Список

Ты решил, что потерял любовь. Что ж, я видел её вчера. Ты — тот, о ком она думает, И она попросила передать это тебе. Она сказала, что любит тебя, И ты знаешь, что это не плохо. Да, она любит тебя, И ты знаешь, что должен быть счастлив. («She loves you», «The Beatles)». Спальня, в которой оказались Маркус и Гермиона, явно была подготовлена для чего-то романтичного: в приглушённом сумраке шелковисто мерцали свечи, а в большом, сложенном из грубого камня камине мягко свивались языки огня. Массивная кровать с балдахином была разобрана. Флинт, держа Гермиону в объятьях, практически внёс её в комнату. Как ни странно, Дафна и Блейз последовали за ними. Правда, стоило им войти, Дафна тут же подтолкнула Забини к креслу, стоящему в дальнем, укрытом тенью углу, и поднесла палец к губам, приказывая сидеть тихо и не мешать. Впрочем, Гермиона даже не заметила их присутствия. Маркус же если и обратил внимание, не подал вида, поскольку весь сосредоточился на желанной гостье. И правильно сделал, потому что после нескромных поцелуев она не знала, куда себя деть. Стоило им поговорить честно, и Гермиона почувствовала себя лучше. Откуда-то пришло понимание: всё нормально, ничего такого уж страшного не происходит. Хотя некоторая неловкость всё же осталась. Положив руки Флинту на грудь, она предупредила: — Просто чтобы ты знал: для меня это всего лишь секс, — и немного нервно рассмеялась. — Всегда хотелось сказать кому-нибудь что-то подобное. — А это правда? — спросил Маркус несколько бесцеремонно, но с очаровательной усмешкой на лице. — Я тебе не нравлюсь? Совсем-совсем? Вот я сейчас чётко осознаю, что в какой-то мере люблю тебя. Это заявление потрясло её, хотя Гермиона и понимала, что Флинт имел в виду: он полюбил её как друга. Она не питала иллюзий на его счёт, да и не желала чего-то подобного. Честно сказать, стоило ей подумать над его словами чуть дольше, и она готова была ответить ему «да». — Ну… Нет… Я не верю в пустой животный трах. Мне кажется, любой секс должен иметь цель и причины. Я рада, что мы не делаем это из желания отомстить или наказать, и какая-то часть меня оценила, что вы выбрали именно меня, — Гермиона уткнулась лицом в его грудь. — Однако… Я всё-таки не скажу, что люблю тебя. Даже как друга. Может быть, так и есть на самом деле… Но если я произнесу это вслух, вся ситуация станет для меня несколько… неприглядной. Прямо сейчас я не могу любить кого-то… Не могу себе этого позволить… Обняв Гермиону ещё крепче, Маркус ласково отвёл пряди волос, скрывавшие залитое смущением лицо: — Ты — чудо, гриффиндорская малышка. Ты — сама любовь, — повернувшись к тёмному углу, он спросил: — Разве она не чудо? Гермиона ошарашенно подняла голову. — Постой… С кем ты разговариваешь? — и оглянувшись через плечо, ахнула: — Что она здесь делает? — Я говорил тебе, Дафна хотела бы посмотреть. — Вообще-то я… Я думала, что всё это говорилось несерьёзно, под действием выпивки… К тому же ваша теория «секс из мести» уже неактуальна. Я не готова к подобному, — Гермиона отпрянула от него, с головой накрытая внезапным и мучительным стыдом. — Целоваться перед ней — это одно, а понимать, что она находится здесь же, наблюдает за тем, что происходит — это совсем… совсем другое… Я не могу… В конце концов, я не… не распутница какая-то… Блейз во весь голос расхохотался в своём тёмном уголке, и Гермиона, услышав этот смех, стремительно развернулась в его сторону. — Что он здесь делает?! — Я не разрешал ему глазеть! — Маркус, многозначительно улыбаясь другу, указал на дверь. — На выход, Забини. — Распутница… Ой, я не могу… — Забини продолжал заливаться смехом, держась за бок, но, отдышавшись, возразил: — Я ведь нужен Дафне — для моральной поддержки. — Лжец, — улыбнулась та. — Он сам сюда притащился. Без приглашения. — Это в некоторой степени преувеличение, — надменно выразил несогласие Блейз, плюхаясь обратно в кресло у камина. — Кроме того, Грейнджер у нас, конечно, слишком распутна и не понимает, что нет ни одной веской причины скрывать от меня насколько она заинтересована происходящим. В конце концов, она на себе ощутила мою сексуальную мощь. — Зато достаточно