Listen up now motherfuckers, this is how itʼs going to be, And I donʼt give a single fuck if you like it or not Your picture perfect enemy has become the anomaly Yeah try all you want, but you wonʼt figure me out Be careful what you wish for you just might get it Set fire to your lungs and leave you choking on the ashes Youʼre wasting all the oxygen, blackballing but you canʼt stop falling Call me a faggot, stand up, now who looks more threatening? Never asked to be model citizen for your decor Even if you played the part I wouldnʼt fuck you for the score So step up to the plate and take your best fucking shot But it will never break the skin 'cause I am something that youʼre not, fool А теперь слушайте, ублюдки, вот как все будет, И меня не ебет, нравится вам это или нет. Ваша картина идеального врага стала аномалией, Делайте, что хотите, но вы все равно не раскусите меня. Будьте осторожны в своих желаниях, ведь они могут сбыться, Подожгу ваши легкие и оставлю задыхаться от пепла. Вы тратите весь кислород, и теперь, отрицая это, не можете перестать падать. Назвал меня педиком, встань, ну и кто же теперь выглядит более устрашающе? Я никогда не хотел быть образцом порядочного гражданина для твоей обстановки, Даже если бы ты играла роль, я бы все равно не трахнул тебя даже для галочки. Так что возьми ответственность и сделай свой лучший гребаный выстрел, Но он никогда не пробьет мне кожу, потому что я ― то, чем ты не стала, дура.
Широкие коридоры колледжа кишели студентами, отчего казались уже самой затхлой подворотни. И хотя люди тут не кидались друг на друга с непреодолимым желанием ограбить или же просто избить от безделья, все же порой углядеть разницу было сложно: то же парящее в воздухе напряжение, те же озлобленные рожи, агрессивные позывы и ненависть ко всему и всем. Ни с чем из перечисленного у Сида не было проблем. Толстая подошва сталкивалась в паркетом, то и дело рождая отрывистый глухой стук, уносящийся на несколько метров вперед. Пол казался Гифальди чрезмерно мягким под весом громоздких ботинок, и порой думалось, что он провалится после очередного тяжелого шага. Что ж, по крайней мере, в том случае он утянет за собой всех этих молокососов, которые расступались перед ним, но не прекращали таращиться, будто Сидни был чем-то не от мира сего. В общем-то, студенты были правы: в колледже Гифальди действительно появлялся довольно редко, отчего стать частью его общества не представлялось возможным. Нельзя было сказать, что Сида это как-либо огорчало — точнее, ему было откровенно насрать, — ибо одна мысль о приобщении к расхаживающему здесь сброду провоцировала рвотные позывы. Тупые недомерки, считавшие себя здешними авторитетами либо, того хуже, высокодуховной элитой с демократическими или же либеральными взглядами. С утонченным вкусом, развитым чувством прекрасного и прочим дерьмом, которым люди обожают прикрываться и убеждать себя, что они не очередные пустоголовые любители выебнуться, а действительно особенные… … И каждый раз эти «особенные» отступали, стоило Гифальди пройти мимо, а после пялились ему вслед, пока он не скрывался из виду. Особенные умники, авторитетные говнюки, золотые детки — все то была одна падаль, каждая из которых считала себя отличной от других, но в итоге высматривала Сидни наравне со всеми: рядом с ним они становились одной большой осуждающей толпой. Осуждающей, но не смевшей проронить слово. ― Смотри, куда прешься, пидарас! Сид остановился, и в резко установившейся тишине услышал негромкие смешки, доносившиеся со всех сторон. Очередной идиот, которому не посчастливилось застать Гифальди в один из его прошлых дней в колледже. Конечно же, глупо было полагать, что слухи о нем разлетятся по учебному заведению так быстро, за месяц достигнув ушей всех студентов; однако обладать банальной логикой и умением выстраивать причинно-следственные связи в их возрасте уже было вещью обязательной, иначе как жить без них? Развернувшись, Гифальди увидел остановившегося рядом Стинки, а вдалеке темноволосого парня с перекошенным от раздражения лицом. Толстовка, свободные штаны, тупое выражение лица — собирательный образ долбоеба, искренне верящего в свое бессмертие и неприкосновенность; Сид обожал разрушать их наивные иллюзии. Быстро двинувшись в сторону парня, он внезапно расслышал чей-то шепот: «Прилюдная казнь». Ему нравилось это определение, пусть оно и было лишь местной шуткой, однажды брошенной кем-то из студентов во время первых «расправ», учиненных Гифальди. Эти слова в самом деле как нельзя лучше описывали то, что Сид делал с дурачьем подобным тому парню, что стоял сейчас всего в двух шагах от него. Универсальный язык общения — насилие, который понимают абсолютно все, но говорить на нем способны немногие. Сидни владел им в совершенстве, и порой ему приходилось напоминать об этом, чтобы никто из окружавших его сукиных детей не забыл, с кем имеет дело. Подойдя едва не вплотную, Гифальди слегка наклонился вперед, заглядывая парню в глаза. Тот был на добрых полголовы ниже, что веселило еще больше. ― Хули вылупился, педик? ― громко вопросил он, демонстративно вытащив руки из карманов широких брюк. ― Да-да, я педик, гомик и так далее, а еще ты забыл пошутить про мой нос, это же просто, блядь, охуительно смешно, сейчас обоссусь, ― выпалил Сид, театрально скривив лицо. ― Хочешь проверить мои штаны и заодно отсосать? Мне давно не отсасывали. ― Заметив побагровевшее лицо напротив, он быстро обернулся, игнорируя разъяренного парня. ― Стинки, когда мне последний раз отсасывали? Стоящий рядом Петерсон снисходительно усмехнулся и на мгновение закатил глаза. ― Извини, я такое не запоминаю. Гифальди громко цокнул языком и покачал головой. ― А стоило бы, знаменательные же события. ― Развернувшись и вновь встретившись с лицом озлобленного бедолаги, Сид дружелюбно улыбнулся, а после доверительно поведал: ― Я люблю, когда мне отсасывают. Ну, так что, возьмешь у пидара в рот? Парень застыл: очевидно, до сего момента ему не приходилось сталкиваться с подобной реакцией на свои слова, а потому непонимание происходящего, казалось, настолько захватило его, что он успел забыть о своей злости. ― Ты что несешь… ― А что, рот слишком узкий? Дай-ка посмотреть, ― деловито произнес Сидни и, не дожидаясь ответной реакции, схватил парня за щеки и с силой надавил, тем самым заставив его открыть рот. ― Ну, точно, мой член тут не поместится. ― Разочарованно вздохнув, Гифальди полез в карманы, чтобы достать из них черные кожные перчатки. ― Давай я тебе помогу. Переведя взгляд на неспешно натягивающие перчатки руки, с длинными пальцами, грязными ногтями и многочисленными татуировками, студент, очевидно, осознал, что Сид не был намерен шутить. ― Да ты больной! ― только успел крикнуть он, как в следующую секунду Гифальди обхватил его лицо одной рукой. ― Отъебись!.. ― сквозь стиснутые щеки выговорил парень, сжав запястье Сида и пытаясь скинуть чужую ладонь со своего лица, однако все было тщетно: хватка Сидни казалась стальной. ― Не надо! ― В смысле «не надо»? А как ты будешь отсасывать? ― изобразив искреннее удивление, спросил Гифальди, краем уха впитывая многочисленные перешептывания. Момент, когда толпа с упоением наблюдала за расправой, радовал его особенно сильно, ведь именно тогда Сидни настигало сладкое