Тонкости работы с гением

"The night you came into my life Well it took the bones of me, took the bones of me You blew away my storm and strife And shook the bones of me, shook the bones of me" "See I don't think I can fight this anymore, fight this anymore. I'm listening with one foot out the door, And something has to die to be reborn" Флоренция — город свободы и разврата, город художников и вольнодумцев, город великих личностей и изгоев. Флоренция чуть лучше любого другого места, потому что тут находится место для каждого, кто бежит. От законов, сборщиков долгов, от врагов или от себя, поэтому Зо так её любит. По улицам Флоренции гуляет столько странных личностей — от безобидных чудаков до настоящих безумцев - что, прожив здесь с месяц, ты перестанешь удивляться чему-либо вообще. Флоренция учит не лезть в чужие дела и не выставлять на показ свои. Поэтому, проходя по Санта-Тринита и замечая человеческую фигуру за перилами моста, Зо не удивляется. Просто останавливается неподалёку, прислонившись к стене и наблюдает. Вечер выдался прохладным и ветреным, а у воды это тем более заметно. Даже Зо ёжится от особенно зяблых порывов, но человек за перилами почти не шевелится и будто всё ещё раздумывает. У человека короткая стрижка, тонкие руки (а может только в темноте такими кажутся) и трогательно-грустно опущенные плечи. У Зо возникает внезапное и совершенно абсурдное желание, чтобы кто-нибудь прошёл по мосту и окликнул этого парня, может быть, отговорил бы прыгать. Но, как на зло, поздние прохожие, частые тут обычно, сегодня куда-то запропастились. Зо вздыхает и ещё раз воровато оглядывается по сторонам. Никого. Он качает головой и осторожно, почти неслышно, приближается к недосамоубийце. — Эй, парень, а может не надо? — Зо почти уверен, что парень испугается и сиганёт в воду от неожиданности, но тот только вздрагивает и поворачивает к нему голову. Пристально всматривается. Зо чуть улыбается. Парень оказывается совсем молодым и, насколько можно разглядеть в темноте, симпатичным. Выражение лица у него вовсе не испуганное и не истеричное, ему уже всё равно, а это плохо. Если первых обычно легко убедить, что они делают глупость и отговорить сводить концы с жизнью, то вторых спасти удаётся очень редко. Зо ловит себя на том, что рассуждает как заправский спасатель прыгунов с моста и фыркает. А парень подтверждает его мысли, негромко и спокойно говоря: — Иди дальше, а. Какое тебе дело? Зо широко улыбается. Он понятия не имеет, на кой чёрт ему сдался этот парень и какую выгоду из его спасения он может извлечь, но ему почему-то плевать. Захотелось. Так, секундный порыв побыть хорошим, совершить благое дело. Да мало ли, что ещё, может, этот странный парнишка ему просто понравился? — Ну правда, слезай, — уверенно просит Зо. — Ты уже минут десять тут стоишь — никак решиться не можешь. Ты сюда прыгать пришёл или под ветром мёрзнуть? — А тебе не плевать? — огрызается парень. Зо подходит чуть-чуть ближе. Осторожно, так, чтобы прыгун не заметил. — Да мне-то плевать, только сюда идёт стража. Ты бы поторопился, а то, не дай Бог, снимут ещё. Парень затравленно озирается, нервно сжимает пальцами перила. Пользуясь моментом, Зо в один быстрый прыжок оказывается рядом и хватает горе-утопленника поперёк груди, рывком тянет на себя, хватая второй рукой за плечо и валится вместе с парнем на камни моста. Жертва спасения истошно брыкается, костерит спасителя на чём свет стоит и пытается подняться. У него получается вырваться и даже встать на четвереньки, когда из темноты улиц на них действительно выходит стража. — Эй! Чего это у вас там происходит?! А ну прекратить драку! Зо вскакивает на