее типа так привыкли к вседозволенности, что в какой-то момент забываются, расслабляются, позволяют вести себя. И вот тогда они натыкаются на Сида. Окинув беглым взглядом женское тело, парень уперся коленом в кровать. Звон пощечины разрезал тишину, разбавляемую лишь звуком проезжавших машин. Ладонь Гифальди приятно горела, но более прекрасным зрелищем была краснеющая нежная щека. Девушка прикоснулась к ней пальцами и подняла изумленные глаза. Теперь в них уже не читалось прежней уверенности, и Сид решил сгладить углы. Наклонившись, он прижался к приоткрытым губам своими и провел рукой по мягким волосам. Почувствовав сопротивление, Гифальди с силой надавил на чужой затылок, удерживая девушку на месте. Глупышка вновь не оценила его стараний. Когда нехватка воздуха стала заметной, жесткий поцелуй пришлось прервать. Выпрямившись, Сид развернулся и в несколько шагов настиг ванную комнату. Скрипучая кровать, по совместительству служившая партизаном, дала ему понять, что начались скорые сборы. Предвосхищая поток ругательств перед выходом, Сид включил горячую воду, что начала громко биться о ванную, заглушая собою все иные шумы. Окутывающий комнату пар уже через минуту дотянулся до зеркала, в котором Сидни разглядывал свое отражение. Грязное стекло быстро запотело, оставив от тела парня лишь один длинный силуэт. Впрочем, Гифальди резонно считал, что смотреть там было особо не на что: черные волосы, свисающие жирными сосульками чуть ниже плеч, тяжелый усталый взгляд карих глаз, длинный нос, с шутками над которым оригинальные юмористы уже изрядно подзаебали Сида. Завидные круги под глазами и впалые скулы лишь дополняли внешность образцового героинщика, как любил шутить Феникс. Он был так оригинален в своем юморе, Гифальди прям обосраться мог. Довершали мерзкую картину многочисленные татуировки, заполнившие едва не все тело Сида. Начинаясь на шее, они практически не оставляли свободных участков смуглой кожи, простираясь до паха. Окружающие любили рассматривать причудливые рисунки, выведенные знакомым мастером-любителем, они нередко донимали Сида вопросами о значении каждого из них. В ответ на подобное парень обычно усмехался и уточнял, так ли сильно похож на четырнадцатилетнюю неформалку, желающую «выделиться из толпы», чтобы придавать обыкновенной мазне какое-то сакральное значение. Хотя Гифальды соврал бы, сказав, что не любит всю ту ересь, что мастер набил на его теле. Какой-нибудь мозгоправ наверняка углядел бы желание скрыть от внешнего мира свое истинное «Я», Сид же видел в этом способ отвлечься от многочисленной хуйни, что сопровождала его всю жизнь изо дня в день. Боль, что шла рука об руку с процессом занесения под кожу цветного пигмента, казалась парню приятной и даже несколько расслабляющей. Единственное, что могло испортить удовольствие — некоторый дискомфорт в первые дни, мешавший его постоянной работе, но хуй бы с ним. Гифальди ни в жизни не пошел бы на это, не знай он, что меры предосторожности вполне можно избегать или, по крайней мере, следовать им через раз. Особенно хорошо ему это дал понять опыт годовой давности, когда Сид получил свою любимую татуировку. К сожалению, зачастую она была скрыта под одеждой, а потому мало кто из окружающих мог оценить столь чудесное произведение искусства. Это была трагедия пожестче распада «The Beatles». В тот день он отправился домой все к тому же знакомому мастеру, ведь в кой-то веке выдалась свободная ночь. Просиживать ее дома казалось преступлением похуже тех, что Сидни совершал. Ричи жил неблизко, но скуп на выпивку никогда не был, потому Гифальди не жалел ни времени, ни средств, потраченных на дорогу. Дом мастера напоминал проходной двор: Сид постоянно натыкался в нем на незнакомых людей, что либо спали, заняв едва ли не все свободное пространство, либо опустошали бар и холодильник. Очевидно, происходящее нисколько не смущало хозяина квартиры: Сид не мог припомнить ни одного раза, когда знакомый постарался бы выгнать кого-то из гостей. Та ночь не стала исключением, потому, прихватив из бара несколько бутылок, Гифальди занял просторное кресло и принялся заправляться водкой, мешая ее с пивом, попутно делясь с Ричи своим богатым опытом. Мастер громко смеялся, не выпуская из рук текилу. К последней бутылке он все еще оставался в сознании, но соображал явно с некоторым трудом. Видимо, по этой причине, когда Сид поделился с ним желанием до кучи забить и живот, парень незамедлительно предложил свои услуги. Оба прекрасно знали о железном правиле «не пить алкоголь до, во время и несколько часов после», однако в тот момент им было откровенно насрать на него. На стандартный вопрос Ричи: «Что бить-то будем?» Сидни со смехом ответил: «Хуй в смокинге», даже не подозревая, что оригинальный парень поймет его буквально. Будучи уже изрядно нажравшимся, Гифальди уснул во время работы, распластавшись по широкому креслу. Кажется, он никогда не засыпал так кстати, ведь раньше во сне его лишь пару раз пытались прирезать. Проснувшись поздним утром, под плохо смытой кровью на животе Сид обнаружил идеальное воплощение собственного заказа. Головка огромного члена с затянутыми в смокинг яйцами занимала весь живот, и это выглядело так галантно. В то утро квартира пропиталась громким гоготом. Сид усмехнулся приятным воспоминаниям. Он опустил голову и едва ощутимо провел пальцами по коже в том месте, где располагалась любимая тату, невольно вспомнив неказистое лицо мастера. Ричи не был шибко талантливым художником. Он не смог бы набить чей-то портрет, не напортачив при этом с чертами лица, или же какую-то чрезмерно сложную композицию с множеством мелких деталей. Но ведь Сид вовсе и не нуждался в чем-то высокопарном. Ему вообще было откровенно плевать, чем именно покрывать свободные участки кожи: в большинстве случаев Ричи сам выбирал рисунок, а потому за возможность оттачивать умения не брал с Гифальди ни копейки. Сидни такой расклад вполне устраивал, он изначально не собирался платить за татуировки, ― подобное не входило в его принципы. Комната стала невыносимо жаркой, и Гифальди пришлось отвлечься от своих мыслей. Встав под душ, он блаженно ощутил, как горячая вода впервые за несколько дней обволокла уставшее и искалеченное во многих местах тело. Стоило бы запомнить это чувство и забыть о нем на ближайшую неделю. Прошлым вечером работодатель довольно четко дал Сиду понять, что для него скопилось немало работы, которую парень должен выполнить в отведенные сроки и никак иначе. Каа нравилось так поступать: дожидаться момента, когда Сидни расслабится, решив, что в скором времени напрягаться не придется, а после внезапно подкинуть ему немало работенки, с иронией наблюдая, как Сид мечется не хуже тигра в клетке. Гифальди в какой-то мере уважал Каа, в чем не гнушался признаться ни окружающим, ни самому себе. Он прекрасно знал, что это чувство взаимно, однако совершенно несмешные шутки парня, рождавшиеся, очевидно, на почве ревности и неодобрения, временами выводили его из себя. Петерсон обычно со смехом подначивал друга, говорил что-то вроде: «Если не нравится, можешь найти другого работодателя», отлично понимая, что никого подобного Сид найти не сможет. «Организация» Каа, как саркастично называл их Стинки, действительно была идеальным местом для Гифальди, который не любил пафосное мафиозное дерьмо, но при этом нуждался в деньгах и прикрытии. Он осознавал, что Каа ценит его способности и отдачу, за что готов неплохо платить, и Сиду этого было вполне достаточно. А уж все его шуточки он как-нибудь переживет. Звонок из-за шума воды парень расслышал далеко не сразу. Когда он вышел из ванной комнаты, попутно обтираясь полотенцем, телефон уже успел перестать громко пищать. Кликнув по входящему звонку, Сид дождался, пока расслышит мужской голос на том конце, а после иронично произнес: ― Полчаса еще не прошло. ― Какие полчаса? Ты о чем вообще? Узнав в собеседнике Гарольда, Сидни устало закатил глаза и направился к окну. Кто же еще мог сделать это утро прекраснее, как не жиртрес Берман? ― Походу, пора начать вносить контакты, а не просто раздавать свой номер, ― Гифальди вздохнул, свободной рукой с полотенцем вытирая мокрые волосы. Вода с них стекала по спине и плечам, что он ощущал особенно явственно, стоя возле сквозняка. ― До сих пор не научился ими пользоваться? ― расхохотался Берман, заметно похрюкивая. Сид на пару