чувство всемогущества, пусть оно и было отчасти иллюзией, родившейся в его больной голове. Временами, проводимыми в одиночестве, он мог признаться в этом самому себе, но только не тогда. И не сейчас. В следующее мгновение Сид вдруг почувствовал руку на своем плече, а после услышал мягкий голос Стинки: ― Ладно, поигрался и хватит. Оставь уже парня в покое. Не выпуская лица студента из рук, Сид недовольно выдохнул и повел челюстью. Петерсон вот уже который год словно был не только голосом, но и физическим воплощением разума Гифальди, ведь свой собственный Сидни запрятал так далеко, что его отголоски редко долетали до сознания. ― Я же не кромсать его собрался, ― начал оправдываться он, обернувшись, чтобы через плечо заглянуть в лицо друга; заметив скептичное его выражение, Сид лишь устало закатил глаза. ― Кромсать тут тем более нельзя. ― Стинки упрямо продолжал занудствовать, ведь он наверняка прекрасно знал, что бывший одноклассник всегда прислушивается к его словам. И хотя Гифальди действительно не пренебрегал советами друга, все же порой они казались ему лишними и до смешного наивными и правильными. ― Пиздец у вас тут скучно, ― кинул Сидни, с силой оттолкнув от себя парня. Тот, не удержавшись на подкосившихся ногах, под приглушенный женский визг шумно свалился на пол. Проследив за мгновенно поднявшимся и скрывшимся за дверью аудитории студентом, Гифальди развернулся лицом к Петерсону, попутно стягивая с рук перчатки. ― Вортз сейчас начал бы втирать что-то типа «Кромсать в колледже запрещено, молодой человек». Стинки коротко хохотнул и, дождавшись, пока Сид поравняется с ним, неспешно пошел вперед. ― Ему пришлось бы создать для тебя отдельный свод правил, вроде «Что можно и нельзя делать в колледже Сиду Гифальди», ― с улыбкой произнес он и, видимо, заметив одобрение Сидни, продолжил: ― Можно: учиться… ― Нельзя: все остальное, ― закончил за приятеля Гифальди, боковым зрением продолжая наблюдать за медленно разбредавшимися студентами. Лица многих выражали такое искреннее разочарование, которое, видимо, было вызвано относительно мирным разрешением конфликта, что Сид с трудом смог сдержать желание приложить проходящего мимо парня головой об стену. ― Ну, почему же, можно поссать, например, ― иронично попытался утешить друга Петерсон, прервав тем самым размышления Сидни. ― Но вот избивать точно нельзя. Гифальди лишь фыркнул, окинув Стинки презрительным взглядом. Петерсон так часто без спросу вторгался в его черные мысли, разрывая их аки аэроплан, ворвавшийся в пелену облаков, что порой Сид чувствовал себя вполне готовым отвесить парню пару затрещин. ― Ты знаешь, без «поссать» я бы как-нибудь тут прожил, ― со смешком кинул Гифальди, невольно вспоминая времена средней школы, где уборная была настолько маленькой и вечно занятой, что нередко перерывы тратились на поиски мест для малых нужд. ― А без потасовок не можешь? ― упрямо продолжал допытываться Стинки, и по его интонации Сидни понял, что приятель улыбается — верный признак попытки сгладить углы. Остановившись возле входа в одну из аудиторий, Гифальди развернулся всем телом и впился уверенным взглядом в лицо напротив. Петерсон был на полфута выше, а потому Сиду всегда приходилось буквально задирать голову, что, однако, не умаляло его убежденности в собственной силе. ― Без потасовок тут нечего делать, ― усмехнулся он, про себя отметив, что ни один мускул на лице Стинки не дрогнул; кажется, парень давно уверился — Гифальди не может злиться на него всерьез, и что самое хреновое — он был прав. ― Мне не всрался этот колледж и эти сосунки, о чем ты прекрасно знаешь, потому оставь свой гундеж для жиртреса: раз мамашка не объяснила ему, что воровать нехорошо, то попытайся сам внушить это ему. Если в следующий раз снова не досчитаются хоть грамма товара, я ему брюхо вспорю. Петерсон лишь примирительно улыбнулся и согласно кивнул головой, не спуская с Сида дружелюбного взгляда светлых глаз. ― Как скажешь. ― Прекрасно, ― саркастично изрек Гифальди, тут же следом вопросив: ― Где эта гребаная аудитория? Не прекращая улыбаться, Стинки вытащил одну руку из кармана бежевых брюк и обхватив длинными тонкими пальцами дверную ручку потянул ее на себя; резко ворвавшийся в темный коридор свет больно ударил по глазам, и Сидни сощурился, недовольно скривившись. Немного привыкнув к бившим в лицо солнечным лучам, он приоткрыл глаза и заметил столпившихся возле входа студентов, привычно не решавшихся поторопить его. Переведя взгляд на Петерсона, на лице которого отражалась старательная попытка сдержать смех, Гифальди тяжело вздохнул. ― Срань, ― равнодушно бросил он, после чего скрылся за дверью. Монотонная речь заполняла собою всю голову, отчего невыносимо клонило в сон. Преподаватель, молодой мужчина с уже проявлявшимися залысинами и коротко стриженными темными волосами — единственное, что Сидни мог разглядеть с последнего ряда, ― кажется, особо не старался привлечь внимание студентов, чему большинство из них явно не было радо. Колледж, по наблюдениям Гифальди, в основном тем и отличался от школы, что занятия тут так или иначе проходили куда более оживленно: многие учащиеся самостоятельно оплачивали обучение, а потому желали получить от учебного заведения максимум пользы. Сида с ними не объединяло даже это стремление; единственной причиной, по которой он таки решился продолжить учебу, был Стинки. Парень не один день доказывал, что образование никогда не бывает лишним, что так или иначе оно необходимо, но Гифальди все же не смог углядеть в этом рациональное зерно, а потому просто сдался под напором друга. Сидни сомневался, что с его образом жизни и тем, что называл «работой», он нуждался в высшем образовании, однако Петерсон казался непоколебимым в своем намерении затащить друга в колледж, и в один момент Сид понял: проще будет согласиться, а после под надуманным предлогом свалить. Прям как с женщинами, ей богу. Гифальди еле заметно улыбнулся собственным мыслям и взглянул на сидящего рядом Стинки. Нет, с ним все было куда сложнее, чем с женщинами, ибо на них Сиду зачастую было наплевать, в отличие от Петерсона, настоящее и будущее которого действительно волновало Сидни; временами, казалось, даже больше собственного. Желание приятеля на этот раз обошлось Гифальди в кругленькую сумму, сознательно выброшенную на ветер. И пусть это не критично ударило по бюджету, не подорвало его относительно скромный образ жизни, все же было довольно значимым поступком, о чем Стинки всячески давал Сиду знать. «Хотя бы попробуй», ― говорил он. Сидни попробовал, а дальнейшие его действия не обговаривались. ― Ты можешь хоть рот открывать не так широко, когда зеваешь? ― мягко, но несколько осуждающе вдруг поинтересовался Стинки, оторвавшись от лекций. Сид лениво обернулся на голос и, выждав какое-то время, смачно зевнул, не отрывая от приятеля сонного взгляда. ― Спасибо, ― кивнул Петерсон и вновь погрузился в учебный процесс, а потому уже вряд ли услышал саркастичное «Обращайся». Ночь выдалась не особо напряженной, но все же загруженной, особенно в сравнении с предыдущей неделей, за которую Сид успел вспомнить, каково это — высыпаться. За годы своего детища он свыкся с мыслью, что сон стал роскошью, позволить себе которую он мог лишь в особых случаях. «Особыми случаями» были сговорчивые клиенты и не