Их никто не видит
Она не чувствует боли. На лице появляется умиротворенная улыбка, когда острое лезвие впивается в нежную кожу, освобождая от внутренних демонов. Они исчезают. Ненадолго, правда, но даже в эти короткие минуты легкие очищаются от гнили, проросшей внутри, и вдыхают. Дышат. Дышат. Дышат. Внутренности сжимаются от аромата цветов и яблок. Ветер касается высоких деревьев, беспокоя зеленые листья, но ей нравится этот звук. Он такой спокойный, родной и приветливый. Теплая алая жидкость скользит по впалому животу, пока она смотрит на темную, знакомую с детства улицу. Давит сильнее, желая чувствовать хоть что-то, но никакая физическая боль не сравнится с душевной. Откладывает складной ножик на деревянный стол и проводит пальцем по свежей ранке, завороженно разглядывая, как расползается кровь по телу. Еще. Ей нужно еще. Чувствовать. Вновь хватает холодное оружие, вдавливая куда-то в область сердца. Дышит часто, ощущая легкое головокружение. Не то. Совсем не то. В уголках голубых глаз собираются слезы, стекают по щекам и падают на листки бумаг, рассыпанных по полу. Они все исписаны корявым почерком четырнадцатилетней школьницы. В них вся боль, отчаяние и ненависть. В них – она. Разбросанная по прямым линиям, изрисованная черной ручкой, расплывающаяся от соленой воды. Ей бы кричать, да так громко, чтобы весь мир услышал, но он не услышит. Не обратит внимания на потерянную, обиженную, одинокую. Пальцы правой руки стискивают карандаш, мелко дрожа. Не решается. Она знает, что вопрос, вертящийся в голове, навсегда останется без ответа. Знает, что если задаст его, то примет то, что потеряла. Белая футболка пропитывается кровью, прилипая к израненной коже. Девочка не касается заживших рубцов, оставляет на потом, когда будет совсем плохо, если наступит темнота и единственное, что ей останется – умереть. Шагнуть в пропасть, оставляя позади себя и окунаясь в легкость. Вот что ей нужно. Чувствовать боль, смешанную со сладкой свободой. Кто-то настойчиво стучит в дверь, умоляя впустить, не делать глупостей. Позволить войти и помочь со всем справиться. Но ее никто не понимает. И никогда не поймет. Легкие вновь наполняются гнилой реальностью, рука со сжатым в ладони ножом обессиленно опускается вдоль тела, ударяясь о бедра. Нечаянно царапает себя, стискивает зубы, внимательно разглядывая пустой белый лист. Смотрит долго, вспоминая, прокручивая в голове все, что было “до”. Потому что нет никакого “сейчас”. И тем более “после”. Все, что у нее осталось – исчезающие с каждым днем образы. Они растворяются во времени, и даже фотографии в красивых рамках не в состоянии сохранить ощущения теплоты после каждой улыбки близких. Почему вы бросили меня? Почему ты бросила меня, Эмили?***
Кларк
Непривычно. Лежу на широкой кровати, окруженная темнотой, рядом с Октавией Блейк, которую практически не знаю. Окно в комнате распахнуто настежь, но мне все равно душно, приходится каждую минуту стирать пот с лица майкой настолько тихо, практически не шевелясь, чтобы не разбудить гостеприимную хозяйку. Младшая Блейк не стала заваливать вопросами, лишь дала парочку жаропонижающих таблеток и предложила что-нибудь сладкое, но я отказалась. Октавия уснула быстро, предупреждая, что могу разбудить в любую секунду, если что-то понадобится. Девушка начинает бормотать во сне, переворачиваясь на другой бок, лицом ко мне, невольно начинаю разглядывать детское, невинное, такое красивое и умиротворенное лицо. Вновь замечаю заживающие порезы на запястьях, хочется дотронуться до них, провести по багровым полоскам, надавливая, наблюдая за реакцией. Тянусь, но тут же сжимаю холодные пальцы, кусая выпирающие костяшки. Октавия придвигается ближе, видимо, спать в одной кровати с кем-то ей приходится не так часто, поэтому привычка развалиться на всю ширину дает о себе знать. Не шевелюсь. Мне