struck-through circle

* Небо кажется испачканным из-за кружащихся птиц. Они вновь колесят по дорогам Луизианы, пытаясь докопаться до истины. Коул по-прежнему много курит и много говорит, Марти курить бросил, а вот слушать напарника наоборот, начал. Всё тот же запах «Кэмэл», который, кажется ничем не вывести с ладоней, всё тот же серый пиджак Растина, всё те же синяки под глазами и его рубленые фразы с техасским акцентом. Вот только атмосфера в машине совсем иная. У Марти больше не белеют костяшки пальцев, как раньше, когда он стискивал руль, представляя, что это шея Коула, а Раст рад тому, что теперь может говорить с Марти на равных. Ну, почти рад. И почти на равных. Но это мелочи. Раст рассказывает Марти о психосфере, ницшеанских техниках, некрофилических культах и экспериментах. И Марти чувствует себя так, словно выходит на другой уровень. — Человеческое существо — совмещение порочных кругов. Главный секрет в том, что каждый из них вертится сам по себе, и их центры всегда остаются внутри еще одной окружности: человек выходит из последнего круга, но лишь для того, чтобы опять войти в первый. Так говорил Рене Домаль. То же самое можно сказать о депрессии. Это бесконечная петля, несколько раз обмотанная вокруг шеи. Ты силишься разорвать ее, делаешь никчёмные попытки, но пальцы скользят и неизбежно возвращаются к первому кругу, — Раст надолго замолкает. Настолько, что Марти начинает чувствовать себя неловко в этой тишине, неприятно искажённой его собственным участившимся дыханием. Он пялится на руки Раста, мирно сложенные поверх его бессменного гроссбуха и то и дело тяжело сглатывает. Сколько бы они не оставались наедине, Марти никак не привыкнет к тому, что Растин не против… (слово «трахнуться» не сочетается с депрессивным техасцем, поэтому Марти ломает голову, какое же название дать этому «процессу». Ведь все остальные сочетаются с ним ещё меньше). — Знаешь, что может излечить человека от депрессии? — спрашивает внезапно Раст, как всегда бесцеремонно вторгаясь в мысли Марти. Тот качает головой и бросает на напарника вопросительный взгляд. — Готовность шагнуть навстречу смерти. * — Тебе это понравится, — Марти нарочито небрежно швыряет Коулу на колени тонкую папку. — Здесь показания одной девчонки, видевшей в лесу, по её словам, «макаронного монстра». Заметь, за пару месяцев до того, как убили Дору Лэнг. Раст быстро пробегает глазами по строчкам, берёт в руки неумелый рисунок, изображающий зеленоухое существо с жутким лицом, словно обожжённым в нижней части. — Где ты это взял? — У шерифа, который делом Фонтено занимался. Решил, что это может пригодиться. — Та девочка… — медленно говорит Раст, не глядя на Марти, — ну, которую мы вытащили из притона Леду, она ведь видела лицо своего мучителя. Что если это был тот самый «макаронный монстр»? — Она в психиатрической клинике. Вряд ли сможет нам помочь. К тому же, зачем вновь травмировать психику ребёнка, Растин? — Травмировать её больше, чем сейчас — невозможно. Лицо того ублюдка навечно отпечаталось в её памяти. — Я в этом не участвую, — говорит Марти, поморщившись. — Если тебе так хочется, допрашивай её сам. Я не выдержу взгляда несчастного ребёнка. — Скучаешь по дочерям? — внезапно спрашивает Раст. Марти кивает. Он часто ловил себя на мысли о том, что начинает забывать, что у него была семья. Есть он и есть девочки. А есть Мэгги. Мысли о которой почти не цепляются за сознание, наоборот, истончились, стали зыбкими и мимолётными. Марти чувствует, что почти забыл женщину, с которой прожил так долго. Но эта мысль перестала причинять боль — Раст со своей философией явились неплохими анестетиками. Разве что тоска по дочерям одолевала. Невыплеснутая нежность и желание заботиться заставляли его скупать игрушки, задаривая ими Одри и Мэйси в те редкие встречи, когда Мэгги приводила их погостить, готовить нехитрые блюда себе и Расту, целовать того в висок перед сном. Марти стеснялся этих порывов, но ничего не мог с собой