Не теряй

Аллен вдохнул полной грудью, расправляя легкие, и в блаженстве прикрыл глаза. Струи воды прохладой касались тела, смывали остатки пены, обнажая бледную, исчерченную ранами — рубцеватыми, едва затянувшимися и совсем свежими — кожу. Местами они кровоточили — мыльная вода приобрела зловеще краснеющий цвет. С нею, казалось, стекала и усталость. Однако ноющая, превращающая мышцы в желе, она была по-своему приятна, ведь не напрасна: миссию экзорцист считал успешной. Неважно, что в отчете будет густеть чернилами собственное корявое «провалена» — осколок, сверкающий колдовским изумрудным, не удалось найти — главное, добрый десяток акум уничтожен, и плененные души обрели покой, и люди ныне в безопасности. Завернутый в большое махровое полотенце, Аллен подошел к настенному зеркалу. Отражение подарило ему ответную улыбку и лучайщийся тихим довольством взгляд. Пряди, недавно спутанные, серые от копоти и гари, снова сияли жемчужной белизной, кожа порозовела — за исключением шрамов, чьи рваные зигзаги навсегда сохранят мертвую бескровность. Витиеватые линии на левом плече словно бы расплылись, теряя четкость, морщинистые пальцы подрагивали — мальчик покачал головой: он довольно сильно вымотался, и активировать Чистую Силу ближайшие несколько часов не представлялось возможным. Брюки привычно обтянули стройность ног; Уолкер одернул ворот рубашки, завязал на шее любимую алую ленту. Повозился с пуговицами на кителе, в ткань которого, сколь ни стирай, въелся запах порохового дыма; пристегнул аксельбант. Атлас перчаток сокрыл киноварную чернь с крестом и обветренные, исцарапанные пальцы. Снова глянув в зеркало, Аллен не сдержал веселого фырка: теперь, приведя себя в божеский вид, он походил на благородного офицера из какой-нибудь исторической книжки, за коими иной раз коротала вечера Линали. Выйдя из гостиничного номера и щелкнув ключом в замочной скважине, Уолкер кинул его в безразмерный карман, попутно шаря рукой по дну и направляясь вниз, на первый этаж. Нашел горсть монет — ровно столько, чтобы хватило на чашечку латте или отправку короткой телеграммы — и карамельку в плачевном давленом состоянии. Впрочем, настроение было замечательным, и мальчик обрадовался ей, тут же засовывая сладость в рот. Рассмотрев яркую цветную обертку, Аллен скомкал фантик и точным броском отправил в так кстати подвернувшуюся урну. Однако за ручку входной двери он так и не ухватился: чужая кисть в атласной же перчатке коснулась пальцев, обхватывая и разворачивая. Холодок запоздалого плохого предчувствия кольнул сквозь ткань, глаза широко распахнулись, и… мальчик увидел пред собой вырез фрака, за коим аккуратными складками белело жабо. Уолкер вскинул голову. Взор темно-медовых глаз был лукав, в нем вспыхивали и гасли недобрые искорки. Тики Микк улыбался — доброжелательно, вежливо, но вместе с тем неестественно сладко, и от этого Аллену сделалось почти дурно. Мальчик, словно опомнившись, резко одернул руку. Команда активации вертелась на языке, и он спешно его прикусил: незачем устраивать сражение в общественном месте. О временной недееспособности экзорцист благополучно забыл. — Что ты здесь делаешь, Тики Микк?! Мужчина поморщился, в наигранно-усталом жесте прикладывая руку ко лбу: — Где же твои манеры, малыш? Кровь зашумела у Аллена в висках, и липкая, не пойми откуда взявшаяся нервозность заставила сжать кулаки, а сердце — ускорить ритм. Ноя, кажется, это забавляло, и он вновь улыбнулся — по-змеиному, краешком губ. — Ах, мы ведь даже не поздоровались. Приветствую. Настал черед Уолкера морщиться. Праздный настрой собеседника ему не передавался. — Некогда мне с тобою церемонии разводить, — стараясь говорить ровно, он все равно не сдержал шипящих ноток. — Ну-ну, не кипятись, малыш. Кстати, ты обронил. Аллен в изумлении открыл рот, мимоходом отмечая свое частое сердцебиение. Прижал к груди руку — и впрямь не нащупал рельефа розы ветров! …Потому как лежала она, завернутая в батистовый платок, на протянутой ему ладони. Пару мгновений