ноги, как ужаленный, потому что узнаёт голос стражника. — Драгонетти, — почти одновременно выдыхают и не случившийся утопленник, и Зо. — Бежим. Быстро, — командует он, помогая парню подняться и, подпихивая его в спину, припускает в сторону подворотни. Они останавливаются только в квартале Ольтрано, на узкой улочке, еле освещённой фонарями. Зо опирается рукой о стену, пытаясь отдышаться и собрать мысли в кучу. — Ты какого хуя это сделал? — так же тяжело дыша, возмущённо интересуется парень. — Что? Спас тебя от ночной стражи? — фыркает Зо. — Не благодари. — С моста ты нахуя меня выдернул, придурок? — О, — деланно удивляется мошенник. — А тебе всё ещё хочется поплавать? Так вперёд, иди к Драгонетти, он с удовольствием поможет тебе спрыгнуть. Парень обиженно фыркает, но никуда не уходит. Прыгать ему действительно больше не хочется, хотя на душе всё-равно паршиво. В свете фонарей оказывается, что он действительно очень худой, скорее всего голоден и одет не по погоде. На заострённом лице единственной яркой чертой блестят глаза — то ли голубые, то ли зелёные. Абсолютно осмысленный, кстати, взгляд, даже странно. Зо подходит к парню и старательно принюхивается. — Подожди, — слегка недоумённо интересуется он, прежде, чем собеседник успевает возмутиться. — Ты что, топиться трезвым пошёл, что ли? Парень скрещивает руки на груди и становится ещё угрюмее. Зо фыркает. — Мальчишка. Пойдём, тут недалеко есть неплохая таверна, хоть напьёшься по-человечески. Парень мрачнеет ещё больше и упрямо молчит. — Да пойдём же. Я угощаю. На Зо переводят хмурый, недоверчивый взгляд. Он закатывает глаза. — Ну куда ты сейчас потащишься в такой холод? Пойдём, хоть согреешься. — Для чего я тебе? — устало спрашивает парень, зябко поёжившись. — Для компании, — ухмыляется Зо. — Видишь, как мне хочется потрепаться — аж людей от смерти отвлекаю —, а собеседника нет. Ну? — Ладно, — будто оказывая одолжение, буркает новый знакомый. — Какой хороший мальчик. Моё имя Зороастр-де Перетола, — Зо отвешивает шуточный поклон. — Можешь звать меня Зо. — Я Леонардо, — представляется парень, протягивая руку. Зо пожимает её, благостно улыбаясь. Роль добродушного разгильдяя — его любимая. В таверне достаточно тихо и тепло. Они садятся за дальний стол, и Зо заказывает вина и лампредотто. Парень, сидящий напротив него, озирается по сторонам с подавленным видом. — Так, чем ты занимаешься, Леонардо? Парень чуть вздрагивает и переводит на него взгляд, будто только заметив. — Я… Я художник. Зо удивлённо выгибает брови. — Художник? — Да, — с вызовом отвечает парень. — Работаю в батаге Верроккьо. Зо ухмыляется. Тогда понятно — не вышел очередной шедевр, вот и пошёл топиться с горя. Художники. Им приносят ужин, и Зо с наслаждением вгрызается в бутерброд. Многозначительно косится на не притронувшегося к еде парня. Тот извиняющееся улыбается. — Я не ем мяса. Зо хмурится. — Серьёзно? Кивает. — А сразу сказать? — Не подумал. Зо качает головой. Замечательно. Когда Леонардо приносят риболлита, становится ясно, что он действительно голоден. Глядя, как тот с упоением ест, Зо тихо удивляется. Парень не то, чтобы сильно младше — года два от силы, но, почему-то, Зо чётко ощущает разделяющую их возрастную грань. То ли из-за прошедшего на улицах детства Зо, то ли из-за этой чудной отстранённости Леонардо — не конкретно от собеседника, а, как будто, от всего мира. — А ты чем занимаешься? — доев, скорее от необходимости, чем из любопытства, интересуется Лео. Ему не хочется возвращаться ни домой, ни к Верроккьо. Так что неплохо было бы отсидеться немного тут. Пусть и в компании этого не вселяющего доверия парня. — О, — ухмыляется Зо. — У