мающиеся дурью идиоты, вдруг решившие перейти дорогу не тем людям, но, к сожалению, являлись таковыми единицы. И пусть Гифальди находил в своей работе особую прелесть, все же однообразие утомляло его не хуже любого изнуряющего труда, а потому, по истечению определенного времени, когда новые методы начинали приедаться, он вновь заставал себя монотонно выполняющим однообразные поручения, приплетающимся под утро в небольшую съемную квартиру и замертво падающим на постель. Благо «работодатель» знал: хороший рабочий — довольный рабочий, по этой причине и оплата была удовлетворительной, и различные эксперименты Сида одобрялись, но все же угодить всем было невозможно; система давно бы рухнула, не руководствуйся люди этим правилом. Сидни не был дураком, а потому прекрасно все понимал и не возникал лишний раз; в чужой игре он всегда соблюдал установленные ее создателем правила, не пытаясь изменить их под себя, ибо знал — хуже будет лишь ему. Он провел на улицах достаточно времени, чтобы изучить все тонкости ночной городской жизни и понять, что помимо обыденных «прими или проваливай» есть еще и третий вариант, подразумевающий общие интересы и необходимое, возникающее на их почве сотрудничество. К счастью для Сида, подавляющее большинство было слишком гордым для подобного. ― Зря ты сегодня вцепился в того парня, ― вновь подал голос Стинки, на этот раз не отрываясь от лекции. Делает вид, что не придает этому случаю особого значения, чтобы Сидни не вышел из себя? ― Зря ты начал прилюдно заявлять про «игрушки», ― подытожил Гифальди, откинувшись на спинку широкой скамьи; с грубостью было решено повременить. ― А что мне нужно было сказать? «Чувак, ты только не волнуйся, но он не шутит и вполне реально может сломать тебе челюсть и не только»? ― Все же отложив ручку в сторону, Петерсон развернулся лицом к другу; очевидно, лимит его терпения на сегодняшний день был исчерпан. Сид шумно выдохнул и отвернулся, избегая осуждающего взгляда. ― Ты думаешь, меня ебет, что бы он подумал и решил сделать после? Каждое твое вмешательство дает понять этим придуркам, что ты в состоянии на меня влиять. В один момент кто-то из них может решить, что и он не хуже тебя, и вот тогда угрозами я не ограничусь, ― тихо проговорил, едва не прошипел Гифальди, придвинувшись ближе. Стинки, привыкший к эмоциональным всплескам приятеля, даже не шелохнулся, лишь устало провел ладонью по лицу. ― Только вот если дать им понять, что все гуляющие по школам и колледжу слухи о тебе — правда, в покое тебя не оставят, будь уверен. Нас никто не слушает в данную минуту, потому что никто не знает истинную цену нашим разговорам: они понятия не имеют, сколько могут тебе предъявить, на какой срок ты можешь загреметь, если вскроется хотя бы часть того, что ты делал и делаешь, ― как можно более сдержано, но с плохо скрываемым недовольством произнес Петерсон, после окинув беглым взглядом аудиторию. ― Попробуй временами забивать на свою гордость и думать головой. Серьезно, Сид, если тебе плевать на себя, подумай хотя бы о том, что в случае чего я пройду минимум как свидетель, максимум — как сообщник… ― Блядь, опять ты об этой хуйне, ― раздраженно перебил парня Гифальди, ударив ладонью по столу. Несколько студентов оглянулись на разрезавший тишину звук, и Сид, дернув плечом, вновь откинулся на спинку скамьи, всем своим видом давая понять, что ничего серьезного не произошло. ― Опять, снова и каждый раз я буду напоминать тебе об этом, пока ты не научишься осторожности. ― Ты не хуже меня знаешь, что в данном случае она мне не нужна. ― Сказанное могло показаться самовлюбленным, но прозвучало скорее заучено и равнодушно, ибо Сидни произносил эти слова далеко не впервые. Повременив с ответом, Стинки потер переносицу и устало прикрыл глаза. Гифальди всегда был упрям, о чем прекрасно знал сам, как знал и то, что Петерсон не особо любил спорить с ним, ведь в большинстве случаев это было самым что ни на есть бесполезным занятием. ― Сид, ― дружелюбно обратился к парню Стинки и дождался, пока друг обернется, чтобы продолжить. ― Каа не будет покрывать тебя вечно, ты и сам это понимаешь. Не испытывай его терпение. Рано или поздно ему надоедят твои постоянные передряги, и вот тогда тебе станет действительно хреново. Ухмыльнувшись в ответ на услышанное, Гифальди покачал головой и в следующее мгновение достал из кармана любимый складной ножик. Когда-то ― Сидни помнил тот день во всех подробностях ― он вспорол им брюхо маленькому пушистому кролику, принадлежавшему Рут МакДугал, и с того момента вещь, казавшаяся едва не игрушкой, стала излюбленным оружием и своеобразным талисманом, хоть Сид давно не полагался на суеверия. ― Он будет, ― уверенно произнес Гифальди, вертя меж пальцев нож. ― Пока Чайка этого хочет, он будет, а я работаю над тем, чтобы хотела она постоянно.***
Запах клиник никогда не входил в число любимых Ронды, особенно учитывая ее острое обоняние, которое являлось даром и одновременно проклятьем для девушки. Она могла с закрытыми глазами найти собственное платье, пропитавшееся дымом сигарет подруги, в котором она была на дне ее рождения пару недель назад, но вместе с этим резкие запахи отвлекали ее и не давали возможности сосредоточиться на чем-либо другом. Это всегда неимоверно раздражало, особенно когда голова была забита важными размышлениями; приходилось постоянно насильно приводить себя в чувство и буквально заставлять вернуться к думам. Ронда хоть и привыкла себя заставлять, никогда не любила это делать. Достав из аккуратной черной сумки светлую помаду, она провела ею по губам, которые после на мгновение поджала, стараясь равномерно распределить цвет. Сегодня Ллойд была не в настроении выглядеть вызывающе, а потому стандартная светлая водолазка облегала ее тело, тогда как черная приталенная юбка-солнце едва прикрывала облаченные в темные гольфы стройные ножки. Самый простой и полюбившийся образ, не требующий пристального внимания и особой траты времени — идеальный вариант для вынужденного раннего пробуждения, ведь девушка грешила популярной у большинства любовью поспать подольше. Не отрываясь от своего отражения в огромном зеркале, Ронда выпрямилась и, легко поправив волосы, медленно повернулась боком. Ей нравилось рассматривать себя со всех сторон, каждый раз убеждаясь, что все составляющие образа сочетаются идеально, а одежда прекрасно сидит на фигуре, ведь не зря девушка так часто посещала спортзал. При мысли о тренировках руки с аккуратными ногтями и парой изящных колец сами собой скользнули вниз по животу и легли на бедра, скрываемые мягкой тканью. Ллойд едва заметно улыбнулась своему отражению, но уже через пару секунд поморщилась, вновь отвлекшись на ужасный запах, а потому, быстро убрав помаду в недра сумки, скорым шагом направилась к выходу из уборной. Помещение клиники встретило Ронду прохладой, рвущейся из кондиционеров, и сотней негромких голосов, переплетающихся между собой, терявшихся в городком шуме, доносившимся из открытых настежь окон. Дождь мерно капал по крышам, и под его стук сон являлся без спросу, потому Ллойд, отыскав глазами свободное кресло, опустилась в него, блаженно прикрыв глаза. Усталость одолевала ее который день, а тут еще пресловутые думы о школьной задире не давали покоя… Гребаная Патаки, будь она проклята. Вечно впутывает