Уолкер хлопал ресницами, пребывая в растерянности, что сменилась недоверием, после — неловкостью. Аллен перехватил на себе удивленный взгляд Тики, который ждал, судя по всему, совершенно не торопясь, и взгляд этот заставил чуть поднять руку, усилием воли не дрогнувшую. От касания никто из них не ощутил холода и жара, только атлас мимолетно скользнул по атласу. Ной со свойственной ему аккуратностью свернул платок, возвращая в нагрудный карман; экзорцист приколол розу ветров на китель. — Спасибо, — сухо поблагодарил он. — Бог меня уже не спасет… — с усмешкою пробормотал Тики. Ладонь его вдруг оказалась на плече Аллена. Тот вспыхнул, шокированный фамильярностью, но прежде чем успел возмутиться, Микк опустил руку, плавно огладив предплечье и позволив себе задержать соприкосновение пальцев. — Ты слишком напряжен. Аллена передернуло. — Ну, знаешь, — процедил он, — здесь нечему удивляться! — Какой ты злопамятный. — Тики, не боясь подавиться собственной наглостью, с удовольствием наблюдал, как мальчик на него хмурится. — То дела давно минувших дней. А время можно скоротать не за одними лишь бойнями. Чем препираться в коридоре, лучше пойдем да побеседуем за чашечкой чая. Аллен опешил. Сердце его трепыхнулось рвано, и протяжно откликнулось волною шума в висках. Каким-то больным возбуждением прошило нервы. В серебристых глазах словно молния полыхнула — так бывало всякий раз, когда до безрассудного упрямая решимость овладевала им. Голос, обычно по-детски чистый, звякнул свистяще-высокой сталью: — А давай! Тики вновь опустил руку Аллену на плечо, легонько подталкивая в сторону лестницы. Сейчас экзорцист не возразил, напротив — он даже приосанился и вздернул подбородок. Его гордая походка при картинно выпрямленной спине, абсолютно не сочетающаяся со спешностью, заставила Ноя сверкнуть глазами из-под челки: Уолкер был комичен и до невозможного мил в своей юношеской горячности. — Пятьсот семнадцатый, малыш. Аллен резко остановился, розовея щеками. Ступи он вперед — и пришлось бы возвращаться. А Микк не думал пойти хоть немного быстрее, позволив Уолкеру сполна насладиться нерешительным ожиданием и шагами, что отражались от начищенного деревянного пола, шуршанием осыпались у стен. В руке Тики поддельным золотом — гофрированной фольгой — блеснул ключ. Ной вставил его в замочную скважину, повернул два раза. — Прошу, — манерным и шутливым, что нисколько не затеняло природной галантности, жестом пригласил он. Кивнув, Аллен вошел в номер, аккуратно стянул сапоги и сделал пару шагов в глубь комнаты. Щелчок закрываемой изнутри двери почему-то заставил сердце ухнуть вниз, под ребра. — Проходи, располагайся. — И Тики скрылся за еще одной дверью, ведущей, как понял экзорцист, на кухню. Уолкер огляделся и выдохнул. Он почувствовал себя хуже прежнего: в богато обставленном номере ему явно не было места. Пространство угнетало массивностью роскоши, резные узоры на мебели бросались в глаза. Бордовые гардины с орнаментом, вышитым позолоченной нитью, не пропускали и луча закатного солнца, только шурша бахромой. Вязкий полумрак сдавливал грудь, да так, что Аллен непроизвольно потянулся к верхним пуговицам кителя, но одернул себя вовремя: ровно в тот миг, когда вернулся Тики с подносом. Отстранено пронаблюдал мальчик, как Ной разлил чай по чашкам, будто сквозь вату услышал, как звякнул дорогой китайский фарфор. В воздухе теперь витал аромат «Эрл Грея», и Уолкер позволил себе слабую полуулыбку: это был его любимый сорт, как, впрочем, и многих англичан. Запах бергамота — тонкий, солнечный — дымился струями пара; Аллен грел побелевшие руки, сжимая сильнее, чем до́лжно, в ладонях чашку. Кончики пальцев неприятно кололо. Он силился начать разговор, чтобы развеять томительное молчание, но, растерянный мыслями, и уцепиться хоть за одну не мог. Тики же, судя по расслабленной позе и умиротворенному лицу, все устраивало, более того — Уолкер подозревал, что Микк наслаждался чужой подавленностью. Его глаза мерцали, и зловеще темнели, и пронзали