поделать. И те минуты, когда его девочки оставались на целый день, он хотел растянуть до бесконечности. И даже Раст, за чьё внимание дочери по-детски боролись, не мог испортить то состояние счастливого отца, в котором Марти пребывал ровно до того момента, как раздавался звонок, возвещающий о том, что Мэгги стоит за дверью. * — Мне нужно поговорить с преподобным Таттлом, — говорит Раст, гоняя туда-сюда по столу зажигалку. — Я чувствую, что он что-то знает. Марти отставляет кружку с недопитым кофе, отмечая, что пальцы у Коула мелко дрожат, и отвечает, что это плохая идея. Внутренне понимая, что упрямый техасец всё равно поступит по-своему. — Хочешь поразить его многообразием умных слов, которые знаешь? Забыл, что ты отстранён? — Марти язвит, пряча своё волнение. — Плевать. Это всего лишь разговор. — Если ты всё решил, чего тогда хочешь от меня? — спрашивает Марти. Коул поднимает на него мутные, полусонные глаза и неожиданно отвечает: — Можешь смеяться, но с недавних пор мне важно твоё мнение. И Марти подавляет в себе желание перегнуться через стол и поцеловать его в губы. Без похоти. По-настоящему. Вместо этого он ворчит, что Коул может поступать, как ему заблагорассудится. * — Прошу меня простить, важный звонок, — говорит Билли Ли. — Подождёте пару минут? Мой секретарь может принести вам кофе. Раст отказывается от кофе и спокойно усаживается напротив Таттла. Окно за его спиной выходит на школьный двор, пустынный во время занятий Унылое серое здание школы наводит на Раста тоску, но лучше смотреть на него, чем на Таттла, бойко беседующего с невидимым собеседником. Вид преподобного ему неприятен. Особенную неприязнь вызывает его красная шея, натёртая воротничком рубашки, и золотой перстень. — Итак, о чём вы хотели поговорить со мной? — Таттл вешает трубку и сцепляет пальцы в замок, откидываясь на кресле. Раздражающее жёлтое кольцо на его пальце занимает всё внимание Коула. Поэтому он не смотрит ему в глаза и не сразу понимает суть вопроса. К тому же, в кабинете жарко, работающий, кажется, вполсилы кондиционер не может справиться с полуденной духотой. Солнце, как радиация, растворяло прохладу кондиционера, вводя Раста в состояние, сродни трансовому. — Преподобный, слышали вы о секте Жёлтого Короля? — он продолжает упорно избегать взгляда Таттла, уставившись на отвратительный перстень, впившийся в раздутый палец, пытаясь сосредоточиться на беседе. Но поднимает голову с первыми словами преподобного, пытаясь различить, что скрывается за внешним спокойствием. Безошибочное чутьё подсказывает ему, что он не так прост. — Мир полон страданий, — скорбно поджимает губы Билли Ли, — поэтому всё больше людей, проблуждав по ложным дорогам, в конце концов приходят к Богу. Но и эта дорога зачастую оказывается ложной. Так называемые секты — опиум для народа. Я не удивлён появлению ещё одной. Они появляются с такой частотой, что и не уследить. — Значит, вы ничего о ней не знаете? — уточняет Раст, впившись своим тяжёлым, гипнотическим взглядом в глаза Билли Ли. — Нет. Знаете, меня больше интересует сфера образования, а не разные сомнительные секты, — казалось, Таттл нервничает, распятый немигающий взглядом Коула. — Я вообще не понимаю, почему вы пришли ко мне и что хотите узнать. — Я уже задал свой вопрос. — А я уже на него ответил. В голосе Таттла плохо скрываемое раздражение. И Раст чувствует, что пора переходить к главному. — Тогда последний вопрос, преподобный. Среди ваших учеников был тот, у кого имелись шрамы в нижней части лица? Или среди родственников? — Раст подаётся ему навстречу и смотрит, не мигая. Его внутренний демон вырвался наружу, пробив безупречную защиту. Таттл явно обескуражен и поэтому слишком поспешно отвечает «нет». — Вы лжете, преподобный, — холодно говорит Раст. Его взгляд словно наводит транс. Глаза Таттла пустеют, в уголках начинают скапливаться слезы. И он начинает говорить. — Да…я…я знал одного мальчика, сурово наказанного отцом за отступничество от