окружающих в свои проблемы, устраивая им дополнительные неприятности, будто у Ронды и без этой наглой девчонки было мало забот. Приспичило же ей припереться на прошедший праздник, а Ллойд нахлестаться так, что пристать к Хельге с разговорами и довести изголодавшуюся по обычному человеческому теплу девушку до ручки, что та сама буквально утащила ее в ближайшую спальню… ― Мисс Веллингтон-Ллойд? Распахнув глаза, Ронда столкнулась взглядом с симпатичной невысокой медсестрой, что стояла рядом с креслом и дежурно улыбалась; уголки ее губ были будто приклеены прозрачным скотчем к щекам, и Ллойд невольно усмехнулась родившемуся в голове сравнению. ― Прошу, ― произнесла медсестра, протянув девушке тонкую прозрачную папку. Очевидно, характерный высокомерный смешок Ронды говорил о ней, как о постоянной клиентке, куда лучше любых представлений. ― Благодарю, ― коротко бросила Ллойд, забрав бумаги из чужой руки и взглядом дав понять, что разговор на этом окончен. Сообразительная медсестра поспешила удалиться, а Ронда, быстро пробежавшись глазами по содержимому папки, улыбнулась одними уголками губ и спрятала документы в сумке, подальше от людских глаз. Не желая более ни минуты оставаться в заполненном помещении, Ллойд поспешила встать, поправить юбку и спуститься на первый этаж, миновав душный лифт и попутно накинув на плечи жакет. Выйдя из клиники, девушка чертыхнулась и раскрыла зонт; благо дождь не успел испортить ее прическу, а дорога находилась совсем близко, и чтобы добежать до ожидавшего ее такси, Ронде понадобилось не более минуты. Оказавшись внутри салона, она облегченно вздохнула и, сложив зонт, откинулась на спинку кресла. Водитель наблюдал за ней через зеркало заднего вида, и, будто почувствовав его взгляд, мисс Ллойд заучено продиктовала адрес, не утруждая себя вежливым обращением. Это было не в ее характере, а препоганое настроение и вовсе не оставляло места для банального такта. Поерзав на месте, Ронда внезапно ощутила неприятное жжение между ног, но вовремя взяла себя в руки и подавила болезненный вскрик. Все же Уилл немного перестарался в своем стремлении доставить Ллойд как можно больше удовольствия, ведь он как никто другой знал о любви девушке к жесткому сексу. Ронда действительно была в восторге, когда мужчина брал ее сильно, резко и дико, но, к сожалению, порой он так увлекался, что забывал про свои внушающие габариты, и вместе с удовольствием девица получала пару незначительных увечий, которые пусть и не выбивали ее из колеи, все же особого наслаждения не приносили. Конечно же, злиться на Брайанта Ронда не могла, поскольку знала наверняка: юноша был абсолютно искренен в своем стремлении порадовать любимую девушку; к тому же, сознательно будить в мужчине зверя, а потом ратовать на его несдержанность, казалось Ронде совершенной глупостью. Лишь недалекие дамочки требуют от своих любимых полной самоотдачи, после попрекая излишней эмоциональностью, ведь от природы никуда не деться, думалось Ллойд. Радовало хотя бы то, что она давно не спотыкалась на слове «любимый», и вовсе не потому, что ею наконец-то овладели какие-то жаркие чувства к футболисту; вовсе нет, Ронда лишь приняла отсутствие у нее пламенной страсти к парню как данность и постаралась забыться в других, более сильных для нее чувствах. Она наивно полагала, что вполне сможет прожить без животной тяги ― как это было с Берманом, ― по крайней мере, несколько лет, однако, как Ронда сама замечала, от природы никуда не деться: страсть, годами копившаяся в ней, все же смогла найти выход и излилась на Хельгу Патаки, так некстати оказавшуюся рядом. Иисус, да кто угодно, только не Хельга! Почему же в тот момент именно она показалась Ллойд столь желанной? Почему ее вечная грубость вдруг стала напоминать притягательную дерзость, отчужденность — истинную силу, а страдания по Арнольду — что-то нежное, ранимое и словно напрашивающееся на встряску? Сейчас Ронда вновь видела в Патаки забитую истерзанную девчонку, но тогда она казалась ей волевой пацанкой, без малого, мужчиной, который сможет дать девушке то, чего она так давно хочет и ждет. Сраный экстази, черт бы его побрал… ― На месте, мисс. Обратив взор на забрызганное многочисленными каплями дождя окно, Ллойд смогла разглядеть проглядывающие ворота колледжа и толпы студентов, бегущих к подъехавшему автобусу. Молча протянув водителю купюру, Ронда вышла из салона автомобиля и, быстро раскрыв зонт, направилась к учебному заведению. ― Наконец-то! ― взволнованно воскликнула Надин, стоило девушке показаться в аудитории. ― Я раз десять звонила тебе, почему ты не отвечала? Где ты была? Началось. Не успела привести голову в порядок и толком прийти в себя, как стервятники уже почуяли запах падали и поспешили налететь. ― Только не сейчас, иначе меня вывернет от твоего голоса, ― отмахнувшись от подруги, Ронда незамедлительно опустилась на скамью, небрежно бросив сумку рядом. Очевидно, Надин нисколько не обиделась, потому что тут же присела неподалеку и аккуратно заглянула в лицо Ллойд. ― Ты что, Ронда? Что-то случилось? ― осторожно произнесла девушка, легко коснувшись чужого плеча. Услышав испуганный тон, Ронда глубоко вздохнула и, легонько проведя по лицу руками, стараясь не испортить макияж, облокотилась о парту. ― Ничего, просто устала, ― смягчилась она, примирительно улыбнувшись. ― Спала совсем мало. С утра решила заехать в клинику, забрать результаты обследований. Обычная плановая проверка, ничего особенного. Видимо, ответ вполне удовлетворил Надин, потому что, стоило Ронде закончить, лицо подруги озарила улыбка, и девушка мягко обхватила чужие пальцы. ― Я уж начала волноваться за тебя, ― доверительно поведала она, и Ллойд ласково кивнула ей в ответ. ― Я знаю. Ты всегда волнуешься за меня. ― Надин действительно, сколько Ронда себя помнила, всегда переживала за нее и буквально не спускала с подруги глаз, если считала это необходимым. На девушку не могли повлиять никакие уговоры или упреки, если она вдруг находила пристальное внимание к Ллойд уместным, а потому с годами принцесса попросту махнула на это рукой, осознав, что никаким молотком не выбить из головы Надин этот пунктик. ― Кстати, Патаки объявилась. Слова, словно раскаленный нож, разрезали масляные мысли Ронды, и она мгновенно напряглась, ощутив, как едва не все мышцы ее тела окаменели. ― Серьезно? ― на всякий случай уточнила Ллойд и, получив в ответ утвердительный кивок, нервно усмехнулась. ― Надо же, а я думала, она еще как минимум неделю будет трястись в своей будке. ― Вы поругались? ― удивленно спросила Надин, и Ронда нашла ее удивление несколько наигранным, ведь подруге прекрасно были известны все подробности сложных отношений Ллойд с Хельгой. ― Да нет, что ты, какая ругань? ― хохотнула Ронда, кокетливо подперев рукой подбородок. ― Едва ли это можно назвать руганью, скорее унижением… ― Разве что твоим, дорогуша. Мисс Ллойд едва не поперхнулась, услышав низкий голос, раздавшийся в мгновенно вставшей тишине словно гром. Обернувшись и подняв голову, она увидела до боли знакомое лицо, со сведенными к переносице густыми бровями и совсем недружелюбно поджатыми губами, которые — Ронда помнила это поразительно точно — были удивительно сухими. ― Ничего себе, ты почтила нас своим присутствием? ― саркастично протянула Веллингтон-Ллойд, развернувшись