бесстыдно-долгими взглядами. — Ну-с, расскажи о своей последней миссии, малыш. Мальчик вздрогнул от неожиданности и спешно поставил чашку на столик, но так деревянны были его движения, что чай едва не расплескался. — Те Акума, которых мне довелось сегодня встретить на востоке города… Твоих рук дело? — Вопреки ожиданиям, в собственном голосе Аллен не различил злости или вызова — лишь бесконечную монотонную усталость. Микк вскинул бровь, однако в следующее мгновение его лицо вновь стало безмятежным. — Положим, что так. Но ведь они не нападали, прошу заметить. — Значит, напали бы, — пожал плечами Уолкер, снова беря чашку. — Если бы я не помешал. Тики улыбнулся: — Возможно. И все. Разговор не задался, тянущее — только для Аллена — безмолвие повисло в комнате, накрыло теменью позолоту, сухим льдом обвеяло лицо. Аромат бергамота уже не радовал. Уолкер медленными глотками пил чай, но, как осторожен и нетороплив ни был, умудрился обжечь язык. Он тихонько прошипел — Микк словно бы не заметил — и отстранил от себя чашку, вглядываясь в насыщенно-янтарную жидкость. От са́мой фарфоровой белизны дна клубилось что-то мутное, вплетающееся чернильными сполохами в сладость напитка. Разводы становились все четче, сгибались сотнями линий, хаотичными штрихами рисовали по ряби, что растеклась от неловкого касания пальцев к нагретому низу чашки. Наконец они приобрели очертания, и темные капли уложились несколько смазанными спиралевидными тонами в картину. Аллен пораженно замер. Из чашки на него смотрели пустые глаза, и скалился пустотою рот, и пустые, бессвязные мысли вмиг заполнили сознание… Уолкер качнул головой, стряхивая морок, не замечая любопытствующие взгляды, бросаемые исподтишка Микком все это время. Экзорцист вернул чашку с так и не допитым чаем на столик, досадливо отметив, что запах «Эрл Грея» будет его преследовать не меньше недели. Мальчик поднялся и одернул китель, стараясь не суетиться. — Знаешь, Тики Микк, я, пожалуй, пойду. Спасибо за чай, — выдохнул он, чувствуя себя крайне глупо, и шагнул в сторону двери. Тики его остановил. Поймал. Оказался так близко, что слышалось чужое дыхание. — И куда ты спешишь? Невежливо так сбегать. Его рука, обвившая талию, заставила Аллена судорожно втянуть живот: воображение рисовало размашисто, черно-алыми кляксами страха, как на пальцах — вполне человеческих, но не теряющих истинно дьявольской силы — удлиняются ногти, блестя смолой, и впиваются в плоть. Разрывают кожу, царапают внутренности… Язык коснулся уха, провел по кромке — и Уолкер едва не вскрикнул. А когда зубы прикусили мочку — что-то тихо и бессвязно пролепетал, дивясь жалобной дрожи в голосе. Сменяя шок, разумом овладела злость — глупая и слепая. Аллен дернулся, толкая Тики в грудь, извернулся, занес руку для удара… Сила, вложенная в него, из-за неверно заданной траектории отрикошетила — руку болезненно потянуло; Ной уклонился. Капля пота прочертила линию позвоночника: крест на ладони загораться зеленью не желал. — Какая вспыльчивость, — притворно-умиленно вздохнул Тики. — Да только инстинкт самосохранения у тебя работает, видно, с перебоями. Он подошел — движения были исполнены вальяжной лености — и склонился над мальчиком. Лица их оказались в считанных сантиметрах друг от друга. Аллен невольно шагнул назад — Микк того и добивался. Напряженно Уолкер пятился, предвкушающе-медленно Тики наступал. Зрительный контакт оборвался. Мальчик на что-то натолкнулся и, нелепо взмахнув руками, свалился — под спиной прогнулся матрац. Аллен изумленно выдохнул; в тот же момент осязаемой тьмой обняла его тень Микка, что навис сверху, расставив руки по обе стороны от лица Уолкера. Кончики пальцев подцепили разметавшиеся ореолом белоснежные пряди — шелковистые, у основания шеи легкие, словно пух. Несколько долгих мгновений Уолкер не шевелился вовсе, и взгляд его был столь наивно-растерян, что Тики неосознанно облизнулся. Но тут Аллен забился, забарахтался: — Пусти!.. Слова, оставшись неуслышанными, жарким шепотом разбились о губы