до боли неуютно, шея затекает и хочется пить, но чувство смущения и благодарности давит на виски, не позволяя мешать. Прислушиваюсь к тишине. Она мирная и спокойная, растекается по воздуху, заставляя прикрывать веки от усталости, и я бы уснула прямо сейчас, но горло продолжает саднить, а пот облипает тело. Решаюсь все-таки подняться, каждое движение тихое, неуловимое, я привыкла быть незаметной. Пол под ногами не скрипит, постель не проминается под весом, остается только дверь. Глубоко вдыхаю, идя на ощупь, задернутые плотно шторы не пропускают ни намека на свет луны, хорошо, что разглядела комнату по приходу. Оказавшись в длинном, таком же темном коридоре, расслабленно выдыхаю, чувствую себя намного легче. Я не люблю находиться в одной спальне, а тем более лежать на одной кровати с практически незнакомым человеком. Это напрягает. Только Мерфи, Рейвен и папа. Моя зона комфорта выстроена из барьеров, которые сложно пробить. Чувство незащищенности вклинивается в мое пространство, нашептывая, что нельзя так опрометчиво и быстро начинать доверять людям. Опираюсь ладонью о прохладную стену, через секунду прижимаясь к ней разгоряченным лбом. Температура не спала, дома есть таблетки, которые всегда помогают, но у меня нет абсолютно никого желания возвращаться туда. Странно, здесь, будучи в чужом месте, я не ощущаю страха. Только желание скорее выпить воды. Октавия, конечно же, не провела мне экскурсию по всему дому, поэтому, разглядев кое-как в кромешной тьме лестницу, направляюсь к ней. Можно было зайти в ванную, но боюсь спутать с комнатой странного парня. Когда брюнетка тащила меня к себе, глаза застилали слезы, и я не смотрела по сторонам, чтобы запечатлеть в памяти все находящееся здесь. Внезапно в одной из комнат загорается свет, мысленно ругаю себя, хотя, по сути, не издала ни звука. Так же тихо, но уже быстрее, спускаюсь по лестнице на первый этаж и тут же замираю, прислушиваясь. С кухни доносится детский смех, он приглушенный и еле уловимый. Хмурюсь, ведь в этом доме нет маленьких детей. Нет. Есть. Рози. Ноги сводит судорога, а затылок покалывает от накатывающего страха. Тебе нечего бояться, Гриффин. Это же всего лишь ребенок. Ребенок, который хочет меня убить. Мертвый ребенок. Топот не одной пары ног становится громче, будто приближается ко мне. Но я никого не вижу. Кто-то проносится мимо, толкая, бьюсь поясницей о перила, шипя от боли. Сжимаю руки в кулаки, следуя дальше. Я собиралась пить. Призраки дома Блейков меня не касаются. Кухня залита светом, становится проще ориентироваться, не смотрю по сторонам, шарю по столешнице в поисках кружки, откручиваю кран с холодной водой и наполняю стакан. А потом слишком отчетливо слышу тяжелое дыхание прямо за спиной. Оно совсем рядом. Запах гари проникает внутрь, заставляя откашляться. Делаю пару глотков, выливаю остатки в раковину и резко оборачиваюсь, мечтая, чтобы все это привиделось. Чтобы здесь никого не оказалось. Стакан все еще в руке, но когда вижу перед собой Октавию, лицо которой наполовину обгорело, пальцы разжимаются, позволяя стеклу разбиться под босыми ногами. За обуглившуюся, почерневшую руку ее держит Рози, склонив голову на бок. Она смотрит, прожигает, впивается взглядом, и я чувствую, как внутри все окутывает пламенем. -Октавия? Девушка в следующий миг стискивает мою шею пальцами, которые буквально горят, обжигая кожу. Задыхаюсь, хватаюсь за запястья, но тут же одергиваю руки. -Кто тут у нас? - голос словно шипение змеи, - Ты не должна быть здесь. Мне больно, девушка сжимает горло сильнее, приподнимая выше, и я уже не касаюсь пола. -Отпусти, - Рози дергает брюнетку за подол розового платья, заставляя обратить на нее внимание, - Не делай ей больно. Иначе она узнает. Где-то в глубине сознания удивляюсь просьбе девчонки, ведь та сама собиралась меня прикончить. Нечто