причин скрывать насколько заинтересован я! — взревел Маркус. — Вон! — Боишься, что я буду оценивать предвзято, и ты провалишь испытание? — лениво протянул Забини, даже не собираясь покидать комнату. — К тому же, мне кажется, я уже видел всё, что ты можешь ей предложить, или ты забыл? — Вон! — скомандовала Гермиона, в свою очередь указывая на дверь. — Не волнуйтесь, я не собираюсь давать вам ценные указания по поводу того, что, куда и как засовывать. Вдобавок ты больше не мой типаж, Флинт, так что можешь быть спокоен, — отрезал Блейз. Неизменная усмешка Маркуса сошла на нет. — Что он хочет этим сказать? Гермиона сделала вид, будто ничего не поняла, а Дафна спокойно пояснила: — Полагаю, любимый, Блейз пытается сказать нам, что он бисексул. — Именно! Будто ты не знал об этом, — подтвердил Забини прежде, чем понял, в чём признался только что, однако его потрясение тут же сменилось широкой улыбкой. Маркус выглядел смущенным. Гермиона опешила. Дафна находилась в замешательстве. — Ну и ну… Я и не думал, что признание пройдёт так легко, — воскликнул Забини радостно. — Теперь малышка знает, Малфой знает, Флинт знает… Подожди, а откуда, во имя Мерлина, об этом известно тебе? — Блейз, а следом за ним и Гермиона с Маркусом повернулись к Дафне. У неё хватило совести изобразить пристыжённый вид. — Астория рассказала. Давным-давно. Забини хотел отпустить пару ласковых в адрес её покойной сестры, но из уважения к самой Дафне, не стал продолжать эту тему. Помолчав, он произнёс: — А знаете, что-то я не в настроении оставаться здесь дольше. Прелестного вечера. Подойдя к Гермионе, он наклонился и поцеловал её в щёку. — Получи удовольствие. Будь распутницей. В твоей жизни этого так не хватает. Это совсем не означает, что ты должна любить его. Хочешь ты этого или нет, иногда секс — это просто секс. Не со мной и не с… кем-то ещё, но с ним — несомненно. Затем похлопал Флинта по спине. — Я и впрямь сначала собирался оценить твой «растущий потенциал», да и лицезреть весь процесс был не против… Ой, совсем забыл сказать: у неё очень чувствительные кожа под правой коленкой и мочка левого уха. Величаво продефилировав мимо Дафны, он проронил: — Теперь я совсем не уверен, что ты заслуживаешь Маркуса. — Эй, не нападай на неё за то, что она раскрыла твой секрет! — возмутился Флинт вслед уходящему другу. — Я его обидела? — расстроилась Дафна. Забини покинул спальню, и Гермиона, облегчённо выдохнув среди воцарившегося молчания, спросила: — Ну что, похоже, ничего у нас сегодня не получится, правда же? Это хорошо. Уже почти утро, и, думаю, мне тоже пора оставить вас. — Нет! — хором воскликнули Дафна и Маркус. Дафна села в ещё тёплое после Блейза кресло возле камина и сказала: — Я больше не произнесу ни слова, чтобы не мешать вам. Мне жаль, что ты не можешь понять, но мне это действительно необходимо. Я должна увидеть. Клянусь, я хочу этого, чтобы убедиться: он меня на самом деле прощает. Я не лесбиянка. И не вуайеристка… Хотя, ну, может, только самую малость… Я не собираюсь смотреть на вас, чтобы потом вспоминать и наказывать Маркуса за это. Я на самом деле хочу увидеть вас вместе. Положив ногу на ногу, она сказала: — Продолжайте. Не обращайте на меня внимания. Гермиона беспомощно оглянулась на Флинта. — Я не могу… Мне жаль, но я не могу! Сидящая за их спинами Дафна спросила: — Ты хочешь его, Гермиона? Маркус приподнял бровь, и на лице его заиграла улыбка. — Хочешь? — Вы меня раньше положенного в гроб загоните, — пробормотала Гермиона, уткнувшись ему в грудь. Тогда Дафна задала ещё один вопрос, который (она была уверена) должен был сработать наверняка: — Ты боишься? Гермиона оглянулась. — Я слишком умна, чтобы попасться на твои уловки. И я почти ничего не боюсь… Или делаю вид, что не боюсь, — отвернувшись от них, она начала складывать на прикроватную тумбочку украшения и палочку, шепча: — Ничего… Кроме собственной смерти, — затем повернулась к Маркусу. — Так. Ладно. Давай сделаем это. Но учти: мне уже пора вернуться домой, к моему котёнку, так что мы должны сделать это быстро. Флинт, услышав такие слова, расхохотался, закинув голову назад. Он снова обнял её, на этот