Ноя, который уже целовал мальчика. Властно и пылко, испивая чужое дыхание. Он прикусывал нижнюю губу Аллена, скользил языком по ряду ровных зубов, пытаясь проникнуть глубже, гладил небо. Уолкер беспомощно дергал руками, однако добился лишь того, что Тики обхватил его запястья — хватка была сильной, но вместе с тем на удивление осторожной — и прижал их к кровати над головой мальчика. Микк отстранился, и Аллен, дотоле не сознававший происходящего, констатировал, как горят щеки, как теплеют уши, шея, и даже то, как влажны губы от чужой слюны. Меж тем ловкие длинные пальцы расстегнули китель; щелкнул аксельбант. Ворот рубашки теперь не сдавливал горло, но дышать легче не становилось. Напротив, Уолкер тщетно пытался сглотнуть липкий ком, и каждый вздох выходил частым и рваным. Опомнившись, он воскликнул, пытаясь лягнуть Ноя: — Что ты делаешь?! Тики, не обращая внимания на сопротивление, задумчиво наблюдал за алой лентой, которая потянулась вслед за его пальцами и юркнула в складки простыни. Сел, придавливая ноги мальчика, погладил худые коленки. — А разве не видно? Тише, тише. Я не сделаю больно. Будто со стороны увидел Аллен, как порхнул куда-то на пол, сверкнув розой ветров да проалев нашивками, китель. Под распахнутой рубашкой обнажилась испещренная ранами кожа. Шрамы накладывались друг на друга, белели мертвостью тканей, а один, особенно видный, змеей лег, вдавился в грудь. Уолкер брыкнулся в инстинктивной попытке скрестить руки, но Микк по-прежнему сжимал пятерней его запястья — и отпускать не собирался. Вместо этого свободной рукой он провел вдоль зигзага бескровной кожи, от чего Аллен шумно выдохнул. — Расслабься, — прошептал Тики в самые губы мальчика и вновь накрыл их своими. Тягуче-медленно, собственнически целуя, он неспешно скользил пальцами по груди, животу мальчика. Чуть щекотно оглаживал бока; едва дотрагиваясь, обрисовывал сеть рваных шрамов. Аллен считывал угрозу во всяком касании и вздрагивал, не в силах подавить волнение, граничащее со страхом. Линии, выводимые Ноем, словно бы жгло; хаотичные их наброски сплетались в кружево, не лишенное красоты — бессмысленной и аморальной. Пальцы остановились у кромки брюк, и не сразу Аллен понял, что глухое бряцанье, услышанное им секунду назад, принадлежало пряжке ремня. Лишь когда бедер коснулась шелковая гладь перчаток, мальчик почувствовал, как внутри все стынет, а сердце колотит о ребра сильнее прежнего. Подскакивает к глотке, не давая вдохнуть, падает вниз, тесня другие органы, и замирает на слишком длительные мгновения. Микк, смакуя на языке карамельный привкус, явно залюбовался серебром глаз, сиявшем столь влажно, что готовым в любую минуту выплеснуться. Уолкер прикусил губу, с паникой отмечая собственную беспомощность. Он был распят одним только взглядом. Тики перестал держать запястья Аллена, и тот запахнул рубашку, стараясь натянуть ее пониже; переусердствовал — где-то, кажется, лопнул шов. Микк отнял руки Уолкера от измятой беспокойными пальцами ткани и, одним резким движением сняв перчатки, бросил их подальше. Мальчик зажмурился, сглатывая, но через миг распахнул глаза: Ной целовал его руки. Осторожно, скользя языком по венам, по рубцам, по каждой складочке изуродованной ладони, прижимаясь губами к кресту, что всего пару часов назад пылал хризолитными искрами. У Аллена защемило сердце от этих прикосновений; он сморгнул слезы. Теплые волны проходились по телу, принося вязкую, томительную расслабленность. Свои перчатки Микк стянул зубами. Пальцы его были холодны — Уолкер непроизвольно дернулся, ощутив их на животе. Но легкие поглаживания успокаивали, и мальчик в блаженстве прикрыл глаза. Пред внутренним взором мысли текли расплывчато, мерклыми кадрами, словно неудачные фотографии. Дурман рассеялся в то мгновение, когда задушенный вскрик сорвался с губ Аллена: рука Тики легла ему на сердце. Прямо на живую плоть. — Не шевелись, — коснулся слуха бархатный голос. Микк, наклонившись, теперь дышал Уолкеру в шею, и мальчик не увидел, как блеснули