мгновений отдалил телефон от уха, недовольно скривив лицо. ― Ты позвонил мне, зная, что я сплю после работы, чтобы доебаться с этой пиздатейшей шуткой? ― понизив голос, спросил он, отметив, что Гарольд замолчал в ту же секунду. ― Блядь, нет!.. ― Тогда какого хуя я сейчас терплю эти уебищные юморные попытки? Переходи быстро к делу. ― Бросив полотенце на кровать, Сид направился в маленькую комнатку. У обычных людей ее принято называть кухней, но в случае парня нарекать этим названием полупустое нечто было жутко нелепо. Единственными вещами, указывающими на предназначение данной комнаты, являлись потрескавшийся холодильник с сотней цветных наклеек, небольшой стол с парой табуретов, старая газовая плита и чудом уцелевшая раковина, всю прелесть сантехники которой мог оценить любой желающий. ― Мне надо уехать сегодня, хотел спросить: буду нужен тебе вечером? ― Сид расслышал в голосе парня едва заметные нотки беспокойства. ― Мать запрягла? ― Достав из холодильника кусок купленной Стинки ветчины и банку пива, он устроился на табурете, поставив ногу рядом. Пачка сигарет, поселившаяся в карманах штанов, была быстро найдена вместе с зажигалкой. Закурив, Гифальди зажал телефон между плечом и ухом, пытаясь отрезать небольшим ножом часть пресловутой ветчины. ― Нет… ― начал было Гарольд, как Сид тут же со смехом перебил его: ― Стоп-стоп, или ты к той телке собрался, за которой таскался месяц? ― Я не таскался!.. ― Тебе перепало что ли? ― удивился Сидни и, не дожидаясь подтверждения, саркастично изрек: ― Охренеть, быстро она сдалась, я бы ей посоветовал еще с месяц тебя динамить. ― Пошел ты, ― судя по звукам, Гарольд пнул стоящую рядом машину. Услышав звук сигнализации, Сид громко рассмеялся. ― Я тебе нужен или нет? Нужен, как кусок сраной ветчины, что плохо поддавалась затупившемуся ножу. Прямо как ты затупившийся, жирдяй. ― Да пиздуй, без тебя управлюсь, ― услышав в ответ недовольное бурчание, Гифальди бросил телефон на стол. Разговоры с Гарольдом были короткими и практически всегда заканчивались одинаково. Сид высмеивал едва не каждое слово, доводя толстяка до ручки, а после хохотал над его жалкими попытками отбиться от острословного друга и сохранить хоть какую-то гордость. Кто угодно другой на его месте давно бы послал Гифальди в самую глубокую из всех задниц мира, но Гарольд тем и нравился Сидни, что был слишком туп для подобного решения и покорно терпел все издевательства. Стинки нередко вступался за него, в ответ на что Сид лишь весело отмахивался и давал понять, что менять отношение к старому приятелю не собирается. И хотя он утверждал, что дело исключительно в непроходимой глупости Бермана, которая откровенно развлекала Гифальди, истинная причина крылась в детских воспоминаниях, в чем Сидни не мог признаться даже единственному другу. Он помнил, что представал в них как жертва травли жирдяя, который вымещал на окружающих все свое внутреннее дерьмо, и даже люди, которых он называл друзьями, не были исключением. Помнил, как боялся лишний раз разгневать Бермана и как защищал Петерсона, угрожая Гарольду любимым ножом. Казалось бы, все в прошлом, и вот уже не первый год жизнь идет совершенно иначе, но Гифальди нутром чуял, что никогда не сможет воспринимать Бермана как друга и относиться к нему хотя бы с третью того уважения, с которым он относился к Стинки. Петерсон, в отличие от толстяка, всегда ценил Сида и заслужил его расположение, Гарольд же свою возможность упустил, а потому теперь был вынужден пожинать плоды собственной недальновидности и глупости. Своей вины во врожденном идиотизме парня Гифальди не видел. Затушив сигарету о небольшую тарелку, что служила пепельницей, Сидни встал и с удовольствием потянулся. Суставы громко хрустнули, что-то отдалось в шее, и парень размял ее длинными пальцами. Нужно было скорее собраться и не сильно оттянуть встречу со Стинки, который с возрастом стал довольно пунктуален и потерял любовь к опозданиям. Он был лучше, когда постоянно задерживался минут на тридцать, с усмешкой подумал Гифальди, спешно натягивая куртку.***
Ветер громко завывал, проникая под тонкую куртку Стинки, заставляя его ежиться при каждом новом порыве. Рука, державшая зонт, давно озябла. Сменив ее, Петерсон несколько раз выдохнул на застывшие пальцы и спрятал их в глубоком кармане. По инерции сжав телефон, он почему-то решил, что в следующее мгновение позвонит Сид, однако звонка не последовало ни через минуту, ни через пять и даже через десять ничего не изменилось. Гифальди всегда опаздывал, и порой Стинки ощущал себя окольцованным, ведь общение с другом нередко напоминало отношения с дамой. Его приходилось ждать, пока тот прихорашивался аки припудренная леди, за ним приходилось приглядывать, временами выручать и даже, прости, Господи, заботиться. Часто Петерсон был вынужден набивать холодильник Сида чем-нибудь съестным, чтобы парень имел возможность хотя бы позавтракать. В любое другое время суток он мог с легкостью забыть поесть и наполнить желудок одним лишь алкоголем, а после упасть замертво где-нибудь в ванной комнате, и повезет, если в своей. Конечно же, Сидни мало походил на девушку: широкие плечи, массивный подбородок, грубые черты и низкий голос едва ли можно было наблюдать у женщин. По крайней мере, в тех пропорциях, что имелись у Гифальди. Он был, без сомнения, мужественным внешне, но характер его порой оставлял желать лучшего, в чем Стинки с прискорбием убеждался из раза в раз. Внезапный порыв ветра сдернул с головы капюшон и вновь проник под рубашку. Это все же вынудило молодого человека сложить зонт и укрыться от холода в ближайшем здании. Только внутри Петерсон, завидев до боли знакомую обстановку, осознал, что по старой привычке зашел в некогда любимый магазин комиксов. Длинные стеллажи, тянувшиеся от самого входа, уставленные пестрыми журналами и толстыми книгами. Запах свежей печати, перемежавшийся с ароматом пиццы, что резво уплетали школьники, занявшие высокие стулья в самом углу, невольно окунули Стинки в омут приятных мыслей. Лениво проходя мимо полок, едва касаясь пальцами цветных страниц, Петерсон погружался в воспоминания давно ушедшего детства, когда они с Сидни с упоением читали журналы о супергероях, мечтая когда-нибудь последовать примеру кумиров. Наверное, все мальчишки в юности хотели пойти по стопам Человека-паука — бедного парнишки с золотым сердцем, или же Бэтмена — миллиардера, променявшего все радости богатой жизни на спасение своего города. Персонажей было множество, но среди них каждый ребенок мог найти особенного, восторгаться им, подражать ему. Стинки с приятелем не были исключениями, а потому нередко делились собственными выдуманными героями и историями, связанными с ними, дополняя друг друга, помогая довести до некого совершенства. Конечно же, у каждого персонажа были моральные устои, принципы, которым они следовали. Раньше Петерсон с теплотой думал, что пусть им с Сидни и не повезет никогда обрести какие-то способности, спасти город и множество жизней, самое главное они навсегда сохранят в себе. В конце концов, комиксы были призваны научить именно этому — делать правильный выбор. Но почему-то принципы не уберегли собаку Стинки. Не помогли ему самостоятельно справиться с травлей, не смогли защитить Гифальди от прилюдных унижений и постоянных избиений. Они не укрыли друга от всех напастей, что преследовали его, не дали ему той внутренней силы, смелости и самоуважения, о которых он всегда мечтал. Они не сделали ровным счетом ничего, но Петерсон, по какой-то известной лишь ему причине, продолжал им следовать, в то время как Сид отклонился от когда-то выбранного пути. Принципы давно были не свойственны Гифальди от слова «совсем» и стали едва ли не основной его темой для насмешек: «Прин… что? Ципы?» Он любил повторять, что этот идиотский термин образован от слова «принц», при произнесении оного кривя лицо. Это выходило столь театрально, что Стинки представлял себе нежного, мягонького, доморощенного котика, привыкшего к сухому корму класса люкс и идеально чистому лотку с наполнителем, на стоимость которого можно было бы накормить небольшое африканское племя. Сид видел таких котов не раз — он вспарывал им животы, иногда после со смехом отмечая: «Что-то принципы хозяев этого зверья их не спасли». Петерсон обычно отворачивался, не желая лицезреть упивавшегося собственной жестокостью друга, но с