меня интереснейшая работа на земле — я занимаюсь, чем вздумается, гуляю, где захочу. Лео выгибает брови. — Так ты бродяга? — Но-но-но, — обиженно восклицает Зо. — Я карманник. А вообще, я универсальный, могу всё и даже больше. Лео качает головой. Тогда тем более не ясно, с чего это он полез его спасать. Лео в свои восемнадцать прекрасно знает, что ни любви, ни дружбы не существует, а люди по природе своей эгоисты. Весь мир живёт по коммерческим законам — люди заключают временные сделки, называя это товариществом, делают вид, что бескорыстно помогают друг другу и называют это дружбой, идут на длительное партнёрство, когда обоим сторонам это выгодно. Обычно, от такого партнёрства рождаются дети. Миром правит выгода и это знает любой мало-мальски соображающий человек. Так чего же от него нужно этому? Зо тем временем пробует вино — для такой забегаловки сойдёт — и кивает Лео на бутылку. — Пей. Лео послушно наливает себе кружку. Он, на самом деле, не особо любит вино, оно, конечно, помогает думать, но оставляет после себя такой разлад в голове, что на утро не хочется жить. Впрочем, он сегодня чуть не утопился, так почему бы не отметить это событие? После шестой выпитой Лео кружки, Зо всё-таки спрашивает: — Так с чего ты всё-таки решил топиться, художник? Лео болезненно морщится и бросает на собеседника хмурый, затуманенный взгляд. — Да не смотри ты на меня волком. Я же вижу, что ты давно уже передумал и раскаялся, значит ничего такого уж страшного не произошло, — Зо облокачивается о стол, придвигается ближе, просит заговорщицким тоном. — Ну расскажи, интересно же, а? Лео недовольно кривит губы. Сейчас причина действительно не кажется такой уж смертельной. — Я нарисовал свою лучшую работу за восемнадцать лет жизни, а они её не оценили. — А что за работа? Лео задумывается, глядя куда-то в сторону и сокрушённо качает головой. — Так не расскажешь, её нужно видеть. — Так в чём проблема? Покажи мне, — Зо допивает оставшееся в кружке вино и поднимается, забирая с собой бутылку. Ему действительно интересно посмотреть на то, из-за чего молодые художники готовы броситься в Арно. — Ну? — обращается он ко всё ещё сидящему Лео. Он раздумывает ещё пару секунд и встаёт. В конце концов, почему нет? Когда они добираются до мастерской, на улицах остаются только попрошайки, да редкие забулдыги, возвращающиеся домой. Зо ловко открывает замок на двери отмычкой и парни входят в мастерскую. В помещении пахнет глиной, мелом, воском, мёдом, гипсом и ещё какой-то художественной ерундой. Лео достаёт где-то светильник, зажигает его и принимается рыться в каких-то ящиках. Зо осматривается. В свете луны просторное помещение с высокими потолками кажется одновременно прекрасным и зловещим. Этакое логово упыря из старых детских сказок. Лео наконец находит рисунок и разворачивает его на столе, поставив светильник рядом, махает Зо рукой. Выглядит всё это, будто они крадут что-то сильно дорогое и важное. Тени придают ситуации подходящий антураж. Зо подходит и наклоняется над столом, разглядывая работу. На большом листе изображён летящий человек, в котором, даже при таком скудном освещении, можно узнать Христа, за спиной у него крылья, на голове терновый венец, а руки и ноги в крови. На лице лёгкая улыбка. Зо ошарашенно качает головой и лохматит волосы на затылке. — Ну ничего себе. Это странно, да. И Зо не назвал бы себя знатоком искусства, но… Но ему, похоже, нравится. Веет от рисунка чем-то таким… светлым и обнадёживающим, что ли. Он наклоняется ближе, внимательнее разглядывая работу. Тут, оказывается, внизу ещё и город есть, и люди, глядящие в небо. Лео смотрит на заворожённо разглядывающего его