хищным, змеиным золотом его глаза. Тики провел языком по рубинному шраму на лице Аллена, повторяя изгиб до абсурдного аккуратной рези, поцеловал горячую щеку. С отчаянным бессилием мальчик пытался сдержать слезы. Тогда, в злополучной бамбуковой роще, он, измотанный до подкашивающихся ног, до черноты перед глазами, совсем не испытывал страха. Пыл битвы еще не остыл, подогреваемый болью потери, что заставляла кровь бурлить, а левую руку — подниматься для новых ударов. И даже совсем обессилев, Уолкер не допускал мысли о поражении. Не вздрогнул, когда чужая рука прошла сквозь грудь, не испугался, когда бабочка-тиз защекотала сердце взмахом крыльев… А сейчас? Сейчас он — беззащитный и так глупо, доверчиво открытый — сглатывал ком, что вновь застрял в горле, мешая без того учащенному дыханию, и не мог шевельнуться. Чувствовал, как сердце ударяется о ладонь Тики, как тот легонько ощупывает мягкую — стоит лишь надавить, сжать посильнее — плоть кончиками пальцев. Это было несколько щекотно и… слишком интимно. — Ты меня очаровал, давно очаровал. Твоя всеобъемлющая любовь к этому миру пленительна. Слепая, болезненная и такая наивная… — сокровенный шепот жаром обдал его кожу. — И неужели, — от поцелуя за ухом Аллен всхлипнул, — в твоем сердце не найдется хоть немного любви для меня? На один бесконечно долгий миг, кажется, всякое движенье замерло. А в следующий — Ной уже целовал Уолкера, самозабвенно и до одури нежно. Сердце Аллена трепетало, билось рвано, почти готовое остаться в касающейся его ладони. Мучительно-сладкое давление наполнило грудь и разом исчезло: Микк вынул руку. Он поцеловал мальчика в уголки глаз, собирая слезинки, погладил щеку. Затем отстранился. Из-под полуопущенных ресниц Уолкер наблюдал, как тот раздевается. Неторопливо развязывает шейный платок, стягивает фрак, пробегает пальцами по пуговицам рубашки. Тут мальчик зажмурился, комкая в руках простыню. Охнул, прижатый к кровати, и раскрыл глаза, осязая тепло чужой кожи на своей. Собственная рубашка липла к телу, но приподняться, чтобы стряхнуть ее с плеч, не было сил. Ной ему помог — и Аллен остался совершенно нагим, едва ли это осознающий. Взгляды их встретились на долю секунды, однако мальчик зарделся пуще прежнего, и жар этот разросся, опалил каждую клеточку, и стало почти нестерпимо душно — Аллен опустил глаза. Руками Уолкер неловко уперся в его грудь, но те предательски соскользнули — под пальцами ощутилась гладкая кожа, крепкие мышцы. Самому себе мальчик, при завидно развитой для своего возраста мускулатуре, вдруг показался нескладным. Одно движение — и Аллен уткнулся носом в подушку. Шокированно выдохнул, попытался взглянуть через плечо. Завозился, занервничал. Но Микк, сковывающий своим весом, не давал воли действий. Он шумно выдохнул ему в волосы и, мазнув губами по шее, оставил дорожку поцелуев вдоль линии позвоночника. С какой-то немыслимой бережностью провел ладонью по коже — как на груди и животе, она была сплошь изрисована мертвыми узорами шрамов. Обожженной по краям широкой лентой белел один из них рядом с выпирающими — Уолкер чуть выгнулся — позвонками. Влажный язык неспешно, сантиметр за сантиметром, повторил его изгиб. Аллена пробрала дрожь, и он застонал — слабо, тут же прижав ладонь ко рту, и достаточно громко, чтобы быть услышанным Тики. Тот медленно водил руками по бокам мальчика, осыпал легкими поцелуями его плечи, лопатки. — Сколько ножей успели воткнуть в эту спину?.. — Слова прозвучали на периферии сознания, но отчего-то у Аллена дрогнуло сердце. Ладони опустились ниже, огладили ягодицы. Уолкер подавил вскрик, вжался в матрац, тщетно пытаясь уйти от прикосновений — отнюдь не противных, напротив, волнительных в своей нежности. Пальцы скользнули в разгоряченную ложбинку, холодные от какого-то геля — Аллен уловил цветочный аромат, однако не обратил на него внимания, лишь сводя в напряжении ноги. Другой рукой Микк обнял его поперек туловища, заставив стать на четвереньки, — и аккуратно вклинился ею меж ног, раздвигая шире. Провел