прискорбием отмечал, что он был прав. Одни лишь принципы не помогут человеку и не спасут его, если он сам не приложит к этому никаких усилий. К сожалению, их отсутствие тоже не поможет добиться желаемого: человечество не сможет эволюционировать, пока будет продолжать идти по головам друг друга, думалось Петерсону. Мир строился на людских костях, что никогда никому не приносило счастья и чувства удовлетворения, лишь страдания физические и моральные. Психиатрические клиники были до отказа заполнены неудачливыми самоубийцами, писатели продолжали поднимать темы антиутопий, а режиссеры — снимать очередное кино о верном жизненном пути. Стинки казалось, что он достаточно настрадался, а потому не хотел провести всю оставшуюся жизнь, с болью вспоминая все те ужасы, что он мог совершить. ― Не помню, когда последний раз сюда заходил. Резко обернувшись на низкий голос, Петерсон едва не столкнулся с Сидом, что с легкой улыбкой на потрескавшихся губах листал комикс, стоя около одного из стеллажей. Волосы его едва выглядывали из-под черной вязаной шапки, и с такого ракурса Стинки вполне мог спутать друга с кем-то другим. Наконец-то принял душ. Сид будто стеснялся демонстрировать чистые волосы, боясь, что это навредит его репутации законченного отморозка. ― Я сам забрел чисто машинально, ― Петерсон пожал плечами, наблюдая, как Гифальди с интересом рассматривает яркие страницы. ― Даже успел пожалеть, что в тот раз повелся на уговоры матери и отдал свои комиксы кузену. Он ведь уж точно не читать их собирался, а как минимум изрезать. ― Ты про того, с собачьим дерьмом на лбу? ― Сидни усмехнулся, вертя пальцем около лица. Петерсон лишь тихо фыркнул и отвернулся. ― Это родимое пятно, Сид. ― Один хрен, ― отмахнулся Гифальди и вновь принялся разглядывать журнал в своих руках. ― По нему всегда было видно, что он припизднутый, особенно когда поверил, что ты по ночам превращаешься в оборотня и носишься с голой задницей по району. Стинки глухо посмеялся, вспомнив былой случай. Обри в самом деле был парнем весьма странным, что замечали не только близкие люди, но и большая часть окружающих. Как-то раз Сид, уже тогда пристрастившийся к шалостям, решил разыграть мальчишку, поведав ему историю об оборотне Бартоломью, который жил в доме Петерсонов не меньше века назад. Он был рослым, сутулым и странным, а все его тело покрывала густая темная шерсть, из-за чего он был вынужден вечно скрываться от людских глаз. Однажды к его дому пришла миленькая девушка в сиреневом платье, что развозила молоко. Бартоломью так изголодался по обыкновенному вниманию, что выкрал девушку, но в полнолуние не сдержался и съел ее. Местные жители прознали об этом и сожгли его на огромном костре, но душа оборотня была неспокойна, а потому вселилась в тело Стинки и овладела им. С малых лет в полночь Бартоломью в теле Петерсона обрастал длинной шерстью и выбегал на улицы Хиллвуда, чтобы отомстить жителям города за свою смерть. Обри с охотой поверил Сидни и не раз пытался подкараулить Стинки у ворот, чтобы после накинуться на него с кулаками. «Я все знаю, не притворяйся!», кричал он под заливистый смех Гифальди, что сгибался в три погибели, обхватывая живот. ― О том, что ты сам принимал меня за вампира и пытался подговорить Арнольда помочь в убийстве, почему-то умолчал, ― Стинки с иронией оглядел привалившегося к стоящей рядом колонне Сида. Брови того быстро взвились верх, точно ракета с пусковой установки. ― Мне, блядь, девять лет было! ― досадливо вскрикнул Сид. Он раскинул руки и едва не смахнул ими добрую половину журналов с полки. ― Да уж, в детстве в какую только хрень не веришь, ― Петерсон усмехнулся, стараясь скрыть горечь в голосе. Он вновь прикоснулся к печатным рисункам, почувствовав знакомую бархатистость бумаги, после расслышав неприятный смешок Гифальди. ― Долгое время и я верил во все то дерьмо, что пытаются всучить эти идиоты. До сих пор иногда стыдно за собственную тупость. А ведь когда-то он считал иначе, хотел вырасти неким образцом, ориентиром для детей. Но несмотря на силу, стойкость и самостоятельность, что начала развиваться у Сида еще в юном возрасте, парня никак нельзя было назвать примером для подражания. Скорее, он представлял собой некий антипример, из числа тех, что приводят на занятия школьников, дабы запугать детишек и призвать их учиться в разы усерднее. Петерсону думалось, что им хватило бы одного вида Гифальди ― жуткого озлобленного взгляда, вызывающей одежды и сальных волос, ― чтобы желание пропускать занятия пропало у них бесследно, ведь что может быть лучше наглядности? Недовольно взглянув на друга, Стинки в один длинный шаг преодолел разделявшее их расстояние. ― Перестань строить из себя циника, я же знаю, что ты на самом деле так не думаешь, ― вырвав комикс из рук Гифальди, он бережно поставил его на место, после направившись к выходу из магазина. По шуму от тяжелых ботинок Стинки понял, что Сид последовал за ним. ― Уверен? ― раздался голос позади, и Петерсон, не оборачиваясь, сдержано ответил: ― Уверен. Сидни не стал спорить. Он быстро нагнал парня, и какое-то время приятели шли молча, пока одному из них не пришло в голову разорвать повисшую, явно затянувшуюся тишину. ― Вообще, я бы хотел обрести какую-нибудь суперспособность, например «автоприцел», ― очевидно, заметив непонимающий взгляд Стинки, Гифальди охотно продолжил. ― Ну, блядь, у меня с ним и так все отлично, но когда нажрусь, попасть бывает пиздец сложно. Для меня сральник становится одним здоровым белым пятном, я хуй знает, куда там отливать, чисто интуитивно целюсь. Отсмеявшись, Петерсон покачал головой и окинул Сида дружелюбным взглядом. ― Отливай в банку, точно не промахнешься, ― посоветовал он, доставая из кармана пачку. Взяв протянутую приятелем зажигалку, Стинки спешно затянулся и вернул вещь владельцу, ненароком отмечая изменения в лице оного. ― Хорошо, что напомнил: помнишь того бульдога, которого пришлось завалить в понедельник? Каа отдал мне его сердце, так что теперь нужно по-быстрому где-нибудь найти маленькую банку под него, ― Сидни по привычке рассуждал вслух, попутно выкуривая очередную сигарету. Дым вырывался из его носа и рта так часто, что порой Стинки саркастично размышлял, не запрятана ли в легких Гифальди паровая машина; конечно, если то, что служило Сиду легкими, еще можно было так называть. ― И спирт тоже нужен, уже заканчивается. ― Покупать теперь не модно? ― подначил Петерсон, отметив едкую ухмылку на лице друга. ― Вот только на банки я не тратился. Уж действительно: больше, чем тратиться на всякую ерунду, Сид не любил лишь смех Надин и попытки Феникса остроумно шуткануть. Стинки даже не заметил, когда друг успел стать столь скупым до мелочей. ― Намекаешь, чтобы я, в дополнение ко всему, еще и банки под твои трофеи покупал? ― Стинки не пытался скрыть свое возмущение, чем заставил приятеля взглянуть ему в глаза. ― И в мыслях не было, ― уверенно заключил Гифальди, быстро отвернувшись. Петерсон продолжал сверлить Сида своими круглыми глазами. Тот не мог сопротивляться слишком долго, рано или поздно друг сдавался, доказано и не раз. Вот он в последний раз смачно затягивается и бросает окурок себе под ноги, даже не удосужившись его затушить. ― Ну ладно, было, ― после минутного молчания, наконец кинул Сид и наигранно закатил глаза. Стинки победоносно вскинул руку и тут же услышал хриплый смех. ― Что-нибудь еще? ― он знал, что Гифальди в долгу не останется, однако их соревнования в остроумии за долгие годы общения стали делом совершенно привычным. ― Можешь заплатить за мою квартиру, ― довольно предложил Сидни. Он широко улыбнулся, склонив голову набок, однако его акулья пасть вряд ли могла кого-то очаровать. Странно, что девчонки неизменно велись на эти жуткие клыки, будто их магнитом тянуло. Конечно, отрицать очевидную харизму Гифальди было глупо, но чтобы настолько?.. Петерсон смерил друга скептичным взглядом, намекая, что его обаяние в данной ситуации совершенно бессильно, он же не длинноногая красотка, ей Богу. Однако Сид явно не собирался проигрывать этот бой. ― Мне вот интересно: если у меня появится девушка, что ты будешь делать? ― насмешливо поинтересовался Стинки, выдохнув клубок дыма. Мысли на эту тему в самом деле нередко посещали его, но он ни разу до сего момента не интересовался мнением друга. Да и зачем, он же прекрасно знал, что тот ответит. ― Я не хочу, чтобы