смахивающее на младшую Блейк слушается. Скалится, напоследок давит, но все же отпускает, падаю на холодную плитку, ударяясь головой о шкафчик. Не сильно, но все равно отдается глухим спазмом по телу. Закрываю глаза, утыкаюсь лбом в колени, пытаясь понять происходящее вокруг. Кто это и что им всем от меня, черт возьми, надо. Не знаю сколько так просидела, когда прихожу в себя на улице начинает рассветать. Вытягиваю ноги и прижимаюсь спиной к дверце шкафа, втягиваю носом прохладный, осенний воздух и улыбаюсь, чувствуя странное спокойствие. Будто ничего не произошло. Приятное ощущение одиночества, пение редких птиц и растворяющаяся темнота очищает голову, даря такое необходимое умиротворение. Запускаю руку под майку, провожу подушечками пальцев по рубцам, кусая губу. Я не в курсе, зачем вредила себе когда-то, не помню тех чувств, что испытывала, но сейчас новая затянувшаяся кожа после порезов и ожогов так приятна на ощупь. Это успокаивает. Это является связью с прошлым. -Кларк? - обеспокоенный голос Блейк врывается в тишину, поднимаю взгляд на брата и сестру - Что случилось? Девушка подбегает ко мне желая помочь, не ожидая реакции, последовавшей за ее действиями. Отшатываюсь назад, распарывая ладонь, шиплю от неожиданности, коря себя за тупость. Это же не она, Кларк. Это не та Октавия, которая пару часов назад пыталась тебя задушить и сжечь изнутри. Видимо в глазах все ещё читается испуг, младшая Блейк осторожно касается плеча, поглаживая. -Все хорошо. Что прошло, Кларк? Почему на полу разбитая кружка? -У тебя кровь, - непринуждённо замечает Беллами Блейк, копошась в холодильнике. Хочется дать смачный подзатыльник, но кто я ему? Кто он мне? Не нахожу, что ответить, смотрю на белый кафель по которому расползается алая жидкость. Чертова идиотка! -П-простите, - заикаюсь, вскакивая на ноги, и тут же, кто бы мог подумать, наступаю на еле заметный осколок, - Я все уберу!! Какая неуклюжая, боже! Прыгаю на одной ноге, слушая тихий смех Окти и недовольный вздох брюнета. Он подходит ко мне, цепко берет за талию и усаживает на высокий стул, не обращая никакого внимания на возмущения и требования поставить на место. -Не шевелись даже, припадочная. Хмурюсь от злости, ибо это прозвище, данное Блейком, вовсе не кажется безобидным или смешным. Это задевает. -Надо в больницу, - изрекает девушка после тщательного осмотра ладони, довольно кивает, будто хвалит саму себя за верное решение, - Беллами донесёт тебя до машины и вместе поедем. Но Беллами, видимо, не согласен с мнением сестры. Он давится соком, крутит пальцем у виска, оставляет стакан в раковине, но, немного погодя, все же моет его и прячет в шкафчик, а потом удаляется, махнув рукой на прощание. Октавия возмущённо рычит, вперив руки в бока, и идёт за братом, кидая вслед непристойные фразочки. Невольно улыбаюсь от разыгравшейся картины, неосознанно тянусь пальцами к шее, воспоминания врываются в голову, становится не по себе, голова кружится и я бы упала, но кто-то хватает за предплечье, отрезвляя. Беллами стоит напротив, молча смотрит на рану и начинает стирать влажным полотенцем засохшую кое-где кровь. -Не надо, - пытаюсь освободить руку от стальных тисков, - Отпусти. Блейк качает головой и без каких-либо усилий придвигает стул, на котором я сижу, к раковине, подставляя ладонь под холодную воду. Порез горит, пальцы леденеют так, что сложно двигать ими. Дышу глубоко, полной грудью, мысленно умоляя себя терпеть и не издавать ни звука, чтобы у Блейка не появилось поводов для дальнейших насмешек. Он делает все аккуратно, будто не в первый раз, и я тут же мысленно бью себя по лбу, запихивая вопрос, на который уже знаю ответ, куда подальше. -А это что? - приподнимает бровь, разглядывая шею. Черт, значит, остались отметины, - Занимаешься самобичеванием, м? Резко выдергиваю руку, прижимая к