по внутренним сторонам бедер, осторожно надавливая на тугое колечко мышц. Аллен, беззвучно хныча, подался вперед: это было небольно, зато подчиняюще, насильственно. Тики устроил его удобнее, лишая возможности двигаться. Принялся выцеловывать спину, затем — посасывать мочку уха. Добавил второй палец — Уолкер скривился, старательно пряча лицо в подушке. Но застонал, когда чужая рука провела по низу живота, где скопился странно-приятный жар, и обхватила плоть. — Н-нет, — еле-еле вымолвил Аллен. — Не касайся… там… Эти слова были проигнорированы. Ной безжалостно гладил в самых уязвимых местах. Пальцы его — уже три — вошли до упора, давя, растягивая. Уолкер, не знавший, куда себя деть, вдруг замер, пронзенный вспышкой неясного удовольствия. Короткое и неожиданное, оно сконцентрировалось в низу живота. Там, где Микк его трогал. — Это… непристойн-но… Аллен кожей почувствовал, как Тики улыбнулся: — То, что я сейчас сделаю, будет много непристойней. Он медленно вынул пальцы, а в следующий миг Уолкер испуганно сжался — в ягодицы упиралась чужая плоть, налитая и твердая. Ной поцеловал мальчика за ухом, в шею, огладил живот. И Аллен невольно расслабился. Он шумно выдохнул: стало слишком жарко и тянуще. Тики продолжал водить губами по его шее, чуть отодвинув взмокшие пряди. Он ничего более не делал, а мальчик сознавал себя до унизительного безвольно, и от этого слезы — столь же беспомощные — обожгли под сомкнутыми веками, заблестели на ресницах. Ткань спрятала их в потемневшем шелковом лоске. Чужая рука надавила на спину, и Уолкер прогнулся, глухо застонав в подушку. На первый толчок, осторожный и плавный, тело отозвалось крупной дрожью. Микк сжимал бедра Аллена — мягко, не оставляя синяков: молочной коже, без того изувеченной, не пошли бы собственнически-вульгарные метки. Приносящие дискомфорт движения вызвали у Аллена ноющую боль где-то там, под сердцем. Он тихонько всхлипывал то ли от стыда, то ли от загорчившей на языке досады — не пойми откуда взявшейся и совершенно неуместной, — а, может, от всего сразу. Но волна жара вновь накрыла его, от низа до головы, — и протяжный стон не заглушила даже подушка. Губы Ноя касались шеи, плеч; его дыхание щекотало кожу; его руки гладили, нежили, мяли. Уолкер не понимал уже, больно ли ему, отчего горят щеки и куда делось смущение. Нет, оно вовсе не исчезло, просто теперь мальчик позабыл, кажется, все слова. Он не разбирал пошлых нежностей на родном английском, что шептал ему Тики, он не мог описать собственные ощущения. Слишком их было много, и слишком они были ярки, чтобы ограничиться бесцветными, в сущности, эпитетами. Несвязность мыслей сменилась полным вакуумом; Аллен, растворяясь в чувствах, будто сам обратился в них. Кожа скользила о кожу; движения ускорились, не став, однако, небрежными. Уолкер вздрагивал поминутно, осязая, как разбивается чужое дыхание о его шею, и на каждый толчок отзывался коротким стоном. Терпеть руку на собственной плоти было практически невыносимо. Аллен вдруг оборвался на полукрике, широко распахнул глаза, выгибаясь едва не до хруста. Обмяк, поддерживаемый чужими руками, с коих вязко стекало семя. Через пару мгновений Микк покинул его тело. Провел по влажным от спермы ягодицам Уолкера — тот пискнул, опять заливаясь тяжелым, густым румянцем. А потом, перевернув обессиленного мальчика на спину, Ной долго сцеловывал слезинки со щек, прижимался губами к рукам, обводил каждую неровность, каждый рубец на левой кисти. И Аллен заснул, убаюканный бесхитростной лаской. Тики докуривал четвертую сигарету, в печальной задумчивости собирая свободной рукою простынь — ткань давно остыла, не сохранив и напоминания о тепле чужого тела. Перед самым носом мелькнули крылья: два тиза опустились на покрывало, сжимая в лапках… Ною хотелось рассмеяться, однако он лишь улыбнулся, любовно обводя пальцами металлические лепестки: — Малыш так спешил… Оставил бы себе на память, но нет. Чем не повод для встречи? Бабочки вспорхнули к потолку и растаяли фиолетовой дымкой.