у тебя появлялась девушка, ты будешь уделять мне меньше внимания. ― А вот такого он совершенно не ожидал. Гифальди произнес это тонким манерным голосом, по-женски обхватив себя руками, что смотрелось особенно комично с его довольно большими мужскими ладонями. Актриса в нем не то чтобы умерла, а просто разложилась, сдохла в собственных испражнениях. ― Может, мне вообще переехать к тебе? Убираться, там, завтраки готовить, мусор выносить и все такое? Это было вполне себе удачной идеей, без всяких шуток, ведь Сидни был образцовой женой после десяти лет брака: страшной, обросшей, с прокуренным голосом и грязными ногтями. Не хватало только растяжек на пузе как после тяжелой беременности, бигудей и старого халата с пятном от соуса. И телевизора. Куда же без телевизора? Петерсон уже не ожидал в ответ ничего нового, как в следующее мгновение Сид прижался к нему плечом и нежно обхватил руку. ― А ты будешь спать со мной, милый? ― сладко пропел он, доверчиво заглянув в чужие глаза и для убедительности наивно похлопав ресницами. ― Фу, блядь, от твоих гомосятских шуточек у меня желудок сводит, ― резко выдернув руку из хватки приятеля, Стинки отшатнулся от него, а уже в следующую секунду переулок наполнился громким мужским хохотом, унося его эхо далеко вперед. Вскоре вдалеке показалась знакомая крыша, и Петерсон, завидев ее, незаметно облегченно вздохнул. Иногда они с Сидом проходили часть пути пешком, перехватывая что-нибудь по дороге или же просто обсуждая насущные темы. На столь привычные и, казалось бы, обыденные вещи, как разговоры, с новым распорядком дня времени оставалось все меньше. Удача в кои-то веке улыбнулась Стинки и позволила найти подработку в небольшом магазине. Он был довольно близок к его общежитию, так что даже на дорогу не нужно было тратиться. А еще на обед там давали отличный кофе и вкусный мясной гарнир. Гарольд определенно одобрит это место, когда узнает, что с самым главным там полный порядок. Все будничные вечера Стинки теперь были заняты, в то время как Гифальди зачастую был свободен именно в эти часы. Находить возможность элементарно выпить становилось все сложнее, и в один момент Петерсону пришла в голову мысль с прогулкой до колледжа. Пусть она и отнимала драгоценное время сна, но хотя бы позволяла пересекаться на пару десятков минут. Не сказать, что Сидни был в восторге от идеи, но возникать не стал; очевидно, общением он дорожил не меньше приятеля. В этот раз он даже отказался от чипсов, ибо умудрился позавтракать в собственном доме, что само по себе было событием удивительным, ведь обычно у парня не было лишнего времени. Стинки остался так поражен, что даже закрыл глаза на опоздание Сида. Явно же оно было вызвано неловкими попытками прожженного вечного бомжа переквалифицироваться в примерного холостяка. Последняя мысль вызвала на лице Петерсона легкую улыбку, и он мельком отвернулся, надеясь, что Сид этого не заметил. Бомж ― это, видимо, не образ жизни, а некое состояние души. Во всяком случае, Гифальди доказывал это уже не первый год, даже когда у него наконец-то появились деньги на собственную квартиру. Он мог бы позволить себе вполне сносную небольшую студию, но уже давно не мечтал иметь шикарные апартаменты, о чем свидетельствовал его жизненный уклад. Раньше, в детстве ― Стинки помнил это особенно отчетливо, ― приятелю хотелось завоевать уважение к себе посредством отличного дома, классной комнаты с кучей различных примочек, стены в которой хотя бы не пошли трещинами. Петерсон хорошо запомнил случай с Лоренцо, которого Сид тщетно пытался обмануть; еще бы, ведь это повлекло за собой новую волну самобичевания и небольшую горстку комплексов для раздавленного мальчика Сидни. Несмотря на очевидные мечты о прекрасном жилище, в котором Гифальди не боялся бы находиться, в которое ему было бы не стыдно привести Рут, что в свое время он пытался поразить, с возрастом это желание оставило его. Сид начал завоевывать уважение совсем другими способами, и Стинки знал, что спусковым механизмом стал случай с МакДугал. Именно он окончательно сломал Сида и сбил парня с намеченного пути, и временами Петерсон с горестью сравнивал сущность друга с домом, о котором тот мечтал. Желание жить в прекрасном, чистом, огромном особняке перевоплотилось в абсолютно наплевательское отношение к своему пристанищу. Сидни хватало маленькой потертой квартиры в криминальном районе, в которой было, где поспать, посрать и изредка помыться, а также отдельное место для его любимого сундука с собственной бесценной коллекцией, которая, казалось, была для него дороже любых денег. О, как же он ее любил. Гифальди не изменял своему хобби вот уже пять лет. За прошедшие годы его коллекция успела пополниться двумя десятками новых экземпляров, что, к сожалению, не принесло парню должного удовлетворения. Однажды, изрядно напившись, пребывая в полубреду, Сид поделился с другом своими заветными желаниями, после чего Стинки не мог уснуть всю ночь. Когда приятель протрезвел, Петерсон допытывался до него, пытаясь выяснить, было ли то шуткой, брошенной в горячке. Для них это даже стало своеобразным ритуалом: каждую неделю Стинки спрашивал, убил ли Сид человека, на что второй всегда отвечал отрицательно. При этом голос его был столь раздраженным и недовольным, что парень буквально ощущал желание Гифальди дополнить себя словами: «Но хотелось бы». Он действительно хотел этого больше всего, но кроме единственного неконтролируемого порыва никогда в этом не признавался, ибо прекрасно знал реакцию Петерсона. Хотелось бы Стинки быть благодарным за эту заботу, но вряд ли можно было испытывать чувство благодарности к человеку, который попросту позволял тебе нормально спать и не сбрасывал лишний раз своих тараканов, словно атомную бомбу. Петерсону невольно вспоминалась Япония в сорок пятом, и он иронично размышлял, как бы называлась бомба с тараканами Сида: «малыш» или же «толстяк»? Второе, наверное, больше подходило Гарольду, учитывая его размеры. Однако вспоминая заскоки Гифальди, Стинки приходил к неутешительному выводу, что различных мелких тварей в голове друга было значительно больше. ― Конфетка сегодня в черном, ты погляди, ― промурлыкал Сид, раскинувшись на широком пластмассовом стуле. Он смотрел куда-то через плечо, и Петерсон не смог разглядеть объект пристального внимания парня. ― Ты о ком? ― О принцессе, конечно, только посмотри на нее, ― голос Гифальди был сиплым, юноша продолжал созерцать девушку со спины, но в следующее мгновение вдруг обернулся к приятелю и с ядовитым смешком дополнил себя: ― Не на Патаки же мне глазеть, я пока что не совсем ебнулся. Стинки снисходительно усмехнулся и лениво окинул взглядом студенток. Они горячо спорили, не стесняясь чужих глаз и ушей, будто готовые вот-вот вцепиться друг другу в шевелюры. До их с Сидом стола не долетало ни слова, но друг почему-то казался довольнее огромного кота, что с утра умудрился изловить двух упитанных голубей. ― Что-то они всю неделю ругаются. Давно уже не видел их такими. Странно это, ― пожал плечами Петерсон, делая один большой глоток из жестяной банки. Откровенно говоря, ему не было никакого дела до женских разногласий, в отличие от Гифальди, который, казалось, наблюдал за происходящим с неподдельным интересом. Но не прошло и минуты, как он навалился на стол и схватил открытую газировку. ― Брось, что может быть странного в сраче двух истеричных девочек? ― ухмыльнувшись, Сид отпил из банки и бросил ее за спину. ― Бабы не любят себе подобных, а у этих двух общего слишком много, чтобы при столкновении ничего не взрывалось. Буф-ф-ф! ― Гифальди вскинул руки, имитируя взрыв, и Петерсон не смог сдержать улыбки. ― Наверное, ― коротко ответил он, уставившись на собственные сложенные на столе руки. В последнее время он слишком много думал о других, исключая мысли о собственном будущем, что никак не могло утешать его. Разве не должен человек в первую очередь думать о себе? Постоянные размышления о Сиде, его поступках и поведении, о студенческих драмах, ссорах соседей по общежитию и семейных потасовках не могли не утомлять. Петерсон невероятно устал от всей этой ерунды и приказал сознанию переключиться с неприятных мыслей на думы о самом себе. Вряд ли кто-то иной изъявит желание позаботиться о нем так, как он заботился об окружающих.***