картину Зо и в голове снова всплывают дневные события. «Разве для такого богохульства я отдавал тебя учиться? — возмущается отец. — Сожги эту гадость. Сейчас же». Лео оглядывается на Андреа, но тот, в первый раз на памяти Лео, согласен с сеньором Да Винчи. «И для художников есть рамки, Лео. Тебе и правда лучше подальше спрятать это и больше никому не показывать». Лео пытается объяснить, что он и не думал богохульствовать, что это всего лишь параллель, маленькая отсылка к Икару, просто Христос, поднимающийся в небо. Не падающий на землю, не варящийся в адском котле, не придающийся разврату с тощими мальчиками, всего лишь возносящийся к Отцу на крыльях, которые сам для себя сотворил. Разве Бог, если он существует, при всей мудрости его, может обидеться на эту работу? Но его не слушают. Отец просто начинает свою старую песню о том, какой Лео неблагодарный наглец, и какое он наказание на его голову. Лео не дослушивает, Лео хлопает дверью и уходит прогуляться по городу, добивая себя собственными размышлениями. А глупая (теперь уже — глупая) мысль о мосте и быстром течении Арно приходит как-то сама собой. Зо поднимает на Лео глаза и выдыхает: — Слушай, я не знаток искусства, но это… Чёрт. Тебе нужно было просто послать этих ебанных критиков, серьёзно. Его лицо в мягком жёлтом свете, с блуждающим по нему тенями, становится загадочным и кого-то напоминает Лео — на губах восхищённая улыбка, в чёрных глазах пляшут огоньки светильника. И в этот момент Лео думает, что не видел никого более прекрасного. Ноги сами шагают вперёд, руки сами прикасаются к чужому лицу, губы сами накрывают чужие губы. Лео себя не контролирует и безумно благодарен вину за это. Поцелуй кажется невообразимо долгим и от этого ещё более потрясающим, но Лео нужно больше. Он отрывается от Зо, только, чтобы судорожно вдохнуть и тянется стянуть с него камзол и рубашку, но его руки мягко, но решительно отстраняют. — Ну уж нет, художник, — залихватски ухмыляется Зо. — Ты слишком мне нравишься. Лео краснеет и одновременно, обиженно поджимает губы. Он только дорвался до человека, который действительно заинтересовал его. До человека, который умудряется совершать абсурдные поступки так, чтобы они не казались глупостью, до человека, которого он считает безумно красивым, до человека, который так смотрит на его работы, как не смотрел никто другой. А ему так бесцеремонно его запрещают. Ну и где справедливость? Зо, всё ещё улыбаясь, кладёт руку на шею Лео и говорит: — Ты потрясающий чудак, художник. Я обязательно загляну к тебе ещё, — быстро целует Лео в лоб и убегает. Парень остаётся один в пустой студии и всё никак не может понять, это чувство в груди — разочарование или радость? *** Зо приходит в студию через три дня после их первой встречи. Уже после занятий, когда почти все ученики расходятся, подходит сзади к заканчивающему натюрморт Лео. — Так значит, Леонардо Да Винчи. Сын Пьеро Да Винчи, нотариуса семьи Медичи, да? Ты не сказал. Лео отвечает через плечо с лёгкой улыбкой. — Не думал, что это так важно. — Засранец, — качает головой Зо. — Я незаконно вломился в чужую студию с сыном нотариуса, подумать только. — Что, если бы знал — не полез бы? Лео берёт со стола тряпку, неспешно вытирает руки, рассматривая работу — не доработать ли где чего. — Полез, — соглашается карманник. — Но хоть знал бы на что иду. Лео внезапно разворачивается к нему и заявляет. — Я нарисовал тебя. Хочешь посмотреть? С Зо аж весь надменный вид слетает. В глазах — ребяческое любопытство. — Меня? Конечно хочу. Лео ведёт его в дальний угол мастерской. Туда, где оставляют работы на просушку. Они подходят к одному из мольбертов и Зо