к Хельге всем телом. ― Решила послушать, что ты наплетешь про меня своим подстилкам, ― в тон девушке ответила Патаки, небрежно поправив висевший на плече большой черный рюкзак. Порой Ронда задавалась вопросом — что Хельга могла складывать в него, ведь различные книги принцесса наблюдала у бывшей одноклассницы крайне редко, а рюкзак ее всегда казался заполненным и тяжелым. Однако потом Ронда напоминала себе, что содержимое сумки Патаки должно волновалась ее меньше всего, и успешно забывала о нем до следующего приступа любопытства. ― А мамочка не учила тебя, что подслушивать плохо? ― ласково поинтересовалась Ллойд и, не дождавшись ответа, театрально всплеснула руками. ― Ах да, она же бутылками интересуется больше, чем тобой. Не обижайся, Хельга, но я полностью поддерживаю ее в этом… Вопреки ожиданиям, Патаки лишь усмехнулась, хищно прищурившись. В такие моменты она напоминала Ронде дикого зверя, кого-то из семейства кошачьих, примерявшегося к жертве и решавшего, с какой стороны лучше зайти, чтобы совершись удачный прыжок; она напоминала ей Сида. ― Что бухло активно поддерживаешь по тебе видно отлично. Ллойд стоило огромных усилий удержаться от ответных слов «В ту ночь ты была другого мнения», однако она вовремя мысленно одернула себя. Стоило быть более внимательной и собранной, даже если рядом находилась эта выводящая из себя нахалка. ― Детская травма так и не дает тебе покоя? ― поддавшись вперед, наигранно страдальчески спросила Ронда, а затем внезапно встала, сравнявшись с Хельгой в росте. ― Так решай проблемы с докторами, милочка, а не суйся ко мне. Прекрасно ведь знаешь, что пожалеешь об этом, но видимо, прошлый опыт ничему тебя не научил. Оттолкнувшись от стола, Патаки приблизилась к Ллойд едва не вплотную и заглянула в ее светлые глаза, не прекращая нагло ухмыляться. ― Уж ты-то о докторах знаешь куда больше меня… ― начала было она, как резко прогремевший женский голос заставил ее замолчать: ― Позвольте мне начать занятие. Если вам срочно необходимо выяснить отношения, будьте добры удалиться из аудитории. Смерив Хельгу высокомерным взглядом, Ронда опустилась обратно на скамью, попутно по привычке поправив юбку. Черная туча в виде Патаки нависала над девушкой недолго и через пару мгновений молча удалилась куда-то вглубь кабинета, ближе к задним рядам. Оно и к лучшему: негоже всяким отбросам попадать в поле зрения мисс Ллойд. ― Чего это она так завелась? ― тихо спросила Надин, укладывая в сумку небольшой блокнот и цветную ручку; все же некоторые привычки Ронды за столь долгое время общения успели перекочевать к ней. ― Ты о ком? ― недовольно спросила Ллойд, прекрасно догадавшись, о ком идет речь, но решив все же не выбиваться из образа бесстрастной стервы. ― О Патаки, конечно же! ― выпалила Надин, поспешно надев сумку на плечо и постаравшись нагнать Ронду, уже удалившуюся из аудитории. ― Ах, об этом… ― улыбнулась Ронда, задумчиво запустив руку в смоляные волосы. Одна мысль о Хельге вот уже пятый день доводила ее до жуткого раздражения, а потому девушке вновь пришлось напомнить себе о собранности и спокойствии, чтобы ненароком не выдернуть из собственной головы прядь густых волос. ― Не понимаю, о чем тут говорить. Надин казалась пораженной столь равнодушной реакцией подруги: ее расширенные глаза цвета болотной тины говорили об этом лучше любых слов. ― Ты что, вы так не ругались уже как минимум два года… ― Я тебя умоляю, ― Ллойд усмехнулась, легко взмахнув рукой. ― Думаешь, мне есть до нее дело? Обиженная жизнью хамка, разбрасывающая негатив на всех подряд в надежде хоть как-то оправдать свое жалкое существование. Смех один. Девушка рядом задумчиво поджала губы и через мгновение взяла подругу под руку. ― Как считаешь, у нее действительно все так плохо? ― чересчур обеспокоенно поинтересовалась Надин, и Ронда нашла себя раздраженной этой жалостью к Хельге. ― Пусть хоть заревется, заплюется ядом, вены порежет — плевать я на нее хотела, ― зло кинула Ллойд, нервно выдернув руку из хватки Надин. ― Может, еще того придурка до кучи обсудим? Почему бы и нет, сегодня ведь все будто стремятся вывести меня из себя… ― Красавица-а-а-а! Заслышав ироничный мужской голос, Ронда машинально застыла на месте. ― Идеально, ― досадливо проговорила она и, ухватив Надин за руку, потянула ее за собой. ― Чего встала? Шевелись. ― Ты меня игнорируешь, принцесса моя? Не успев сделать и пары шагов, Ллойд была вынуждена остановиться; выпустив запястье подруги из крепкой хватки, она сердито сложила руки на груди и закатила глаза, всем видом демонстрируя свое ярое недовольство. Словно вросшая в пол Надин лишь сглотнула и испуганно отвела взгляд, когда высокая тень настигла девушек. ― А я-то думаю, откуда эта вонь, ― саркастично изрекла Ронда, в следующее мгновение развернувшись и уставившись на приближавшегося парня. Из-за одолевшего ее гнева она не сразу углядела стоявшего позади Стинки, который, заметив ее взгляд, приветливо улыбнулся. ― Брось, милая, тебе же нравится мой запах. Я вижу это по твоему лицу, ― игриво произнес парень, в пару длинных шагов преодолев расстояние, разделявшее его с Рондой. Все существо Ллойд, казалось, готово было взорваться от переполнявшей ненависти; будто лишь один человек на этой проклятой земле совершенно точно знал, куда нужно надавить и что сказать, чтобы бетонная плотина, отделявшая Ронду от окружавшего ее сброда, дала течь. Времени латать ее не находилось, а потому порой принцесса уже готовилась к грандиозному обрушению, в надежде вместе с собой утопить и виновника сего действа. ― Ты перепутал, Сид, сейчас у меня на лице написано «Проваливай, мудак», ― язвительно кинула Веллингтон-Ллойд, изящно обведя пальцем воздух напротив своего лица. Внимательно отследив глазами сей жест, Гифальди удовлетворенно улыбнулся и на мгновение закусил губу. ― Правда? ― приподняв одну бровь, спросил он, а после слегка наклонился вперед, приблизившись к девушке. ― А я читаю на нем сильное желание. ― Он произнес это едва не в раскрытые женские губы, и Ронда почувствовала, что океан ярости внутри нее начать бушевать с новой силой. ― Желание, чтобы кто-то съездил по твоей довольной роже. ― На мгновение Ллойд подумалось, что она невыносимо напоминает себе Патаки, ведь обычно она раскидывается угрозами, однако данная мысль задержалась в голове ненадолго, ибо непредсказуемая реакция Сидни не заставила себя долго ждать. ― Обожаю, когда ты такая злая. В эти моменты ты себя совсем не контролируешь, ― широко улыбнулся он, и Ронда тут же ощутила укол в уязвленное самолюбие, но что самое ужасное — точное попадание в один из самых больших страхов. ― Если бы я себя не контролировала, мой каблук давно застрял бы в твоих яйцах. ― Жалкая попытка сохранить лицо, которую Ллойд даже не пыталась ознаменовать как-либо иначе. Одна из ее слабостей — вспыльчивость — сопровождала девушку с самого раннего детства, и если в подростковом возрасте и даже до сих пор при определенных обстоятельствах она была вполне уместна, то давать ей волю при Гифальди было полнейшим безумием и безрассудством. Ронда знала наверняка — такой человек, как Сид, никогда не побрезгует воспользоваться чужими слабостями, ведь те эмоции, что большинство ошибочно воспринимало за силу, Сидни принимал за слабость и зачастую оказывался прав, к огромному сожалению