В лужах отражался свет от старых неоновых вывесок. Временами они тихо потрескивали, будто кокетливо подмигивая проезжавшим мимо автомобилям, что вечно куда-то спешили, не замечая огромной надписи «Trampʼs room». Лишь мотыльки слетались на нее, словно очарованные, и бились о лампочки, мгновенно сгорая и падая к входу в бар. Обугленные крылья едва заметно догорали в полумраке — прекрасная аллюзия на хрупкость жизни. Мгновение спустя они уже будут раздавлены одним из посетителей, что даже не заметит тлеющее тельце под ногами. Он остановится у входа, и на секунду Сиду подумается, что мужчина собирается посмотреть вниз, но тот лишь закурит, после чего отойдет к Форду и вскоре уедет прочь. Стоя в тени, подальше от ярких вывесок, Гифальди привычно наблюдал за людьми, что выплывали из заведения. Их было совсем немного в этот ранний для ночных бабочек час, но долг того требовал. Неспешно опустошая пачку, Сид наблюдал за летевшими на верную смерть мотыльками, не зная, чем себя занять. Когда показалось знакомое лицо, Гифальди внимательно вгляделся в него, слегка прищурившись. Вышедший из бара мужчина взъерошил густые волосы и дернул крючковатым носом, пока добирался до припаркованной машины. Вид у него был изрядно потрепанный, отчего Сидни не сдержал смешка. Когда автомобиль скрылся за углом, Гифальди отбросил окурок и направился к входу. Дверь легко поддалась, и бар встретил его густым дымом, бьющим в нос ароматом спиртного, что смешивался с запахами десятков сигарет, будто всего минуту назад здесь бушевала толпа. За стойкой хозяйничала симпатичная девица не старше тридцати. Клетчатая рубашка, короткий жилет, собранные в высокий хвост каштановые волосы, она напоминала девушек с Дикого Запада, что обычно вальяжно курили и метко стреляли глазками. Ей не хватало лишь шляпы и сигары, но вместо револьвера в руке у нее была тряпка, которой она лениво протирала стол. Стоило Сиду открыть дверь, как она уставилась на него, ненадолго прервавшись. ― А я так надеялась, что сегодня будет удачная ночь, ― устало протянула красавица, тягостно вздыхая. Гифальди лишь повел бровью и молча направился к стойке. Дощатый пол на старый манер жалостно скрипел под его ногами, грозясь изломиться, но Сидни игнорировал пустые угрозы, не сбавляя шага. ― Я тоже соскучился, золотка, ― он оскалился, присаживаясь на высокий стул. Бармен высокомерно фыркнула, отвернувшись, и Сид ощутил дежавю. Ждать радушного приветствия от Октавии мог лишь один человек, и это явно был не он; нельзя сказать, что Гифальди это особо расстраивало, однако упущенная возможность быстрого секса несколько огорчала, ведь девушка была неприлично хороша. ― Ты даже не предложишь мне выпить? ― Могу предложить сходить нахуй, как тебе? ― она бросила это без особого энтузиазма, протирая высокий стакан. ― По-моему, для тебя в самый раз. Определенно дежавю. Кто же еще мог беззастенчиво посылать Гифальди на чужие хуи, оставаясь при этом обалденной душкой? Лишь хорошенький неразговорчивый ковбой без шляпы, что невыносимо напоминал ему Однорукого из «На несколько долларов больше», только без густой растительности и члена. На счет последнего Сид не был уверен, ведь ему не посчастливилось залезть девушке в трусы и проверить. Кто знает, вдруг там действительно был спрятан отполированный ствол? Хоть какое-то объяснение ее грубым шуткам, что так не сочетались с милой мордашкой. Пользуясь отсутствием внимания, Сид быстро стащил сигарету прямо у девицы из-под носа и игриво подмигнул ей, когда она обернулась через плечо. ― Извини, но по мальчикам я не особо. Совсем не тянет. Прям как тебя, а? ― кивнув в сторону Октавии, Сид скрестил на столе руки, внимательно наблюдая, как женское лицо меняется в выражении. ― Да ладно, я ведь не осуждаю. Мне это даже нравится. Бармен-девка, с которой можно нажраться и потравить байки. Все как обычно, только еще и девка. Приятный бонус. ― Вау, а ты не мог бы поделиться со мной еще какими-нибудь гениальными заключениями, а то просто пиздец, как интересно, ― девушка плевалась ядом, точно кобра, отставляя чистый стакан в сторону и бросая тряпку куда-то под стойку. Даже ее пышный широкий хвост из мелированных волос при плохом освещении можно было принять за раскинутый узорчатый капюшон, а острые зубы торчали, напоминая собою клыки. Как ни странно, Сидни ни разу не ощущал желания съездить по челюсти остроумного бармена, лишь подначивать ее раз за разом и разводить на колкие замечания, которые она бросала, словно метала ножи в старую мишень. ― Да запросто, солнце: вот, например, сегодня, пока добирался сюда, в метро наткнулся на бабу. Необъятную просто, Иисусом клянусь, такую жирную, что… ― кривлялся Гифальди, охотно жестикулируя, руками стараясь передать размеры упомянутой женщины. К сожалению, довершить свою крайне познавательную историю он не успел, поскольку был перебит громким хлопком двери и последовавшим за ним криком. ― Гребаные, мать их, машины! Октавия заметно вздрогнула, приложив руку к сердцу, будто подобное было для нее в диковинку. В отличие от бармена, Сид и глазом не повел. Он лишь ловко развернулся на стуле и приветливо улыбнулся, завидев промокшую до нитки девушку. Лицо ее было скрыто под объемным капюшоном, но в резвом голосе и черных, как смоль, волосах Гифальди без труда узнал Чайку. Проведешь с ней пару часов, и тебе хватит одного характерного вскрика. Крикунья недолго ожидала, пока с нее стечет вода. Она направилась к стойке и шумно опустила на нее здоровый рюкзак, под которым мгновение спустя образовалась небольшая лужа. ― Что не так с людьми, почему они не могут просто спокойно проехать, когда рядом идет человек, надо обязательно дать по газам и окатить его грязью!.. ― возмущенно воскликнула она и взмахнула руками, чем заставила Октавию опасливо отшатнуться. ― Тихо, солнце, не бушуй, ― Гифальди улыбнулся и, протянув свободную руку, мягко стянул капюшон с чужой головы. Огромные карие глаза доверчиво уставились на него, хоть где-то в их бездонной глубине еще плескался гнев. Бровки были недовольно сведены вместе, грозясь образовать Бруклинский мост; его своеобразная волосатая мини-копия. Вскоре послышался шум, после чего Сид заметил руку с зажатым в ней узким стаканом. ― Успокойся, детка, выпей воды, ― мурчащий голос Октавии разрушил тишину, а ее миролюбивая улыбка разрушила злость девчонки. Гнев оставил ее глазищи, и Чайка задрала голову, быстро осушая стакан. Когда он, пустой, был отставлен, лицо девушки вновь погрустнело, и она опустила понурый взгляд себе под ноги. ― Сними куртку, я подсушу ее, ― бармен выждала, пока гостья повинуется, после чего забрала протянутую вещь и скрылась за узкой деревянной дверью. Краем глаза проследив ее путь, Гифальди одним выверенным движением пальца стряхнул пепел с тлеющей сигареты и вновь обратил свое внимание на Чайку. Девчонка сидела на стуле удивительно неловко, свесив пухленькие ножки в обтягивающих джинсах, с которых не прекращала капать грязная вода. Никакого диплома психолога не нужно было, чтобы заявить о ее скованности, однако откуда ей было об этом знать? Наверняка она уверена, что изображает взрослую тетю весьма удачно. ― Ну, хуле нос повесила? ― первым нарушил молчание Сид, не спуская глаз с мокрых запутавшихся волос, что скрывали от него круглое личико. Чайка быстро отозвалась на мужской голос. Ее юную мордашку осыпали тонкие скрученные прядки, и Гифальди вновь протянул руку, чтобы заботливо убрать их за маленькое торчащее ушко. Действие не произвело желанного эффекта, и было решено перейти к запасному плану. ― У меня вообще-то подарок для тебя есть, но раз ты не в настроении… ― парень театрально отвернулся, про себя ведя обратный отсчет. Бойкая Чайка была удивительно предсказуемой в своем детском любопытстве, не воспользоваться которым было бы попросту стыдно. Стоило внутреннему голосу произнести «один», как девчушка требовательно ухватилась за его локоть. ― Нет, стой! ― громко выпалила она. ― Я сижу. ― Ну, в смысле, нет! Я в настроении! ― девушка уверенно потрясла Сида за рукав, не спуская с него молящих глаз. Секундой позже она спрыгнула со стула и прижалась к мужской руке. Заглядывая в чужое лицо, темные глазки не хуже щенячьих клянчили желанное угощение. ― Что там у тебя, ну покажи? Губы Гифальди растянулись в улыбке. Одной из тех, что внешне была призвана обезоружить, а внутренне — ликовать, ведь малая в который раз повелась на россказни. Порой Сидни казалось, что в его языке нет