застывает, озадаченный. Ему нравится, но… — Это что, виноград у меня в волосах? — Да, — кивает парень. — Потому что ты тут — Дионис, греческий бог виноделия, — как само собой разумеющееся. — О, ясно. Ты что, рисовал моё лицо по памяти? — Ага, — не без доли гордости кивает Лео. — А остальное где взял? — спрашивает Зо, разглядывая еле прикрытое виноградными листами, тело. — Художественный вымысел, — скорее обиженно, чем смущённо буркает Лео. - Так, — он решительно загораживает собой мольберт. — Зачем ты пришёл? — Ну, во-первых, я обещал, а во-вторых, — Зо заговорщицки улыбается. — К нам приехал театр, слышал? Они ставят «Неистового Роланда». Тебе должно понравиться. — С чего ты взял? Зо закатывает глаза. — С того, что я знаю, маленький ты занудный художник. Лео вздыхает. Вообще-то, он не уверен, что хочет идти туда, где будет толпа вопящих и толкающихся людей. Да и вообще, у него, кажется, портрет где-то там лежит не законченный. — Да пойдём же, ну? Всю жизнь собираешься просидеть в студии? Было бы неплохо, думает Лео, но в глазах у Зо такая непоколебимая уверенность, что отказать невозможно. — Ладно, — сокрушённо соглашается он, накрывая картину мягкой тканью. И его одаривают совершенно волшебной улыбкой. Когда они, уже заполночь, возвращаются из театра — Лео не заткнуть. Он с блеском в глазах рассуждает о плюсах и минусах постановки, сравнивает её с пьесами других авторов (на третьем Зо перестаёт их запоминать и начинает просто слушать) и на ходу придумывает, как можно было бы её усовершенствовать. — Знаешь, — он оборачивается к Зо и спотыкается о сидящего на дороге нищего, быстро извиняется и снова продолжает. — Автор оперирует очень интересными темами — сила иллюзии, заставляющая человека без конца гоняться за тем, чем он никогда не сможет обладать всецело, испытания, которым подвергается верность в вечно меняющемся мире. Это здорово. И то, что всё это множество разрозненных сюжетов он в итоге сводит к одной главной теме — одержимости Роланда. — Я же говорил, что тебе понравится, — ухмыляется Зо. — Да, — быстро кивает Да Винчи. — И как здорово он вплетает в постановку юмор… — Честно говоря, по-моему, толпа только из-за юмора его и терпит. Слишком сложная подача. — Думаешь? — в миг погрустнев спрашивает Лео. — Но они так хлопали… — И так зевали во время монологов Рональда, ага, — кивает Зо. — Они хлопали только благодаря актёрам, которые еле вытаскивают на себе пьесу. Долго она не протянет. Думаю, скоро им придётся забросить её и перейти на кого-то попроще. — Жаль, такая пьеса, — задумчиво тянет Да Винчи. Зо хлопает его по плечу. — Радуйся, что мы смогли её увидеть. Это большая удача. Он потягивается, как кот, зевает и тянет лениво: — Та-ак не хочется возвращаться к себе, ты бы знал. А ты домой сейчас? Лео морщится. — Нет. Сегодня переночую в студии. Зо хитро щурит глаза. — Если вдруг соберёшься пригласить меня с собой, то я могу достать вина и развлекать тебя глупыми разговорами всю ночь. — Заманчивое предложение, — улыбается Лео. Двери в мастерскую снова открывает Зо. Ночь выдаётся пасмурной, поэтому в помещении темнее, чем в прошлый раз. Лео, осторожно обходя столы и мольберты, берет с полки уже знакомый Зо светильник и, молча махнув ему рукой, поднимается по лестнице на балкон. Там у стены оказывается лежанка и маленький столик рядом. — Я смотрю, ты часто здесь ночуешь, — выгибает бровь Зо. - Что, бунтуешь против родителей? Лео снова болезненно морщится и первым усаживается на лежанку, облокачиваясь спиной о стену. — Иногда приходится. Зо ставит бутылку на столик и садится рядом. В полумраке балкона оказывается на редкость уютно. — Тогда выпьем за