груди. Майка тут же пропитывается кровью и водой, становится холодно, кожа покрывается мурашками, но я лишь продолжаю укоризненно смотреть на парня в ожидании обидных слов. Но Блейк удивляет. Пожимает плечами, забирает из холодильника гребаный апельсиновый сок и уходит, бросая напоследок, что идет спать оставшиеся полтора часа, и чтобы Октавия сама разбиралась со своей новой подружкой. Проглатываю грубые слова, и возвращаюсь к столу самостоятельно обрабатывать раны. На ступне порез совсем маленький, не трогаю, решая, что заживет со временем. А вот ладонь оставляет желать лучшего. Наверно брюнетка все же права и стоит обратиться к врачу. Бинт кончается, я обещаю самой себе, что куплю им десять таких. Мне неимоверно стыдно, начинаю собирать осколки, выкидывая в мусор, не понимаю, куда делась Октавия, поэтому выхожу в уютный, светлый, большой зал, чтобы подняться на второй этаж. Попрошу тряпку, вытру пол и уйду. Но куда? В дом возвращаться одной совсем не хочется. -Ты все еще здесь? - за долю секунды отлетаю к стене, сильно бьюсь головой, в какой-то момент лишаясь зрения, а когда все приобретает прежний вид вижу "Октавию". Оно все в том же розовом платье, но уже без обуглившейся кожи, замахивается, собираясь ударить, но успеваю увернуться, хватаясь за перила. -У тебя не получится! - скрипит зубами, приближаясь к моему лицу, - Октавия принадлежит нам! Нам! Ты не заберешь ее!! Она моя! Моя! И снова пальцы на шее, сдавливают, перекрывают доступ к кислороду. -Ты должна помнить, Кларк Гриффин. Я не понимаю. Перед глазами снова темнеет, теряю связь с реальностью, но нахожу в себе силы и нашептываю, что та, кого я чувствую, та, чья рука медленно приводит к смерти, не настоящая. Не настоящая!! -Вспомни! Тихий шепот и все исчезает. Оно исчезает, освобождая от тисков, давая возможность глотать воздух. Чувствую невероятную усталость. Забываю о том, что хотела убраться, забываю о Октавии и Беллами, на трясущихся ногах, не сдерживая слез, плетусь к дивану. Он кажется уютным и мягким, таким манящим прямо в эту секунду. Сон решает предъявить на меня свои права и наконец-то забрать в царство Морфея. А я и не сопротивляюсь, ведь широкий диван действительно удивительно удобный, и как только голова касается пуховой подушки, меня вырубает. И мне снятся сны о детстве, где нас не четверо. Семья большая и веселая, дружная. Эти сны заполняют пробелы, но только на несколько часов. Когда я просыпаюсь, все исчезает.***
Она стучит по краю узкой больничной койки. Раз. Два. Три. Она подходит все ближе, не сводя взгляда. Тук. Глаза пустые, безжизненные, черные. Злые. Тук. Тонкие пальцы сжимают прозрачную трубку, по которой медленно стекает лекарство. Отпускают и тут же сжимают, будто насмехаясь. Улыбка обезображивает лицо, Джон слышит хриплое дыхание и еле уловимый шепот, слетающий с губ. Не может разобрать. Четыре. Она все ближе. Тук. Указательным легонько бьет по кислородной маске на его лице. Зрачки Мерфи увеличиваются от страха. Он не знает, что будет дальше. Пять. Блондинка давит на выпирающий кадык, снова возвращается к маске. Тук. Тук. Шесть. Мерфи не знает, что будет дальше. Она цепляется, резко срывая маску, отбирая возможность вдыхать. Джон ловит ртом воздух, пытается закричать, но его никто не услышит, он не может шевельнуться, чтобы нажать на кнопку вызова. Он не может ничего. Только смотреть с ужасом и разочарованием. Кларк, усмехаясь, опускается лицом к лицу парня, все еще пытающегося бороться за жизнь. От нее воняет гнилью, сожжённой плотью и смрадом. Потрескавшиеся губы оказываются прямо у уха, и Джон слышит слишком отчетливо: -Гори. А потом ощущает, будто в глотку запихивают горящий факел, проталкивая глубже и глубже, разъедая все органы. Огонь рвется через плоть наружу. -Чувствуешь? Мерфи чувствует. И понимает. Это не Кларк. Нет, не Кларк... ... Эмили.