веры. Знаете, времена раньше были другие, родители заботились о своих детях, с детства взращивая в сердцах тех веру и благодетели. Но эти способы не всегда были гуманны. Эролл Чилдресс, так его звали. Отец хотел, чтобы он вырос хорошим человеком, но слегка перестарался. Зато эти шрамы сделали из него достойного ученика Господа нашего, самого талантливого и одарённого среди многих выпускников. — На моей памяти последний из самых одарённых и талантливых учеников предал Господа, — холодно говорит Раст, поднимаясь. — Подумайте об этом, преподобный. Всего хорошего. * Его квартира больше не наполнена одиночеством. Когда Марти нет дома, он порой даже включает телевизор. Потому что только сейчас понял, насколько устал от тишины. — Можешь нарыть информацию об Эролле Чилдрессе? — спрашивает Раст, едва уставший Марти вваливается в квартиру. — Кто это? — Марти ослабляет галстук и ставит на стол очередной пакет с готовой едой из забегаловки. — Тот, кого мы ищем. Если верить Таттлу. — Ты всё-таки говорил с ним? Чёрт, Растин, ты хоть понимаешь, что натворил? — Марти, ты на моей стороне? — Раст садится напротив и неожиданно сжимает его руку. Марти вздрагивает от холодного прикосновения. — Да. Но это не значит, что… — Не значит, — перебивает Раст. — Всё остальное ничего не значит. Ты со мной, и это сейчас для меня главное. — Из твоих уст это звучит почти как признание в любви, — усмехается Марти. Раст неловко улыбается в ответ и переводит разговор на другую тему. — У Чилдресса имеются шрамы в нижней части лица. О человеке со шрамами говорила спасённая девчонка. Значит, мы на правильном пути. — Как думаешь, откуда они у него? — Божья печать. — Снова ты говоришь загадками. — Никаких загадок. Человек, испробовавший власти, приближается к Богу. Отец нашего Эролла был шерифом. — Ну и зачем ты просишь меня искать информацию о Чилдрессе, если всё знаешь? — Просто хорошая память, Марти. — Раст кивком указывает на раскрытый гроссбух, * В этой части Луизианы небо сухое и безжизненное. Как глаза Раста. Солнце кажется грязным из-за пыльной завесы. С пустошей дует раскаленный ветер, принося с собой тучи пыли. Пыль скрипит на зубах, оседает на открытых частях тела. Воздух горячий и вязкий, можно даже не пытаться дышать в полную силу. Но Марти замечает, что его колотит будто бы от холода, несмотря на жару. Коул же как всегда спокоен и собран. Он даже пытается шутить, встретившись взглядом с напряжённым Марти. Дальше тянуть нельзя и они медленно выходят из машины. — Земля здесь как труп, — негромко говорит Раст, осторожно ступая к дому. Сквозь слой сальной грязи на стёклах он замечает какое-то движение внутри. Дверь открыта. Детективы как по команде вынимают пистолеты и не без опаски заглядывают внутрь. В нос бьёт запах лежалого белья, какой-то кислятины и книжной пыли. В доме нет никого, кроме женщины откровенно безумного вида. Она чуть слышно хихикает и раскачивается, привязанная к стулу, в глубине захламлённой комнаты. Пока Марти пытается добиться от неё внятной человеческой речи, Раст обходит дом. Все комнаты открыты настежь и абсолютно пусты. Словно перед уходом (побегом?) Эролл свалил весь свой хлам в одну комнату. Он возвращается к Марти и сумасшедшей. Та уже отвязана. Она пытается встать на колени, но ноги её подводят, и она раз за разом оказывается на полу, пытаясь подняться. Её рыхлое тело вызывает у Харта отвращение, и он брезгливо отстраняет её от себя, коротко сообщая Расту о том, что отправляется на поиски телефона. — Погоди, — останавливает его Раст. — Если я правильно понимаю Чилдресса, он оставил нам подсказку. Нужно только поискать. — Эту что ли? — Марти кивает в сторону женщины, заходящейся в припадке истерического хихиканья. Раст не отвечает. Он методично обшаривает шкафчики, заглядывает в коробки с кассетами, перебирает весь этот хлам, такой же сальный на ощупь, как и несчастная сумасшедшая, корчившаяся на полу, точно уродливый эмбрион. — Смотри! — Раст протягивает Марти смятую