раз так крепко, так нежно, что Гермионе показалось: он обволакивает её собственным телом. — Ты — настоящее сокровище, малышка. Я уже говорил тебе это и готов повторить снова. Гермионе в этот момент было совсем не до шуток, но она невольно улыбнулась в ответ и… потерялась в его тихом смехе, искренней улыбке, завораживающем мерцании глаз… Она вдруг ощутила необычайную лёгкость, ей больше не хотелось плакать (как она плакала в гостиной перед Блейзом, говоря о скорой смерти). Если бы сейчас кто-нибудь спросил её, что она чувствует, Гермиона призналась бы, что счастлива! — Ты тоже сокровище, но к тому же ещё и хитрый, большой змей, — ответила она, усмехнувшись. — Ты рассказал ей о прозвище, которым я называю твой…? — поразилась Дафна, по-прежнему сидя в кресле. Гермиона и Маркус одновременно обернулись к ней, глядя растерянно и удивлённо. А потом вся троица дружно расхохоталась. Гермиона снова повернулась к Флинту и, когда он подмигнул, наконец почувствовала, что не против всего происходящего, оно ей даже начинает нравиться. Она не понимала почему, но ощущала себя именно так. Бережно обхватив ладонями её лицо, Маркус одними глазами спросил: «Всё хорошо?» Она сразу поняла его и кивнула в ответ. — Ты такая красивая, Гермиона, — признался он искренне. Осыпая её шею поцелуями, поглаживая волосы, он всё тянул её за руки на себя, чтобы она перестала оглядываться на сидящую в сумраке Дафну. — Здесь только мы с тобой, Гермиона. Только ты и я. Шаг навстречу друг другу, и она покорилась силе и мягкости его губ. Гермиону трясло — от нервов или от возбуждения, она сама не понимала. Осторожные, ласковые поцелуи постепенно становились всё более настойчивыми, более страстными, а нежный и гладкий, словно шёлк, язык проникал всё глубже, исследовал, овладевал, лишал воли. Руки Гермионы, будто сами собой поднимались всё выше, поглаживая широкие плечи Маркуса, лаская затылок, путаясь в глянцевых тёмных волосах. Незаметно оба оказались на большой кровати. Обнажёнными. Всё получилось так просто: он снял одежду с неё, она — с него… Это произошло как-то само собой, естественно и даже почти… изысканно. И пока они занимались друг другом: касались и поглаживали, целовали и ласкали, Гермиона временами слышала томные стоны сидящей в кресле Дафны, но почему-то боялась смотреть на неё и только радовалась, что Забини всё-таки ушёл. Оказалось, что тело у Маркуса Флинта крепкое и мощное. Невольно Гермиона стала сравнивать его с Блейзом. Забини телосложением напоминал Архангела: стройный, изящный торс с сухими, но сильными, чётко очерченными мышцами и сухожилиями. Флинт был полной его противоположностью — более широкий в плечах, он имел атлетическое, словно высеченное из камня тело греческого бога с рельефными массивными мускулами. И если Блейз обладал действительно талантливым ртом (хотя Гермиона отдавала должное и его длинным, красивым пальцам), то прикосновения Маркуса заставляли изнемогать от мучительно острого возбуждения, хотя его руки были грубее, а пальцы двигались более резко и жёстко. Когда он наконец обхватил её груди ладонями, сжимая их и поглаживая, очерчивая требовательными губами, Гермиона застонала так же громко, как и Дафна. Напряжённые соски отозвались волной болезненного возбуждения на жаркие ласки и откровенные слова. Маркус шептал: — Они прекрасны, — и улыбался, прижимался щекой к нежной коже, любовно потираясь еле заметной щетиной, щекоча горячим дыханием — словом, делая то, чего она от него никак не ожидала. Весь он был такой большой, по сравнению с Гермионой, такой горячий… В изнеможении она закрыла глаза, потому что с каждой минутой в ней нарастало чувство, что вот-вот закипающая под его прикосновениями кровь, разорвав артерии и вены, выплеснется, а заходящееся в бешеном ритме сердце выскочит из груди. Всё происходило будто бы не с ней. Гермиона никогда не вела себя подобным образом. «Смогу ли я, после всего происходящего между нами, вновь посмотреть в глаза этим двум людям?.. М-м-м… Какая разница?..» Сейчас Маркус вытворял языком что-то настолько умопомрачительное, что все мысли о Блейзе и его талантливом рте моментально испарились из