многих. Сейчас Ллойд вновь не выдержала проверку глупыми провокациями и повелась на слова этого подонка, как полная дура. ― Не сомневаюсь, ― ухмыльнулся Сид и, прежде чем Ронда успела среагировать, быстро наклонился и коснулся сухими губами нежной женской щеки. Горячее дыхание опалило кожу, будто огнем прошлось, и Ллойд, не успев толком осмыслить происходящее, машинально замахнулась, однако парень ловко увернулся от летящей в него ладони. ― Рад поболтать, сладкая, но очень спешу. Слова, точно обглоданные кости, были брошены на ходу, когда Гифальди уже успел отдалиться от девушки, и Ронда почувствовала прилив невиданной доселе злости и отчаяния от собственного бессилия. ― Мразь, не смей меня трогать! ― развернувшись за юношей, разъяренно крикнула ему вслед Ллойд, не обращая никакого внимания на застывших возле нее учащихся. ― Прости, не могу удержаться. ― Завидев поднятую в ленивом прощальном жесте руку, Ронда стиснула зубы, с силой зажмурила глаза и едва удержалась от яростного визга, который, как ей показалось, оглушил бы добрую половину студентов. Не проронившая за весь диалог ни слова Надин вдруг осторожно коснулась локтя девушки, и Ронда, очнувшись от гневных мыслей, все же соизволила заметить устремленные на нее десятки пар глаз. Быстро двинувшись в сторону нужной аудитории, Ллойд старалась игнорировать обращенные на нее взгляды, пытаясь вспомнить слова преподавателя по йоге. Сосчитать до десяти, хотя бы просто сосчитать до десяти и найти терпения и сил дожить до конца учебного дня.***
Дождь надоедливо барабанил по стеклу, лишь изредка заглушаемый раскатами грома. Сумрак постепенно окутывал улицу, туман вовсе не рассеивался, а напротив — сгущался, поглощая все, что можно было разглядеть с последних рядов и той высоты, на которой было расположено широкое окно. Свет яркой лампы с непривычки заставлял щуриться не хуже солнечных лучей, и Хельга не могла понять, что раздражало ее сильнее: жара или столь холодная и сырая погода. Впрочем, ответ был вполне очевиден: сильнее всего ее раздражала мисс Веллингтон-Ллойд, сидевшая в нескольких метрах от нее, как всегда красиво, с прямой спинкой, слегка выставленной накачанной попкой — идеально женственно. Даже руки ее были изящно сложены на столе, а голова изредка вертелась по сторонам, окидывая аудиторию внимательным взглядом ярко-зеленых глаз аки средневековая ведьма, внимательно вглядывающаяся в лица тех, что она избрала для своей порчи. Жаль костра инквизиции рядом не было, Хельга была бы первой, кто подхватил Ллойд на руки и бросил в пламя. Вот только, по опыту Патаки, именно такие мерзкие дамочки обычно выходят сухими из воды, а люди, подобные ей, жертвы обстоятельств, отвечают за чужие ошибки. Конечно же, она не утрировала свое положение в собственной голове, не прибеднялась перед самой собой; Хельга ненавидела жалость, в особенности к самой себе, однако не могла отделаться от противной мысли, что и в этот раз вся вина будет скинута на нее. Но какая вина? В чем они обе виноваты? В том, что поддались порыву? Наказывай себя люди за каждые подобные промахи, в живых давно не осталось бы никого из обладателей разума. А собиралась ли Ллойд вообще наказывать себя за минутную слабость? — о, едва ли. Принцесса слишком самовлюблена, чтобы даже в мыслях сознаться в безрассудстве, и, скорее всего, все это время она убеждала себя в собственной непричастности и размышляла, как бы удобнее и эффективнее взвалить на Патаки, в дополнение к ее личной, еще и собственную вину, ведь Хельга привыкла тащить на себе пласт чужих грехов… ― Мисс Патаки, мне, может, выдать Вам подушку? Оторвавшись от стола, Хельга дернулась, словно ошпаренная, от неожиданного вторжения в глубокие размышления на мгновение позабыв, где находится; увидев пристально рассматривающего ее преподавателя, она нервно спрятала за уши растрепанные волосы и резким движением скинула с головы наушники. ― Простите, ― пробурчала Патаки, надеясь, что этого будет достаточно. Очевидно, женщина сочла Хельгу и без того весьма уставшей и измотанной, потому что лишь неодобрительно покачала головой и продолжила лекцию. Разочарованно вздохнув, Хельга осмотрелась и успела заметить довольную ухмылку на лице Ронды, в следующую секунду после которой девушка развернулась обратно. Злость и обида вновь захлестнули Патаки, и она, дабы постараться подавить их и дождаться конца лекции, вновь легла на стол, предварительно надев наушники. Нельзя было демонстрировать свой страх, ни в коем случае, ведь все именно этого и ждали. Спасительный звонок больно ударил по ушам Хельги, но она вовсе не растерялась, как это могло бы произойти с ней в любой другой день; нужно было как можно скорее покинуть кабинет и уже такое раздражавшее здание колледжа, по пути не наткнувшись на Ллойд или кого похуже. Наплевать на последнее занятие и скорее отправиться домой, к людям, которые пусть и не отличаются особым радушием, все же не издеваются над ней сознательно. Одним ловким движением скинув тетрадь в рюкзак, Патаки повесила его на плечо и буквально вылетела из аудитории, по пути чуть не сбив с ног столпившихся возле выхода студентов. Те прокричали ей вслед что-то несуразное, но Хельга даже не постаралась вслушаться: все ее мысли были заняты желанием успеть на транспорт и быстрее доехать до дома. Нужный автобус действительно, будто по мановению судьбы, ожидал девушку недалеко от колледжа, и она, накинув на голову капюшон толстовки, понеслась что есть силы вперед. Свободных мест было много, но Патаки по привычке прошла как можно дальше; отыскав одинокое пустующее кресло, она опустилась в него и, вновь надев наушники, включила плеер, надеясь отвлечься на приятную мелодию. Музыка в самом деле вот уже не первый год была единственным своеобразным лекарством от депрессии для Хельги, однако в моменты, требующие особых размышлений, ее не могли спасти даже любимые исполнители. Они пели ей о силе, об особенном жизненном пути, о сложном становлении личности и тернистом пути наверх, а Патаки думала о том, что, при всем желании, никакие советы не смогут спасти ее от гнева Ронды Веллингтон-Ллойд, если та все же решит, что ситуация стоит ее ярости. Сегодняшний день ясно дал девушке понять, что принцесса не намерена относиться к произошедшему философски, а потому следовало запастись арсеналом и приготовиться к боевым действиям, ведь с Ллойд, как и с любой другой женщиной, как на войне, в которой все средства хороши. Ронда явно знала об этом не понаслышке, ибо ни одну из своих войн она еще не проиграла. Усмехнувшись собственным мыслям, Хельга покачала головой. Все же, с чего она взяла, что Ллойд настроена столь решительно? Ночь четырехдневной давности не особо радовала Ронду, сегодняшнее ее поведение было вполне красноречивым, однако почему же сразу война? Вполне возможно, что принцесса сочтет подобный случай мелочью на фоне того, через что ей уже пришлось пройти, и все же оставит Патаки в покое — почему бы и нет? Они смогли как-то прожить пару лет без особых скандалов, зачем же пробуждать былую ненависть, чего ради? Едва ли в этом был какой-то смысл. «Пусть трупы упадут на землю!» ― вырывался голос из наушников, и Хельга внезапно ощутила, как часть страха отступила. Никто не посмеет ее тронуть, если она этого не позволит — так было всегда, было и будет. Нужно лишь