страницу, извлечённую из коробки с фильмом «Психо», — почерк очень напоминает почерк Доры Лэнг. — «Я увидела в руке ангела золотой дротик с огненным концом. Несколько раз он глубоко вонзал его в меня, проникая до моих внутренних органов. Когда он извлёк его, мне казалось, что мои внутренности вышли с ним, и вся я горела огнем великой любви Господа. Боль была так сильна, что я стонала, и всe же таким сладостным было это чувство, что я не желала освободиться от него», — читает Марти, — И что это значит? — Подсказка. Это же очевидно, — нетерпеливо говорит Раст, продолжая вскрывать коробки. — Должно быть что-то ещё. — Я звоню в управление, — Марти сворачивает и кладёт страницу на место. — Иначе сойду с ума от её завываний. Раст кивает. Его руки методично перебирают кассеты, откладывая те, что не имеют опознавательных надписей. Если он правильно понял… Если он всё понял правильно… — Помнишь ту палаточную церковь, куда мы ездили после того, как прочли дневник? — неожиданно спрашивает Марти. Раст рассеянно кивает. — Тот пастор… Кажется, он знаком с нашим Эроллом, — Марти издаёт нервный смешок и протягивает Коулу чёрно-белую фотографию, сделанную, очевидно, школьным фотографом. Выпускной класс. Чилдресс, лицо которого уже обезображено шрамами. И рядом красивый мальчик, лишь отдаленно напоминающий проповедника из палаточной церкви. Он переворачивает фотографию. Косым, неровным почерком выведено «Остин Фарах». * — Какого хрена…! — человек с помятым, опухшим от бесконечных возлияний лицом, открывает дверь и щурится, пытаясь разглядеть пришедшего. — Помните меня, преподобный? — вкрадчивым голосом спрашивает Раст, сжимая в руках гроссбух. Кажется, ему не терпится начать записывать всё, что скажет ему Остин. — Что? Ты кто вообще такой? — глаза Остина привыкают к свету, и он больше не щурится. — Около года назад мы с напарником присутствовали на твоей проповеди. Сейчас, как я вижу, ты это дело бросил. — А, детектив. Ты спрашивал про девушку по фамилии Лэнг, кажется. — Верно. Может, впустишь? Остин отходит в сторону, пропуская Коула в дом. Среди кучи хлама и бутылок с трудом удаётся найти место, чтобы присесть. Тяжёлый запах объедков, перегара и сырости проникает в ноздри. Расту не привыкать работать в подобной обстановке. Он раскрывает гроссбух и переводит взгляд на пастора, опустошающего пивную бутылку. — Больше не ведёшь проповеди? — Нет. Надоело. — Помнишь Эролла Чилдресса? — Раст внимательно следит за реакцией собеседника. Остин равнодушно дёргает плечом. — Учились вместе. Фанатик он был, но фанатик тихий. Особенно, после того, как отец наказал его за «предательство веры», так он выразился. Жуткий у него видок был тогда, скажу я тебе. Эти ожоги были точно метки страдания. Немудрено, что в ту пору он избегал любого рода общения. Сидел себе в одиночестве на школьном дворе и книжки какие-то читал на непонятном языке. На мёртвом, как он выражался. И знаешь, мне рядом с ним всегда не по себе становилось. Клянусь, я рядом с ним тоже мёртвым себя чувствовал. Убогий он был. И отвратительный. Но умел зубы заговаривать здорово. Начитался книжек-то. С любым мог разговориться, любому, что называется, в душу заглянуть. Особенно слабаки к нему тянулись, одна девчонка так вообще перед Чилдрессом благоговела, мрачным гением обозвала, твердила, что через него с ней разговаривает Бог, — Остин презрительно кривится. — Священная ненависть потомственного раба, — говорит Раст, обращаясь будто бы к Остину, но на самом деле в пустоту. — А? — переспрашивает тот, вновь присасываясь к бутылке. — Ты это о ком? — Мысли вслух, — усмехается Раст. — Если не ошибаюсь, в проповедники ты пошёл не от большой веры и чистого сердца. Ты хотел управлять толпой, быть лидером, как Эролл. Ты ненавидел Чилдресса за то, что он мог подчинить себе человека, хотя и не обладал чем-то кроме набора генов, доставшихся от властолюбивого и свирепого отца. Ни удачной внешностью, ни выдающимися способностями к знаниям, ни