костей, или же это Чайка столь доверчива? Вероятно, и то и другое имело место, ибо девчушка была неприлично наивна для своих лет, а уж Сид мог заболтать кого угодно до смерти. Даже сейчас мелкая смотрела на него, приоткрыв пухлые губки в нетерпении. Ее ручки обвивали мощное предплечье, точно змейки, а в здоровых глазах читался немой восторг, адресованный мужчине. В такие моменты она совсем не походила на чайку, скорее на песика, какого-нибудь холеного-лелеянного бордер-терьера. Не хватало только маленького хвостика, который вертелся бы аки пропеллер. ― Любопытная ж ты засранка, ― Сид придержал зубами фильтр сигареты, пока его руки на мгновение скрылись в карманах. Не прошло и минуты, как одна из них оказалась снаружи с зажатым меж грязных пальцев тонким золотым браслетом. Это был один из небольших подарков фортуны, ведь пару дней назад Фениксу пришлось пристрелить женщину, на руке которой Гифальди обнаружил симпатичное украшение. Оно было явно велико для узкого запястья Чайки, но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Да и зачем добру пропадать? ― Не урони. Увидев браслет, девчонка оглушительно вскрикнула и вырвала его из чужой руки, тут же принявшись оттирать грязные отпечатки своими маленькими пальчиками. И хотя Гифальди давно привык к выражению счастья Чайки, ее голос знатно отдался в ушах. Она и прозвище свое получила за неконтролируемые резкие вскрики, что сопровождали каждую мысль, внезапно пришедшую в ее голову. Все посетители и приближенные Каа неизменно вздрагивали, и только Сид оставался невозмутимым, лишь равнодушно надавливая на козелок. Ситси не было даже четырнадцати, когда она впервые показалась в стенах бара. Ее появление тогда вызвало мертвую тишину, быстро сменившуюся волной негодования. Лишь прибытие покровителя заставило постояльцев замолчать, ведь спорить с Каа никто не решался. Небольшой кучке доверенных людей он мимолетно поведал, что оставлять сестру дома уже не представлялось возможным. Девчонка быстро росла, гормоны играли, душа ребенка требовала приключений. Терпеть ежедневные истерики стало невыносимо, и мужчина сдался под напором младшей сестренки, ведь, кроме него, ей было практически не с кем поговорить. ― Спасибо! ― вырвалось у Чайки, после чего она подпрыгнула и повисла на шее Сида. Решение познакомить ее с молодыми людьми столь рано стало ошибкой Каа и большой занозой в его заднице. Находясь в опасном для девушки возрасте, когда мало-мальски знакомый мужчина кажется «тем самым», Ситси Чайка успевала влюбляться в каждого, кто проявлял к ней внимание. Она расхаживала по скрипучему полу в своих коротких джинсовых шортиках и весело пыталась завести разговор с любым, кто не был занят бутылкой. Однажды без бутылки засиделся Сид. Тогда он был новичком, не прошло и пары месяцев, как Каа принял его, но благодаря самоуверенности парень быстро обосновался, что стало личным кошмаром его работодателя. Мимолетные страсти Чайки уходили без следа, не проходило и суток, но симпатия к Гифальди задержалась в ней на денек. Тогда она была подобна вирусу, что за считанные часы охватил все упитанное тельце и заполнил девичье сознание. Ошибкой Сида стали его пальцы, ласково прошедшиеся по круглой щеке, ведь Ситси не приняла лекарство разлуки вовремя. Пару дней парень даже нарочито корил себя за этот жест, в то время как его внутренний демон ликовал. Мушка попалась в плетеные сети. А вот ее братец казался Гифальди откровенно плохим актером. Каа старательно изображал равнодушное отношение к девчонке, ведь никто не должен был знать о его слабостях. Это укрывалось от многих, но не от внимательного Сидни. Ему стоило пару раз подметить едва уловимые жесты, взгляды, слова, чтобы все понять. Каа любил сестру больше, чем кого бы то ни было, и Гифальди отлично это запомнил. Скрыть свою любовь к малой оказалось мужчине не под силу, когда она, преисполненная злости на брата за неодобрение ее влюбленности в Сида, убежала из дома. Бросив все свои дела и наплевав на заказы, Каа искал сестренку несколько дней. Все это время Ситси отсиживалась в доме своей подруги в соседнем городе, где и была найдена одним из приближенных. Деньги на дорогу она выкрала у брата, за что словила пару лишних оплеух. Однако полученный урок усвоили оба, ведь Чайка призналась, что невыносимо скучала, в то время как Каа осознал несостоятельность идеи держать сестру на привязи. С возрастом надобность в тотальном контроле отпала сама собой. Ситси поняла желание брата защитить ее, а потому приняла установленные правила и начала слушаться во всем, даже если слова Каа противоречили ее собственным желаниям. Одним из таких желаний оставался Сид, но и о нем как о мужчине Чайке пришлось забыть. К несчастью для нее, от чувств нельзя было избавиться по щелчку пальцев: симпатия и тяга к Гифальди продолжали снедать Ситси. Она изводилась, и Сид видел, как тревожно девчонка ерзала на стульчике, стоило ему пройти мимо. Это заводило сильнее, и парень охотно подогревал нежные чувства, каждый раз с иронией наблюдая за алеющими щечками. Ему нравилась эта игра в классного «своего» парня, что разводила Чайку на эмоции и заставляла ее чувствовать себя особенной рядом с ним, той, что заслужила его расположение. ― Пожалуйста, малыш, ― Гифальди одной рукой прижал к себе девичье тело и ощутил, как Ситси возбужденно дышит ему в шею. Это не выбивало из колеи, но распаляло, ведь он бы соврал, сказав, что девушка не привлекала его внешне. Она была приземистой, ее пышные формы являли собой воплощение идеала пятидесятых и мало кого могли оставить равнодушным, однако развращать малую у Сида и в мыслях не было. Конечно же, не из-за принципов, а из-за Каа, который не оставил бы от него и капли крови, посмей тот распустить руки. ― Хватит тискаться, она несовершеннолетняя, ― резкий голос Октавии заставил Чайку отпрыгнуть на добрые полшага. ― Милая, там твой брат пришел, подойди к нему. Ситси молниеносно кивнула, улыбнувшись, и минуту спустя покинула затянутую дымкой комнату. Как только дверь за нею захлопнулась, Октавия облокотилась о стол, сверля парня светлыми глазами. ― Сколько еще собираешься с ней обжиматься? Совсем умом тронулся? Ей даже восемнадцати нет, ― шипела девушка, кривя полные губы. Она щурилась, и в этом ее жесте было столько презрения, что имей оно материальное воплощение, Гифальди утонул бы в нем за считанные секунды. Однако измерить чувства в литрах было невозможно, потому Сид лишь поддался вперед. Оказавшись в опасной близости с женским лицом, он вонзил взгляд в чужие губы, ощутив исходящее от них тепло. ― Не ревнуй, золотка, это ведь по-дружески… ― ухмыльнулся он, но Октавия не дала ему договорить. ― Этим тупейшим враньем будешь Каа пичкать. Он закрывает глаза на твои игрушки, вот только я ― не он. ― Это же прекрасно, милая. В таком случае, тебе стоит завалить свое ебло и не впрягаться за чужую сестру, потому что твои угрозы могут мне быстро надоесть, ― Гифальди проговорил это так тихо, что никто, кроме Октавии, при всем желании не смог бы расслышать. Она же явно услышала каждое слово, потому что ее тонкие брови изогнулись, а глаза наполнились ненавистью. Кобра вновь готовилась к плевку ядом. Не прошло и получаса, как помещение заполонили десятки людей и сотни новых запахов. Дыма стало так много, что он уже напоминал собою туман, сгущавшийся над болотом бара. Камыши в виде столов, земноводные в образе людей, жаждущих забвения и разврата, ― болото как оно есть. Сраная трясина, что затягивала хуже зыбучих песков. Ситси не отходила от Сида весь вечер буквально ни на шаг. Старший брат ушел, и девочка могла позволить себе немного фривольности с Гифальди, которую он, конечно же, не смел отвергать. Однако постоянное ее нахождение рядом начало быстро утомлять, и парень застал себя лениво стряхивающим пепел в пустой стакан из-под текилы. ― Родная, забери куртку, потом забудешь ведь, ― наклонившись ближе, заботливо произнесла Октавия, и Чайка тут же убежала в соседнюю комнату. Сидни проводил ее сонным взглядом, после устало закатив глаза. ― Вот та лапочка послала меня в жопу. Это значит, что я ей не понравился? ― Гифальди направил указательный палец в сторону миловидной девушки, одновременно удерживая им сигарету. Он подозрительно сощурил глаза, всматриваясь в роскошные бордовые вихри. ― Нет, что ты, посыл в жопу определенно означает «я хочу тебя прямо здесь и сейчас», ― с