родителей? — предлагает он, протягивая бутылку парню. — Я вот своих не помню. Лео послушно отпивает и возвращает бутыль. — Вообще никого? — Неа, — Зо делает большой глоток. — Поначалу меня отдали тётке, три или четыре года я жил у неё. Хорошее было время, обо мне даже заботились. А потом она умерла от проказы. И до четырнадцати лет меня передавали из рук в руки. А в четырнадцать я сбежал во Флоренцию. И вот теперь ты имеешь честь лицезреть меня тут. Зо снова отхлёбывает вина и протягивает бутылку Лео. — Я тоже свою мать не помню… Ну, точнее помню голос, а вот лицо — никак, — фразы перемежаются отчётливым бульканьем. — Лучше б я отца не помнил, честное слово. Какое-то время они молчат, оба вглядываясь в лежащую перед ними темноту, думая каждый о своём и молча передавая друг другу бутылку. Откуда-то с крыши раздаётся невнятный звук — то ли стук, то ли шорох. Лео вздрагивает и замогильным тоном спрашивает: — Ты веришь в призраков? Поговаривают, у нас тут ходит один. Бывший хозяин. Зо заинтересованно поворачивает к нему голову. — И что, убивает всех, кого заметит? — Неа. Ходит и причитает об упущенных возможностях и недоделанных делах. Зо фыркает. — Ну и пусть тогда себе ходит, раз безобидный. Призраки, тоже мне. Он вертит в руках бутылку и вдруг ухмыляется. — Ты вот в приметы веришь? Говорят, если пить с человеком из одной кружки, начнёшь понимать его мысли. Лео недоверчиво косится на полупустую виновницу разговора. — Так мы же из бутылки. — А есть разница? — О-о, — тянет художник. — тогда я тебе не завидую. Я сам-то в своих мыслях не всегда разбираюсь. Хотя, может со стороны видней. Если вдруг начнёшь что-то понимать — скажи мне, ладно? — Обещаю. Минут через двадцать, когда они наконец заканчивают с бутылкой, и в голове у Лео начинает всё ощутимее расползаться туман, разговор неожиданно съезжает на мифы и предания. — Как-то, когда я был ещё ребёнком, — начинает рассказывать Зо. — Мне рассказывали об одном царе. Он правил на острове и, от нечего делать, построил там огромный лабиринт и заточил туда свирепое чудовище — человека с головой быка. Каждый год этому чудовищу приносили жертву из семи юношей и семи девушек, живущих в в провинциях этого острова. Однажды жребий отправится в лабиринт выпал единственному сыну правителя одной из республик, его отец долго плакал и просил сына отдать жребий кому-то менее важному, чем наследник престола. Но сын решил, что он мужчина, а раз он мужчина, то должен героически умереть. А корабль, на котором отправлялись на остров жертвы, всегда ходил под чёрным флагом. Тогда старик попросил его, если вдруг ему удастся выжить, снять этот чёрный флаг с корабля. Сын пообещал. На острове молодой и прекрасный герой понравился дочери царя, и она дала ему клубок нитей, чтобы он смог найти выход из лабиринта. Тогда герой, воодушевился подарком так, что убил в лабиринте этого самого ужасного монстра и вывел за собой всех предназначенных в жертву. И, пока царь не спохватился, они сели на свой корабль и поплыли себе домой. Герой был так рад освобождению, что забыл о наказе царя. А тот, увидев флаг, обезумел от горя и прыгнул в бушующие морские воды. Глупая смерть. Зо поворачивается к Лео и ловит его внимательный взгляд. — Но это ведь тоже греческий миф. Зо заинтересованно выгибает бровь. — Правда? — Да. Царя звали Минос, остров назывался Крит, монстра называли Минотавр, этого героя — Тесей. А дочь царя была Ариадной. Она уплыла вместе с Тесеем на корабле, сбежала от отца, но он посчитал её обузой и по пути оставил на каком-то острове. Она готова была утопиться в море, но к ней пришёл Дионис. Он спас её и взял в жёны. Зо усмехается. — Если она была обузой, то