деньгами. Ты же, красавец и умница, не мог поставить ненависть к людям во главу угла, как делал он. И ты стал ненавидеть его. — Ну, пиздец. Какой-то ты странный коп, больше на мозгоправа похож. — Ты тоже не слишком-то похож на смиренного Божьего слугу, — парирует Раст. — Ну и хрен с тобой, — Остин откидывается в кресле и прикрывает глаза. — Прав ты в каком-то смысле. Я его боялся и ненавидел одновременно. И меня злило то, с какой легкостью он мог управлять людьми. Видать, лил им в уши всю эту хрень про царствие божие. Да, блядь, царствие. Богу плевать на меня, как и на остальные шесть с половиной миллиардов людей, зачем-то пришедших на эту землю, — он шмыгает носом. — Ладно, неважно. У тебя всё? — Почти. Где он работал? — Как школу окончил, так и остался в ней работать подсобным рабочим. Газоны стричь, стены красить… — Газоны, говоришь? — Раст откладывает гроссбух. — Ну да. Он же здоровый малый. Да и ума небольшого. Видимо, чтение «мёртвых книг» ничего не дало, — ухмыляется Остин. «А Таттл говорил совсем другое», проносится в голове. Раст закуривает и смотрит сквозь дым на расплывающийся желток солнца в окне. Глаза быстро начинает щипать, но он не замечает неудобств, застывая в своих раздумьях. Мысли в голове, хаотично разбросанные до этого, начинают складываться в четкий паззл. Возникает мысль о том, что даже самые отвратительные человеческие существа получают свой кусок солнца. Он усмехается и тяжело сглатывает, вспомнив, что для его дочери солнце навсегда накрыто черным люком. А может, в иной жизни все так же, как и на земле. Только не осязаемо. — Что за «мёртвые книги»? — вяло интересуется Раст. Остин скребет давно не бритый подбородок. — Латынь, в основном. И мифы всякие. Особенно ему нравились те, что были связаны с лабиринтами. — Почему именно лабиринты? — вскидывается Раст. — Потому что в конце каждого лабиринта путника поджидает чудовище. * Телефонный звонок вырывает Раста из липкой полуденной дремы. На том конце провода Марти, докладывающий результаты обыска в доме Чилдресса-младшего. — Естественно, эти долбоебы ничего не нашли, — говорит Марти с досадой. — Никаких следов. Похоже, что тебе удалось отыскать все его подсказки, оставив парней из отдела с носом. — Ну я же всегда был умный малый, — усмехается Раст, покручивая в руках кассету. Которую они так и не решились посмотреть. — И с быстрой, здоровой реакцией, — подхватывает Марти. — Кстати, та сумасшедшая оказалась сестрой нашего Эролла. Конечно, ее пытались допросить, но без толку. Совсем тетка без головы. — Знать бы, зачем он ее нам оставил, — задумчиво произносит Раст. — Думаешь, это так важно? — Не знаю. Я сегодня говорил с Остином, узнал от него кое-какие интересные факты. — Хорошо, значит, вечером с тебя подробный рассказ, а с меня пиво. Идёт? — До вечера, Марти, — голос Раста теплеет, когда тот произносит его имя. * Девочку на плёнке насилуют, но Расту хватает сил досмотреть видео до конца. Он смотрит, как безропотно она сносит все издевательства. Как руки высокого мужчины в маске путаются в её упавших на грудь волосах, пытаясь достать до горла. Как он кладёт её хрупкое тельце на жертвенник. Как люди образовывают круг и разводят руки в стороны, словно не девочку приносят в жертву, а их. Словно имитацией распятия они насмехаются над смертью. Белое солнце подсвечивает их сзади, от чего фигуры кажутся расплывчатыми. Белый огонь охватывает тело девочки, и руки сплетаются между собой. Они начинают танец, жуткий и завораживающий одновременно. И Раст понимает всё. Он перематывает плёнку, думая о последних словах Леду. И о том, как хорошо, что с ним не было Марти. Старина Марти, впечатлительный и добрый, этого бы не вынес. Но потом понимает, что всё-таки показать плёнку придётся. И прикидывает, сколько тому потребуется виски, чтобы досмотреть «кино» до конца. — Ёбаный сукин сын! — Марти закрывает лицо руками и весь сотрясается от гнева и отвращения. — Этот ублюдок не заслуживает даже пули в голову — слишком лёгкая смерть. Раст опускается на колени рядом с Марти и кладёт руку ему на плечо. Марти делает глубокий вдох и решается отнять руки от лица. Раст замечает дорожки слёз, обрывающиеся в углах губ. По его неподвижному взгляду он угадывает, что Марти хотел бы прямо сейчас. и прикасается своими губами к его, ощущая солёность слёз. — Зато теперь я точно знаю, кем был тот человек, принятый мною за галлюцинацию, — он выдыхает эти слова ему в рот, — и догадываюсь, где того искать. — Перестань, — почти стонет Марти, ёжась от его тёплого дыхания. — Сейчас я всё равно ничего не чувствую. Раст отстраняется. Мерцающий экран телевизора — как немой укор неуместному поцелую. Он берёт пульт, и комната погружается во тьму. * Лабиринт из сна существует. В глухой чаще, куда не пробирается даже капля солнца, в конце извилистой, хорошо утоптанной тропы. Среди запахов болотных испарений, гнилой травы и пыли. Возможно, именно здесь живет Бог, в которого верит Чилдресс. Бог, в жертву которому были принесены и Мари Фонтено, и Дора Лэнг, и десятки молодых, легковерных женщин, невинных и несчастных детей. Раст смело ступает в лабиринт, рукой отводя спутанные космы мха и корней, скрывающие вход от взора любопытных глаз. Он знает, что Чилдресс ждет его там. Знает это и Марти, безнадежно отставший. Если Раста вело охотничье чутье, то Марти сдерживал факт наличия у него детей (слово «семья» Харт давно уже выбросил из лексикона). Щелчок затвора. Хруст мелких камешков под тяжелыми ботинками. Чье-то спокойное дыхание впереди. — Выходи, Чилдресс, — голос Раста чуть дрогнул, едва тот вспомнил девочку с пленки. — Выходи, тебе все равно не спрятаться! — Ты такой же, как и я, — голос Чилдресса жутким эхом отдаётся от стен лабиринта. — Ты видишь любовь в жестокости, но решаешься переступить черту. Прикидываешься святошей, но в твоём мире нет ничего святого. Всё это время я был рядом, оставлял тебе знаки, приглашения в мои чертоги, в мой маленький дворец очищения. Но ты оказался слишком глупым. Что, не мог поверить, что человек, подобный мне, способен быть гениальным маньяком? Не признал короля в сумасшедшем? Человека высшей пробы в отбросе? — он гадливо смеётся. — Ты подохнешь в этих руинах! — кричит Раст, идя на звук его голоса. — Предсказуемо и скучно. Ты всё о себе знаешь и не делаешь тайны из того, что тебе нравится насилие. Когда ты настигнешь меня, то скорее всего попытаешься убить, нежели предать в руки правосудия. Как и я ты не веришь в лживые шестерёнки судебной машины. Как и психиатрической, да, святоша? — он исступлённо смеётся. — Давай, смелее, ещё один поворот и… Раст останавливается и напряжённо озирается по сторонам. Чилдресс, точнее его голос, привёл детектива в зал, где, по всей видимости, и совершались убийства. Мраморный алтарь, девственно белый, контрастирующий с огромным ворохом одежды, небрежно сваленной в углу. С потолка свисают уродливые куколки, наспех собранные из соломы и тряпья. Пахнет сыростью и гниением, но откуда-то всё же поступает свежий воздух и доносится запах трав. Раст поднимает голову и видит люк, вознёсшийся над сводами зала. Небо, начинающее темнеть, тонкий серп намечающейся луны. Он вдыхает глубже, в надежде унять бешеный калейдоскоп воспоминаний и образов, заполнивших сознание в тот момент, когда он взглянул на небо. — Религия — ничто, — голос Чилдресса за поворотом заставляет его вздрогнуть. Раст сжимает пистолет крепче, — и люди, которые верят в Бога — ничто. Их низменные желания перекрываются мной, творцом убийств. Я очищаю их от человеческой скверны, удаляя лишние детальки, — он мерзко хихикает. — И позволяю пройти в рай, в место, куда каждый из них хочет попасть после смерти. А ты хотел бы? — Заткнись и выходи, — спокойно говорит Раст, и эхо разносит его голос по лабиринту. — Мы здесь вдвоём. Выйди и сам прими смерть как должное. Правда, я тебе право прохода в рай не гарантирую. — Нет, святоша. Ты ещё не увидел главного. * Марти, мысленно