набраться терпения и пережить этот неприятный период, ведь он — только один из немногих в ее жизни и далеко не последний. В конце концов, самый страшный она с горем пополам пережила, а значит, остальное имеет мало значения. Автобус остановился на нужной улице, и Хельга выпрыгнула из него, а после быстро миновала ступеньки и ворвалась внутрь. Дом встретил ее приятным пряным запахом, смешанным со специфическим ароматом антуриумов, который нельзя было спутать ни с каким другим. Поморщившись, Патаки прошла коридор и стремительно побежала вверх по ступенькам, как вдруг высокий женский голос заставил ее замереть: ― Хельга! Прикрыв глаза, девушка мысленно попросила себя успокоиться, после чего обернулась и встретилась с восхищенным взглядом старшей сестры. ― Дорогая моя! ― воскликнула Ольга и, с удивительной для беременной женщины скоростью взлетев по лестнице, заключила сестренку в крепкие объятия. ― Милая, как же я соскучилась! Хельге ничего не осталось, как приобнять ее в ответ, ведь теперь, обогнав сестру в росте, она уже не могла отпихивать ее от себя, как это было в далеком детстве. Отныне Ольга являла собой хрупкое создание с не менее хрупким существом внутри, и Патаки, при всей своей антипатии, проявляла к девушке максимум терпения и даже выказывала некое расположение, чтобы ненароком не обидеть единственного родного взрослого человека, которому было до нее хоть какое-то дело. ― И я скучала, ― только успела нехотя проговорить Хельга, как сестра уже оторвалась от нее и за руку потянула вниз. ― Пойдем скорее, я приготовила твои любимые сладости, ― радостно оповестила ее девушка, и Патаки вежливо растянула губы в подобии улыбки. ― С утра у плиты стояла, как приехала, даже не спала почти! Ты же любишь сладости, правда, милая? Мы с тобой в этом особенно похожи!.. Ольга лепетала и лепетала, а Хельге казалось, что все ее слова сливаются воедино, во что-то неясное и неразборчивое, словно шум на радиоволне, вот только отключить его, к несчастью, было нельзя. ― … и мама у нас так замечательно выглядит, ты только посмотри! Правда, потрясающе? Очнувшись у входа кухни, разглядев уставленные различными блюдами столы, а посреди этого великолепия вполне трезвую улыбающуюся Мириам, удосужившуюся надеть изысканное вечернее платье и даже сделать макияж, Хельга вдруг ощутила укол где-то в районе сердца. Она не могла толком припомнить, когда в последний раз видела мать способной приготовить себе ужин, а сейчас она стояла перед ней столь ухоженная и счастливая, будто не она еще пару дней назад засыпала с бокалом в руках, едва присев на диван, и не слышала, когда дочь громко хлопала входной дверью. ― Надо же, даже без бутылки, ― не удержавшись, едва слышно кинула Патаки-младшая. ― Что, дорогая? Ты что-то сказала? ― заботливо поинтересовалась Ольга, но Хельга ее уже не слышала. Почувствовав вставший в горле ком и подступающие слезы, она выдернула руку из хватки сестры и попятилась назад. ― Я сказала, что меня ждут, я пойду, ― небрежно бросила она, сорвавшись с места и спешно двинувшись в сторону входной двери. ― Но Хельга, ты ведь даже не поужинала… ― растерянно произнесла Ольга, тщетно пытаясь нагнать сестру, однако Патаки к тому моменту уже успела накинуть на плечи рюкзак и подбежать к выходу. Открыв дверь, она едва не столкнулась с Робертом, руки которого были заняты огромными пакетами, до краев наполненными различными продуктами; Боб чертыхнулся и попросил дочь освободить ему дорогу, и Хельга охотно повиновалась, молча обогнув отца и побежав прочь от дома. Дождь не унимался весь день, и девушка разочарованно подумала, что зря так поторопилась и не захватила с собою зонт или хотя бы более теплую кофту; та, что была на ней, давным-давно промокла насквозь и неприятно липла к продрогшему телу. Хельга не знала, сколько уже бежала, но ноги начинали неприятно ныть, и она была вынуждена остановиться, если не желала свалиться где-нибудь на проезжей части. Поудобнее перехватив рюкзак, Патаки отыскала глазами ближайшую крышу и, увидев небольшой продовольственный магазинчик, поспешила укрыться под внешним навесом от усилившегося дождя. Ощутив, что вода больше не затекает к ней под одежду, девушка спешно достала пачку, вынула зубами сигарету и похлопала по карманам в поисках зажигалки, но, к сожалению, не обнаружила ее там. Сняв с плеч сумку, Хельга принялась копаться в нем, однако понимала, что вряд ли обнаружит желаемое, ведь мысли ее были далеки от поисков. Вид улыбавшейся Мириам, ее светящиеся искренней радостью глаза и столь прелестный внешний вид заставили Патаки лишний раз увериться, сколь же сильна была родительская любовь к старшей сестре и сколь же ничтожна к ней. Ольгу встречали едва не фанфарами, один ее приезд ознаменовывал целый семейный праздник, когда родители на несколько дней вновь становились счастливой семейной парой, вместе с Ольгой — счастливой семьей, а дом из угнетающего и грязного словно по волшебству превращался в теплый, чистый и гостеприимный. Гостеприимный для кого угодно, но не для Хельги. Она всегда чувствовала себя лишней на этом празднике жизни, даже несмотря на тщетные попытки Ольги исправить положение. Хельга знала совершенно точно, что старшая сестра действительно любит ее, за прошедшие годы, когда юношеский максимализм наконец-то миновал, она смогла в этом убедиться, однако намного легче от этого не становилось, ведь все нуждаются в полноценной семье. Сестра вряд ли сможет заменить всю семью. Как бы отвратительно ни звучало, самым обидным являлось то, что Патаки-старшие не были мертвы, не были прикованы к постели или душевнобольными: они были живыми, вполне здоровыми людьми, которые, при всем своем здравии, никогда не могли найти времени на младшую дочь. Хельга понимала, что мусолит одну и ту же тему вот уже сколько лет, она тщательно старалась закрывать на нее глаза, ибо понимала, что вряд ли сможет что-то исправить, но в те редкие моменты, когда Ольга с мужем почитали дом своим присутствием, девушка не могла оставаться равнодушной, и старые раны начинали кровоточить вновь. Раздраженно тряхнув сумкой, Патаки закрыла ее и выпрямилась, уже было расстроившись, как вдруг увидела рядом высокий темный силуэт. ― Огонь есть? ― привычно фривольно обратилась она, накидывая рюкзак обратно на плечи. Рука с сжатой в ней зажигалкой потянулась в ее сторону, и Хельга, не успев даже наклониться, замерла: знакомые небрежные рисунки, многочисленные надписи и длинные пыльные пальцы с постоянно грязными ногтями. Подняв голову, Хельга столкнулась с ироничными карими глазами, сопровождаемыми широкой ухмылкой на вытянутом лице, и гневно отвернулась, спрятав руки в карманах толстовки. ― Патаки, ― отвернувшись, скупо поприветствовал ее юноша и смачно затянулся. ― Гандон, ― вторила ему Хельга, не удостоив парня взглядом. Казалось, день не мог быть хуже, но, видимо, совершенству действительно нет предела. Гифальди усмехнулся и повторно протянул ей зажигалку. ― Не капризничай, это слишком тупо даже для тебя. Недовольно поведя челюстью, Патаки поколебалась с мгновение, но все же приняла подачку, а после, спешно затянувшись, вложила ее обратно в чужую ладонь. ― Благодарить не собираюсь, ― бросила Хельга, тут же услышав короткий смешок Сида. ― От тебя, Патаки, я не жду никакой вежливости уже лет… да никогда я ее не