почему он просто не оставил её дома? — А ты бы оставил прекрасную юную деву, влюблённую в тебя по уши? — Если бы и не оставил, то точно уж не стал бы бросать её посреди моря. Лео пожимает плечами. — Греки вообще очень суровый народ, если судить по их преданиям. Зо потягивается, протирает уставшие глаза и просит: — Расскажи о Дионисе. Лео морщит лоб, вспоминая. — Он был сыном верховного греческого бога Зевса и смертной женщины Семелы, — начинает он негромко. — Когда жена Зевса, богиня Гера, узнала о том, что Семела беременна, она… эм… В общем, она подговорила Семелу увидеть своего любовника во всём божественном великолепии и, когда Зевс в очередной раз пришёл к ней, Семела попросила его обнять её в том виде, в котором он обнимает Геру. Зевс был вынужден исполнить просьбу, явившись в виде пламени молний, и Семела была мгновенно объята огнём. Зевс успел вырвать из её чрева недоношенного ребёнка и вшить его в своё бедро. Где он благополучно его и выносил. Зо фыркает. — Прости? — Я же говорю, греки очень суровый народ, а уж их боги… Так вот, младенца отдали на воспитание нимфам Нисейской долины. Там его наставник, Силен, открыл Дионису тайны природы и научил изготовлению вина. Позже Дионис покинул долину, в которой вырос, и странствовал по миру, обучая людей искусству виноделия, сея вокруг себя веселье и беззаботность и совращая прекрасных дев и юношей. — Да у него была неплохая жизнь, а? — усмехается Зо. — Почему именно Дионис? Лео пару раз непонимающе хлопает глазами, потом соображает, что это он о картине и неопределённо пожимает плечами: — Не знаю. Потому что ты красивый, как греческий бог и предложил мне вина при первой встрече. Зо фыркает. Лео долго и внимательно разглядывает его, ложится подбородком на его плечо и вдруг требует: — Поцелуй меня. Зо чуть виновато улыбается, но отвечает уверенно. — Нет. Лео досадливо хмурится. — Почему? Зо вздыхает. Слишком сложно сейчас объяснить, что он чётко разделяет понятия «духовная близость» и «близость плотская». Спасибо счастливому детству. Что считает невозможным быть другом, соратником, союзником тому, с кем делил постель. Что вся эта любовь и «моя жена — прежде всего мой друг» — всё дурацкие выдумки. Что это исключающие друг друга понятия. Что он предпочитает даже случайно не встречаться с теми, кто побывал в его постели. А Лео… Лео его очаровал. Он даже почти восхищается, да. Этот нескончаемый поток идей, шальной блеск в глазах, кое-где ещё проступающая детская наивность — это подкупает. И Зо не хочет всё это терять из-за одной приятной ночи. — Потому что три дня назад я нашёл талантливого художника, интереснейшего человека и… друга. А не подстилку на ночь, — объясняет он как может. Лео тихо фыркает. Друга, надо же. Кто-то ещё в них верит. — Я устал, — растягиваясь на лежанке, зевает он. — Давай спать. Зо задувает светильник и послушно укладывается рядом. Лео недоволен и раздосадован. С Зо было спокойно, с Зо было не так сложно находится рядом с людьми, с Зо было интересно, в конце концов. А ещё Зо был жутко красивым. Лео уже было подумал, что они могли бы стать партнёрами, никто бы ничего от этого не потерял. А теперь этот дурак городит что-то о дружбе, о принципах. Обидно. Через пару минут молчания Лео переворачивается лицом к Зо и шумно вздыхает. — Тогда хотя бы обними меня, — будто продолжая разговор, просит он. — Холодно. Зо неожиданно не возражает, обнимает его за плечи и притягивает к себе. Лео утыкается носом ему в шею, цепляется руками за рубашку, тихо дышит. Нужно постараться побыть рядом с этим человеком как можно дольше. Потому что, он уверен, завтра они распрощаются и больше никогда не встретятся.