ворча на неугомонного Раста, все же добегает до лабиринта. В боку колет, пот заливает глаза. Тыльной стороной ладони Марти утирает лоб и думает, что пора всерьез собой заняться. Бросить пить, например. А то физподготовка стала совсем ни к черту. Мобильник Раста по-прежнему болтается у него на поясе. Подумав, он вызывает ребят из отдела, торопливо объясняя им, где находится предполагаемое место убийств. Глубоко вздохнув, Марти все же делает первый шаг навстречу неизвестности. И голосу Раста, еле различимому в этой каменной, запутанной гробнице. Сладкий запах невосстановимой крови, резкий — гниения и сырой земли. Стены полыхают пожаром застывшей крови. Марти вспоминает младенца в микроволновке и зажимает рот ладонью, выронив пистолет. Его трясёт от отвращения и ужаса. Лишь короткий вскрик Раста за очередным поворотом заставляет его взять себя в руки. * Слишком поздно Раст улавливает боковым зрением движение за спиной. Неуловимым, кошачьим движением Чилдресс взмахивает ножом, рассекая вытатуированную птицу на руке Раста вдоль. Раст пытается вырваться, но Чилдресс держит крепко, заставляя разжать руку, в которой пистолет. Словно играя, он режет его кожу вновь и вновь. Неглубокие порезы, но кровь моментально пропитывает неосмотрённо надетую белую рубашку. Раст бьётся в его хватке, и неожиданно вспоминает слова Марти о том, что психопаты могут помериться силой с боксёрами. Но ему всё-таки удаётся вырваться. Когда он слышит голос Марти. — Я здесь, — кричит Раст и обшаривает глазами пол в поисках пистолета, пока Чилдресс утирает разбитый нос. Пистолет совсем рядом, но Раст не успевает дотянуться. Ещё одно неуловимое движение, и он чувствует, как острая, горячая боль врезается в живот. Чилдресс тащит нож вверх, разрывая внутренности. В этой (пока ещё) терпимой боли он вспоминает строчку из Антонена Арто — «Старый индейский вождь ударом меча между селезёнкой и сердцем открыл мое сознание». Но всё не так. Он — марионетка, надетая на палец-нож злого кукольника. Лёгкие горят, словно в них кончается кислород. Тёплая, липкая влажность, спускающаяся вниз. Безумный оскал Чилдресса, смотрящего прямо в глаза своей последней жертве. Последней, потому что Марти успеет. Потому что Марти будет достаточно увиденного по дороге к этой «комнате», чтобы в очередной раз прострелить башку очередному выродку. Он собирает последние силы и бьёт Чилдресса лбом. — Раст! — Марти всё-таки успевает. Чилдресс отбрасывает свою марионетку, как отслужившее тряпьё. — А вот и ещё один святоша, — его рот складывается в мерзкую ухмылку. «Я живу в лесу один, хвойный царь и господин», — тоненьким голосом напевает Чилдресс. И в этот момент раздаётся выстрел. Марти целится прямо в горло, в надежде заткнуть этот издевательский, подражающий детскому, голос. И он не промахивается. Но и Чилдресс тоже. Тот швыряет нож ровно в момент, когда Марти нажимает на курок. И Харт не успевает отклониться — нож мягко входит ему чуть выше бедра, заставляя того пошатнуться и осесть на земляной пол. Он ползет к Расту, даже не видя, чувствуя, что его дела совсем плохи. Ему приходится сделать небольшой крюк, чтобы не соприкоснуться с кровью, натекшей из Чилдресса: даже мертвый он противен Марти до тошноты. — Жизнь тянется долго лишь под конец, — хрипло и совсем тихо говорит Раст, из последних сил вымучивая улыбку. Его неожиданно горячие пальцы находят руку Марти и сжимают, пачкая вытекающей из порезанного предплечья кровью. Марти видит его улыбку сквозь боль и подползает ближе, чтобы успокоить, утешить, защитить. Да, защитить от смерти, вползающей в Раста через страшную рану. — Заткнись, Раст, — нежно говорит Марти, зажимая рану платком. Его рука по-прежнему в захвате слабеющих пальцев, — просто заткнись. И подавляет желание истерически рассмеяться, когда пальцы Раста отпускают его руку и складываются в привычный для Марти жест. И он верит, что для Раста ещё не всё кончено. Над пропастью зажигаются красные звёзды сигнальных огней.