головы. Дафна, покинув кресло, уселась на краю кровати и начала поглаживать руки и плечи Гермионы. И та не возражала! Ей отчего-то казалось, что действия Дафны… уместны… Но она всё же стыдливо прикрыла веки, потому что, даже несмотря на уместность, всё, что творилось в этой комнате казалось ей таким нереальным, таким… развратным! Гермиона опомнилась, лишь когда Флинт устроился между её ног. Именно в этот момент решила посмотреть в глаза его девушке. Она опасалась обнаружить в них ненависть или ревность, но с изумлением увидела, что Дафна улыбается Маркусу, поглаживая ему спину, словно разрисовывая её замысловатыми кругами. «Если бы только я могла почувствовать что-то подобное этой безоговорочной, всепрощающей и на всё готовой ради кого-то любви… Если бы только могла… Если бы… только… Ну же… давай… » Она на самом деле чувствовала себя отлично, просто здорово! Гермиона посчитала, что очень глупо изображать из себя «бревно», раз всё происходящее не оставило её равнодушной: она отнюдь не была «скромной фиалкой». И даже припомнила один-два приёмчика, вполне способных доказать это девушке Флинта, но в конце концов поняла, что ничего и никому не должна доказывать. Она здесь не для этого. Маркус всё быстрей и глубже двигался внутри неё, но смотрел в это время в глаза Дафны, по-прежнему сидящей на краю кровати. И когда Гермиона обнаружила, что это возбуждает её гораздо сильней, чем всё, что произошло этой ночью… Именно в этот момент её и накрыл сумасшедший оргазм. Финальным толчком входя в Гермиону и кончая, Маркус выдохнул: — Я люблю тебя, Дафна, — а затем, отдышавшись и поцеловав лежавшую под ним без сил девушку, добавил: — И тебя я тоже люблю, малышка. Когда Флинт сказал это впервые, до того, как они начали заниматься любовью, Гермионе показалось, что он говорит по-дружески, имея в виду обычную симпатию. Теперь же, после того, что произошло между ними, она ощущала что-то совершенно иное, какую-то близость, причастность к чему-то светлому. Ей хотелось удержать это чувство и нежно хранить глубоко в сердце до конца своей короткой жизни. Когда они окончательно пришли в себя, Маркус поцеловал Гермиону ещё раз и сказал: — Спасибо. Затем таким же образом выразил признательность Дафне. А та, словно палочку в эстафете, передала своё «Спасибо» Гермионе. Как будто этого странного ритуала с благодарностями было недостаточно, Дафна, полностью обнажившись, устроилась рядом с Маркусом, и они вдвоём занялись любовью. Тут Гермиона поняла, что самое время как можно быстрей убраться из этого дома. Но прежде чем уйти, не заботясь о том, услышат её или нет, сказала: — Я тоже люблю тебя. Второпях натянув одежду, она поспешила покинуть комнату и направилась в гостиную, надеясь, что камин открыт, потому что внутри до сих пор ещё всё дрожало, и она была слишком слаба, чтобы самостоятельно дизаппарировать домой. В гостиной Гермиона неожиданно для себя обнаружила Забини, который, откинувшись на спинку дивана и закинув руки за голову, ждал её. — Вы уже закончили? Я думал, это продлится дольше. Хотя, возможно, процесс занял больше времени, чем мне бы хотелось. Ну и как он? Хорош? У него большой? Я слышал, что довольно крупный. У него больше, чем у меня? Гермиона вдохнула и понимающе улыбнулась. Блейз подумал: «Блин, снова я…» Поднявшись, он протянул ей руку. — На самом деле я просто ждал тебя, чтобы проводить домой. Гермиона кивнула, подавшись вперёд, обняла его и крепко поцеловала в щёку. — Спасибо, и тебя я тоже люблю. Он замер, одной рукой придерживая её возле себя. «Что она имела в виду под этим «тоже»?» Стараясь не выдать замешательства, Блейз решил аппарировать их в квартиру Гермионы. А ещё он подумал: «Промолчу-ка я лучше в ответ на её заявление, иначе выставлю себя большущим дураком. Не пришло ещё время признаваться. Пока нет… «Тоже», наверное, означало, что она сказала Маркусу, что любит его! Да она каждому встречному-поперечному, независимо от пола, готова в любви признаться! Глупышка с огромным неравнодушным сердцем». И попытался свести всё к шутке: — Я тебе не верю. Ты же у нас самозванка-развратница. Ты, наверное, каждому человеку говоришь, что любишь его.