серьезным видом кивнула Октавия, направляя бутылку очередному клиенту. Каждое ее слово сочилось сарказмом, но Сид словно не замечал этого, чем явно выводил девицу из себя. ― Полностью согласен, дай мне еще пива. Девушка приподняла бровь, окинув Гифальди оценивающим взглядом. ― Всерьез рассчитываешь пивом развести ее на трах? ― При чем тут она, я для себя, ― Сид усмехнулся и кинул окурок в бокал, подтолкнув его к бармену. К сожалению, о рыжей бестии пришлось забыть, ибо Ситси вернулась довольно быстро. Она о чем-то увлеченно болтала, в то время как Гифальди от скуки считал пустые бутылки на полках бара. Параллельно он изводил свои легкие, наполняя их табачным дымом и стараясь выдохнуть ровные кольца. Время шло, Чайка все не замолкала, перед глазами постоянно мелькала Октавия. Сида окружали одни брюнетки, и это начинало пугать. Нужно было срочно разбавить рацион сочной блондинкой, и у Гифальди как раз была одна на примете, что так кстати показалась в стенах бара. Не успела Чайка скрыться за дверьми уборной, как Сид подсел к светловолосой девушке и хищно улыбнулся ей. Он протянул руку, обхватив спинку диванчика, на котором она пристроила свою шикарную попку, постепенно придвигаясь все ближе. Девушка улыбалась, ее белые зубы сверкали в полумраке, она то и дело кокетливо отводила глаза, и Гифальди почувствовал запах нарастающего возбуждения. Ночь обещала быть горячей.***
Кожаное кресло соприкасалось со светлой кожей ног в том месте, где они не были прикрыты тонкими чулками, вынуждая Ронду едва заметно ежиться. Она успела разнежиться в теплом коридоре, и теперь холодная материя заставляла мурашки бегать по ее телу. Разгонять кровь. Совсем как капли дождя этим туманным утром, случайно затекшие под ее черную блузку. Совсем как степпер в тренажерном зале в этот вторник. Совсем как взгляд Сида в колледже всю прошедшую неделю. Дональд Палмер рассматривал бумаги, что занимали большую часть его стола, словно находился в кабинете один. Однако делал он это с таким равнодушным лицом, будто бы игнорировать Ронду ему с каждым мгновением становилось все сложнее. Еще бы, она ведь уже минут десять сверлит глазами стену. ― Вас что-то беспокоит, мисс Ллойд? ― тон мужчины был будничным, будто он спрашивал, что она хочет на завтрак, или предлагал сменить туалетную бумагу в уборной. Они виделись раз в месяц, но за столь продолжительное время этого вполне хватило, чтобы их общение стало куда более легким. Лишний официоз исчез, и теперь Палмер позволял себе подтрунивать над девушкой еще чаще, чем при знакомстве. Он даже не ленился год за годом поздравлять ее с днем рождения по электронной почте. И его пожелания были, пожалуй, единственными, которые действительно интересно читать. Ронда ахнула и театрально всплеснула руками. ― Боже мой, вы меня заметили! Событие, не иначе. ― Она закатила глаза и отвернулась, подперев рукой подбородок. ― Шампанского не найдется? За такое грех не выпить. Бумаги были сложены в аккуратную стопку и с тихим шелестом отброшены в сторону. Дональд перевел взгляд на Ронду, сквозь его тонкие прозрачные очки можно было рассмотреть светло-голубые глаза, что светились иронией. ― Вы как всегда крайне остроумны, ― кивнул Палмер, давая девушке понять, что ее шутка услышана и принята. Правда, ожидаемой реакции в виде смешка не последовало, но что же, это ее вина, в следующий раз нужно будет изловчиться. ― Я не смею давить на клиентов, Вы ведь это понимаете. Наши встречи проходят не первый год… ― Звучит так, будто мы женаты все это время, ― Веллингтон-Ллойд позволила себе усмехнуться и сложить руки на груди. Вновь она закрывалась от Палмера, будто это не он был ее психологом вот уже больше четырех лет. Сложенные руки, скрещенные ноги, избегание прямого зрительного контакта ― за прошедшие годы Ронда выучила это как дважды два и даже научилась применять на практике. Было невероятно удобно углядеть в жестах зазнавшейся пустоголовой девки жуткую неуверенность или же, наперев на сосунка, заметить его страх. Все это казалось полезным и даже забавным, когда не касалось ее самой. Пока Ллойд не углядывала волнение в собственных движениях. ― А где Вы хотите обвенчаться, когда встретите достойного мужчину? ― с улыбкой поинтересовался Дональд, склонив голову набок. Он успел снять очки, и теперь между их с Рондой глазами не было ни единой преграды. Пожав плечами, девушка задумалась. Действительно, где бы она хотела сыграть свою свадьбу, когда для нее придет время? А придет ли оно? Хочет ли Ллойд вообще становиться чьей-то женой? Принимать на себя множество обязательств, хлопот, жить с постоянными ограничениями, в разы хуже тех, что уже сковывали ее? Почти каждое утро она бы просыпалась в постели с одним и тем же мужчиной. Раз за разом, год за годом. В первый день ее наверняка настигла бы сладкая эйфория и не отпускала еще пару суток. Через месяц начались бы первые ссоры, недопонимания и конфликты. Через полгода ― недомолвки, недосказанности, а уже через год ― секреты и тайны от человека, которому двенадцать месяцев назад перед алтарем она поклялась в вечной верности. Конечно же, в любой момент можно было подать на развод, но Ронда, при всем ее цинизме, искренне не понимала, зачем обещать человеку прожить с ним до конца дней, чтобы в итоге уйти спустя какое-то время. Был ли смысл в браке, за исключением юридического? Какой-то сакральный, духовный, высокий? С тем же успехом можно было жить с человеком, не ставя государство в известность об их половой связи, а при его предательстве сломать пару костей и содрать компенсацию. Дел-то. ― Сомневаюсь, что хочу маяться такой дурью. Во всяком случае, в ближайшие лет десять, ― уверенно изрекла Веллингтон-Ллойд, подведя итог своим размышлениям. Кажется, Дональда ее ответ несколько позабавил. Он опустил голову и едва заметно улыбнулся, будто пытаясь сдержать смех. Это совершенно не понравилось Ронде, и она, не дожидаясь его ответа, с вызовом вопросила: ― Что-то не так, мистер Палмер? Это было самое явное указание на ее гнев, ведь только будучи разъяренной Ронда утруждала себя прямым обращением к психологу. Она была уверена, что мужчина просек это еще в то время, когда девушка сама не замечала за собой данной особенности. ― Простите, если я Вас оскорбил. Конечно же, Ваша позиция ничуть не зазорна и вполне мне понятна. Я бы даже сказал, что во многом разделяю ее. Она говорит о том, что человек осознает ценность брака, семьи, отношений в целом. Он понимает, какая ответственность ляжет на него с заключением союза, и не принимает ее, пока чувствует, что не готов, ― Дональд проговорил это со всей серьезностью, и Ллойд стало немного неловко за свою нетерпимость. Конечно же, на чувства мужчины ей было плевать ― скорее, она боялась показаться дурой в собственных глазах. В последнее время создавалось впечатление, будто только этим Ронда и занималась: старалась влипнуть в неприятности, чтобы после искать спасения. Разбирать ситуации по кирпичикам, продумывать наперед все ходы противников, чтобы быть готовой к любому форс-мажору. Ллойд прекрасно знала, что обожала это ощущение опасности, пусть оно и было мнимым, ведь папуля всегда был рядом, готовый в любой момент вытащить любимую дочурку из передряг. Но Ронда любила разбираться с проблемами самостоятельно, сначала ища их на свою прекрасную задницу, а после продумывая планы действий, чтобы с наименьшими потерями выйти из них. Если по результату еще и противник оставался ни с чем, все существо девушки ликовало. Это было ощущение, несравнимое ни с каким другим, и порой Ронда задумывалась, не стала ли она зависима от чудесного чувства превосходства? Она знала, что оно могло сделать с людьми, перед ее глазами всегда ходил прекрасный пример, тряся своей сальной шевелюрой. Однако Ллойд не была готова отказаться от получаемого удовольствия. Так сильно, как к власти, она не была привязана даже к Гарольду. ― Мне кажется, Вас все же что-то тревожит, ― видимо, молчание затянулось, и Палмер, не дождавшись ответа, решил продолжить. ― Может, это как-то связано с колледжем? Это было бы вполне уместно, Вы ведь поступили туда совсем недавно. Ронда упорно молчала. Ее ноги сами собою начали ерзать, тонкие пальцы крутили кольцо, она не знала, куда себя деть. Невыносимо хотелось высказать мужчине все, что накипело: про день рождения, про Хельгу, про равнодушие по отношению к Уиллу и многочисленных