ждал, хуле, ― кинул парень, после сплюнув на мокрый асфальт, который уже в следующее мгновение оказался забрызган новой порцией грязной воды: машины словно специально ускорялись, проезжая мимо двух молодых людей, дабы обрызгать их из лужи. Мотор оглушительно ревел, и Сидни глядел на автомобили так дико, что, казалось, сам готов был зарычать в ответ. Хельга какое-то время наблюдала за ним, молча выкуривая сигарету, пока желание выплюнуть что-нибудь язвительное в ответ не овладело ею окончательно. ― Будто ты когда-то был ее достоин, ― высокомерно произнесла Патаки, выпустив дым из легких. Она едва не физически ощущала себя проходящей по лезвию ножа, но ничего не могла поделать — слова сами вырывались из ее нутра. Гифальди как-то недобро усмехнулся, и Хельга в ту же секунду пожалела, что вообще открыла рот. Однако сказанного было не вернуть, и теперь оставалось лишь держать лицо и стараться сохранять самообладание, чтобы этот обмудок не почувствовал слабину и не смог ударить, а ударить он мог очень сильно, Патаки знала это не понаслышке. Быстро покопавшись в рюкзаке, Сидни повесил его обратно на плечо и, развернувшись к Хельге, протянул ей нечто, завернутое в прозрачный целлофановый пакет. ― Как ты думаешь, что это? ― лукаво спросил парень, подняв мешочек повыше. Приглядевшись, Хельга смогла рассмотреть какие-то трубки, выходящие из небольшого красного шарика, и тонкие синие линии, больше похожие на неровные мазки. Внезапно осознание накрыло ее, и Патаки сглотнула, переведя гневный взгляд на Сида. Очевидно, Гифальди остался доволен произведенным эффектом, потому что уже в следующую секунду убрал пакет обратно в сумку. ― А знаешь, как оно у меня оказалось? ― вновь обернувшись, продолжил он и, очевидно, наткнувшись на неизменный разъяренный взгляд девушки, игриво ответил на собственный вопрос: ― Не знаешь. Многого же ты не знаешь, Патаки, тяжело по жизни будет, ― нравоучительно протянул он, неодобрительно покачав головой. Хельга чувствовала, как кровь внутри ее тела будто начинала закипать, однако продолжала молчать, прекрасно осознавая последствия своего возможного секундного порыва. Оно того не стоило. ― Сейчас я тебе все расскажу, не переживай, ― утешительно произнес Сид, точно с маленьким ребенком разговаривал, после чего, затянувшись новой сигаретой, прижался спиной к стене. ― Это — сердце собаки, бульдога. Вот эти, знаешь, с обвисшими складками на щеках и взглядом, будто они вечно просраться не могут… ― брезгливо сказал он, рукой с зажатой меж пальцами сигаретой театрально проводя по своей щеке. Обратив взор на постоянно нахмуренные брови Хельги, Сид указал на них и весело воскликнул: ― Во, как у тебя! Так вот: я сейчас собираюсь везти его одному очень влиятельному чуваку. Как друг он не особо, но работодатель из него охуенный; ну, это так, к слову. И вот хер бы с этой собакой, жила бы дальше и Бог с ней, но не повезло малышу с хозяином: он оказался редкостным мудаебом, говнарем и вообще в целом очень плохим мальчиком. Папа бы вряд ли гордился им, узнав, что он не возвращает занятые деньги. ― На мгновение Сидни прервался, чтобы смачно затянуться и выпустить клубок дыма из легких, и Патаки подумалось, что, возможно, у парня пропадет желание допытываться до нее, но чуда, к сожалению, не произошло. ― Этот кретин сначала набрался наглости занять небольшую сумму у того влиятельного чувака, а потом дурости не вернуть ее вовремя. Как думаешь, что в таких случаях делает влиятельный чувак? — угадала, дорогая, он зовет Сида. Все идиоты зовут Сида, подумалось Патаки, но улыбаться сказанной про себя шутке не было никакого желания: смешного в ней было мало, скорее она была унылой и какой-то безысходной. ― Так как я считаю, что у каждого человека должен быть выбор, я тому долбоебу этот самый выбор предоставил: пара пальцев или собака. Это, конечно же, при условии, что он вернет деньги, так бы к нему поехал уже не я, ― заметил Гифальди, слегка наклонившись к Хельге. ― И знаешь, что он выбрал? Думаю, по содержимому пакета уже догадалась. Хельга отвела глаза, не в силах более выдерживать тяжелый взгляд Сида. Это было совершенно не в ее характере, ведь девушка привыкла буквально смотреть опасности в лицо, но не в этот раз и не с этим человеком. ― Идиоту сраные два пальца были дороже пса, который прожил с ним почти шесть лет, ― неожиданно серьезно произнес Гифальди, заставив Хельгу вновь обернуться. ― Я минут пять распинался перед ним, театрально готовился, угрозами сыпал, перчатки с ножом доставал, ну вот это все, ― Сид отмахнулся, после чего вновь закурил уже третью по счету сигарету. ― Он ревел как сучка, подо мной девственницы так не ревели, как тот говноед. Но в итоге я заебался скакать, вспорол псу грудину и вырезал это гребаное сердце, а тот идиот так и продолжал реветь. Опустив голову, Патаки посмотрела себе под ноги. В небольшой луже напротив она разглядела собственное отражение с каким-то обреченным, искаженным болью выражением лица; ком более не подступал к горлу, и это пугало Хельгу, ведь мало что могло помочь ей сдержаться и все же не излить на Сида грубый словесный поток. ― К чему я все это, ― прервал молчание Сидни, развернувшись лицом к Патаки. ― Часто бывает так, что человек совершает какие-то мало-мальски правильные вещи и становится достоин благодарности, но другой человек из-за своей высокомерности, тупости или просто ограниченности кладет на это хуй. И вот после такого желания делать правильные вещи становится все меньше… Резкий звук тормозов заставил Хельгу едва заметно вздрогнуть; подняв голову, она заметила темно-синюю машину, остановившуюся прямо напротив нее, передняя дверь которой в следующее мгновение открылась. Затушив сигарету о каменную стену, Сид кинул окурок себе под ноги и двинулся в сторону автомобиля, попутно удобнее перехватив рюкзак. Оказавшись внутри салона, он выглянул через открытую дверь и с улыбкой бросил: ― Пожалуйста за огонек, Патаки. Секунду спустя дверь захлопнулась, и машина шумно двинулась с места, едва не окатив девушку водой. Когда автомобиль уже скрылся из виду, Хельга вдруг ощутила непередаваемое желание шмыгнуть носом и громко разреветься, словно пятилетняя девчонка, невзирая на проходящих мимо людей. Дождь не оставлял своих попыток затопить Хиллвуд, и Патаки утешало то, что ее слезы вряд ли кто увидит. И все же было в этом желании что-то неправильное, инфантильное и мерзкое для нее, а потому, накинув успевший немного подсохнуть капюшон на голову, Хельга выбежала из-под укрытия и поспешила в холодный и негостеприимный дом, который следующую неделю будет встречать ее ароматом мятного печенья и антуриумов.***
Now Iʼm your model citizen, nail me to a cross Crucify me for my sins, and let my body rot Said this before and so Iʼll say it again «Open your mind before your mouth and get the fuck out of my way» I donʼt care what you have to say, it makes no difference Itʼs all because of you, weʼre fucking infamous Теперь я ваш порядочный гражданин, прибейте меня к кресту. Распните меня за мои грехи и оставьте тело гнить. Я говорил это раньше и сейчас скажу еще раз: «Думайте, прежде чем говорить, и убирайтесь к черту с моего пути». Мне все равно, что у вас там есть сказать, это не имеет значения. Это из-за вас у нас дурная репутация. Motionless in White — Infamous