любовников. Хотелось услышать совет или хотя бы что-нибудь подбадривающее, избитое «все будет хорошо». Что угодно, только бы выговориться, излить душу, не держать это в себе, ведь, кажется, третий раз в жизни Ронда не знала, как самостоятельно переварить сложившуюся ситуацию. И если в прошлый раз ситуациями были юные мальчики, то сейчас ею оказалась хамоватая девка, что усложняло все в разы. ― Вам кажется, ― Ллойд отвернулась, вновь избегая светлых глаз. Она прекрасно помнила, как язвительно эти глаза смотрели на нее, когда она театрально выворачивала перед ними душу в свои четырнадцать. Выдумывала многочисленные проблемы, которых не было в помине, едва не заставила папочку слечь с сердцем. Она болтала без умолку, а Дональд лишь всматривался в нее, едва заметно ухмыляясь. И после передавал каждое слово отцу. ― Быть может, это как-то связано с днем Вашего рождения? Что-то произошло на празднике? Сердце Ронды пропустило удар. Откуда, откуда он вообще мог это взять? Она ведь не выдала себя, ни словом, ни жестом. Неужели этот гребаный мозгоправ еще и экстрасенс до кучи? Для полноты картины ей только этого не хватало. ― Бог с вами, что могло произойти на обычном празднике? ― усмехнулась Ронда, изящно откинув короткие волосы. Что было совершенно зря, ведь она всегда трогала свои волосы, когда волновалась. Палмер, с его прекрасными навыками, не мог упустить это из виду. ― Ну, Вы могли выпить и сделать что-то, о чем впоследствии жалеете, ― он коротко пожал плечами, оставаясь предельно равнодушным. Даже его руки не сменили положение с самого начала беседы. Девушка фыркнула, закатив глаза. Что еще она могла, кроме как прибегать к примитивным попыткам отрицания? Кто любил заливать марки водкой, тот был Рондой Веллингтон-Ллойд. Порой она на самом деле не могла остановиться, словно не знала меры, не ощущала давления рассудка, что покидал ее нескоро. Будто последствия не пугали ее, ведь она всегда знала выход. И подорвалась на своей несдержанности лишь однажды. ― Я вполне контролирую себя, когда выпиваю, а если и нажираюсь как свинья, то в месте, где совершенно точно не смогу наделать глупостей, ― на одном дыхании выпалила девушка, грозно сверкнув глазами. Пусть Палмер и убедился в своей правоте, а Ллойд признала поражение, сдаваться в плен врагу она не собиралась. И не такие войны были на ее счету. От руки принцессы пало не одно войско самоуверенных девиц, что наивно пытались противостоять ей. Не одно войско мужчин, что старались взять девушку без ее согласия. Ллойд шла во главе своей армии ее имени, где единственным бойцом была она сама, ведь с детства Ронда привыкла полагаться исключительно на себя. Хочешь отомстить хорошо? Отомсти сам. ― Как скажете, мисс, Вам, безусловно, лучше знать. ― Дональд откинулся на мягкую спинку кресла. Впервые за прошедшие минуты сеанса он сменил позу, и Ронда поняла, что сболтнула лишнего. При этом мужчине любое слово ― лишнее. Оставшееся время они посвятили обсуждению нового учебного заведения, ведь беседовать на более серьезные темы девушка была не в состоянии. Она буквально всей кожей ощущала внимательный взгляд психолога, и он, в отличие от многих других, был вовсе не жаждущим. Не желающим оголить ее и рассмотреть получше. Он будто заглядывал ей в душу, выворачивал наизнанку. Ронда чувствовала себя кроликом в экспериментальном центре, на котором собирались тестировать новую тушь для ресниц. Ей даже подумалось, что, будь у нее длинные бархатистые ушки, она бы непременно прижала их к голове. По прошествии часа Ллойд наконец-то почувствовала, что очередное испытание пройдено. Тайны не выданы, секреты не раскрыты, и это следовало отпраздновать. Такси быстро доставило девушку к входу в клуб, внутри которого ее уже ожидала Мария. Темнокожая прелестница с годами, словно отличное вино, становилась лишь лучше: шикарная фигура, свойственная многим женщинам ее расы, мягкие черты лица, хитрый взгляд с лисьим прищуром и пушистыми ресницами. Красота как она есть ― так мужчины отзывались о ней. Сегодня она подобрала светлое короткое платье, что заметно переливалось в свете стробоскопов. Крайне удачный выбор, ведь благодаря этому блеску Ронда без труда отыскала подругу у барной стойки. ― Ты впервые без опозданий, дорогуша, ― вместо приветствия улыбнулась Мария, лениво помешивая тонкой трубочкой коктейль. Ее пальцы были немного пухлыми и короткими, что Ллойд считала одним из недостатков красавицы. И хотя девушка пыталась украсить их многочисленными кольцами и парой аккуратных татуировок, это их не спасало. ― Палмер допытывался до меня без особого энтузиазма, я легко улизнула, ― Ронда элегантно взмахнула кистью, улыбаясь. ― За это стоит выпить, ― Мария дождалась, пока подруге подадут заказ, и с ироничной ухмылкой подняла бокал. Послышался короткий звон стекла, после чего Ллойд быстро влила коктейль внутрь. Она точно знала, что одного будет мало, потому незамедлительно потребовала повторить. Сегодня девушка могла себе позволить немного шалостей, ведь она пережила очередную насыщенную неделю. И, конечно же, рядом находилась подруга, что всегда была рада поддержать Ронду в ее желании развлечься. Принцесса не любила посещать клубы с кем-то из знакомых девушек, но Мария была исключением. Она не меньше Ронды обожала выпивать, шумные компании, откровенные танцы и трение тел. Даже вкус на мужчин у них разнился, потому разочарованной никто не уходил. ― Парень, которого ты заметила, сейчас идет к тебе, ― незаметно бросила Мария, как бы невзначай нагнувшись к женскому ушку. Чужая рука легла на талию, мягко пройдясь вдоль позвоночника. Ллойд повела бровью и обернулась, заглянув в притягательные глаза. В темноте они казались едва ли не черными, что заводило лишь сильнее, и Ронда улыбнулась, на мгновение представив себя в руках юноши. Она легко обхватила его шею и что-то прошептала на ухо, после чего взяла сумку и изящно спрыгнула со стула. Зеркало в уборной уже успело покрыться следами от мокрых рук, но Ллойд многого было и не нужно. Взбив пышные волосы, осмотрев свое отражение в зеркале, она довольно ухмыльнулась. В голове вновь всплыл образ мужчины, что ожидал ее в заполненном похотью помещении, и от этого стало так сладко. Руки и ноги ее покрылись гусиной кожей, а низ живота начал ныть в предвкушении ярких впечатлений. Наконец-то. Выудив из сумки маленький конверт, Ронда достала марку и положила ее на язык. Для идеального вечера не хватало лишь одного, и она получит это очень скоро. Парень коротал ожидание своей принцессы в беседе с Марией. Кажется, он даже заказал ей очередной коктейль. Надо же, какая галантность. ― Позвони мне, милая, ― подруга поднялась, как только завидела Ллойд. Она чмокнула ее в щеку, едва коснувшись кожи, и скрылась в толпе, блистая своим коротким платьем. Тем лучше. Мужчина прижимал Ронду к своему телу, двигаясь в такт музыке, задавая ритм. Ллойд уже чувствовала спиной его возбуждение, и это заставляло ее бедра двигаться активнее, а парня жарко дышать в ключицы. Кожа покрылась испариной, руки давно обхватывали чужую шею, с силой прижимая к себе. Люди вокруг уже начинали смазываться, превращаться в одно большое пятно, и Ллойд поняла, что больше не в силах терпеть. Водитель такси изо всех сил притворялся овощем, но Ронда видела его редкие взгляды сквозь зеркало заднего вида. В какой-то момент она оторвалась от горячих губ и встретилась с глазами водителя, не сдержав едкой ухмылки. Мужчина поторопился отвернуться и сосредоточить внимание на дороге, но Ллойд этого было достаточно. Она плохо помнила, как стремительно ворвалась в чужую квартиру, упала на широкую постель. В воспоминаниях остались лишь обжигающие пальцы, что путешествовали по ее телу, оглаживали бедра и тонкую кожу между ног. Губы целовали ступни, язык ласкал пальцы, а глаза, не отрываясь, смотрели на ее лицо. На прекрасное лицо, которое Ронда всегда старалась довести до совершенства. И под действием ЛСД она была уверена в его идеальности.***
I found a way to feed the rich and the poor I feed 'em all and watch 'em die on the floor Where is the truth you seek? Starving for attention, youʼll believe anything Я нашел способ, чтобы ублажить и богатых, и бедных, Я продаю им товар и смотрю, как все они умирают, лежа на полу. Где же та правда, которую вы ищите? Изголодавшиеся по вниманию, вы поверите всему. Motionless in White ― Everybody Sells Cocaine