Mirror

      Часы на стене тикали слишком громко, раздражая чувствительный волчий слух. Волк внутри метался, скулил, рычал и царапался, кажется, сам запутавшись в своих и чужих эмоциях.       Больше всего там было боли.       Она пропитывала каждый нерв в теле, вызывая у Дерека желание сжаться где-нибудь в углу, закрыться руками от всего мира и скулить. Потому что Хейл еще никогда не испытывал чужую боль так остро. Острее, чем свою собственную. И болело везде. Каждая клеточка тела горела, словно к его коже снова и снова прижимала раскаленные металлические прутья. Жгли, жгли, жгли, словно пытаясь выжечь сердце, душу.       Дерек взглянул на свои руки – чистые, пахнущие мылом – и зажмурился. Ему до сих пор мерещились алые пятна на ладонях. Он до сих пор чувствовал, как запекшаяся кровь Стайлза стягивает кожу. Он до сих пор видел перед глазами его тело – тощее, бледное, словно высеченное из фарфора, покрытое родинками, порезами и кровью…       Крови было так много. Нос Дерека невыносимо чесался от острого запаха крови – металлического, сладко-соленого, ощущающегося даже во рту, прямо на языке неприятным осадком.       На самом деле, Дерек даже не смог бы точно сказать, где чья кровь. На полу, кровати, тумбочке – везде была чертова сотня осколков всех форм и размеров. И во всем этом хаосе на коленях сидела Лидия, стоял Джексон. И Дерек – он сидел прямо на полу, на осколках, понимая, что весь изрезался, но не чувствуя боли.       Точнее говоря, не чувствуя СВОЕЙ боли. Зато боль Стайлза, лежащего на его коленях, покрытого кровью, порезами, из которых торчали осколки – повсюду, почти на каждом участке тела… Боль Стайлза была повсюду. Она впиталась в футболку Дерека, ей пахла Лидия, ей несло от Джексона. И этот запах был хуже любого другого. Это то, что Дерек мечтал больше никогда не почувствовать. Запах крови и боли его пары, его якоря, его человека.       Но Стайлз истекал кровью. Боль сочилась из каждой клеточки его тела, покрывала каждую поверхность в комнате. И волк внутри Дерека скреб ребра, скулил и метался. Да что там волк – сам Дерек хотел встать на четвереньки и заскулить, словно побитый щенок. Он чувствовал себя таким беспомощным – глядя на Стайлза, захлебывающегося собственной кровью, бледного, как простыня, из-за чего его нелепые родинки казались еще больше и темнее.       Дереку еще никогда не было так страшно.       Если бы не Лидия, Дерек так и сидел бы там, на полу, покрытом осколками, с умирающим Стайлзом на руках, весь покрытый его и своей кровью, с болью, струящейся по его венам, обжигающей огнем.       – Нужно в больницу… – глухо прошептала она, прижимая окровавленную ладонь к своим алым – от помады, кажется – губам. – Господи… Нужно в больницу, срочно…       Джексон пришел в себя первым – он буквально выхватил хрупкое худое тело Стайлза из рук Дерека и бросился вниз, на улицу, к машине. Дерек, волк внутри которого был в ярости от его вольности, едва смог совладать с собой и отрезвить себя. Ему потребовалось собрать всю свою внутреннюю силу, чтобы успокоиться и броситься за Джексоном.       Стайлзу нужно в больницу. Стайлза можно спасти.       Дерек прикрыл глаза и выдохнул. Запах крови Стайлза все еще был на нем. Он не сошел не во время его пребывания на улице, не сейчас, хотя пахло в больнице так, что мертвого из могилы можно поднять. Но через все запахи, которыми Дерек пытался перебить самый ненавистный, металлический – он все равно пробивался. С садистской настойчивостью он забирался в чувствительный нос, щекотал носоглотку и оседал на небе, вызывая у Дерека желания сплюнуть. Прополоскать рот. Почистить зубы. Проблеваться.       Дерек слушал. Слушал чутко, прикрывая глаза и дергая ушами, как дикий зверь. Он слушал, как бьется сердце хрупкого слабого человека за дверью, слушал его через писк десятка аппаратов, через голоса врача и медсестер, через глухой, срывающийся шепот Лидии. Та пыталась втирать шерифу какую-то чушь про то, что они втроем ехали по дороге, когда увидели на обочине Стайлза – еле живого, в крови, с огромной кучей порезов и в осколках.       Мало походило на правду. Дерек бы в жизни не поверил в подобную историю – у него бы возникла примерно сотня вопросов. Но шериф лишь хмурился, бросал на Дерека странные взгляды – и не спрашивал. То есть ни о чем.       И Дереку не хотелось думать об этом. Все, о чем он мог думать – о враче, который сейчас зашивал Стайлза, едва ли не собирая его по частям, вынимая из его тела осколки. О том, как он просит добавить морфия, когда сердцебиение Стайлза сбивает в шестой раз за все время, что он лежит на операционном столе.       Действия морфия проходит слишком быстро для человека. А на его теле чертовы 47 глубоких порезов. И в комплекте ко всему огромная потеря крови и шансы на выживание 50 на 50.       Дерек бережно держит хрупкое израненное тело в своих руках. Им возмущенно сигналят машины, которые они то и дело подрезают, их пытались остановить полицейские, они едва не сбили женщину с маленькой противно тявкающей собачкой, но Джексон не затормозил не на секунду. Его восхитительно быстрый "Порше" жужжит на пределе возможностей, Уитмор выжимает из него все, что может, не переставая давить педаль газа в пол. Лидия, от которой несет страхом и слезами, бросает взгляд огромных глаз то на своего мужа, то на Дерека, но так искренне боится посмотреть на Стайлза, что Дереку было бы смешно, если бы его самого не грыз страх. Но он смотрел. Он ловил мутный взгляд огромных ореховых глаз Стайлза, старался ободряюще улыбаться, перебирал его волосы.       Он умирал. Его кожа была холодной, он был настолько бледным, что словно светился изнутри, будто бы сделанный из чистейшего фосфора.       Но он смотрел, и в затянутых пеленой глазах вдруг отразилась неожиданная серьезность. Стайлз облизал потрескавшиеся губы и тихо выдохнул:       – Дерек, я... я чувствую осколки... они двигаются внутри...       Дереку становится не по себе. Он сжимает руку своего человека, собираясь забрать его боль, но мальчишка вдруг слабо улыбается и выдыхает:       – Это круто... чувствовать снова. Я уже и забыл... как это...       Дерек на секунду прикрывает глаза, мечтая, чтобы Стайлз не чувствовал боль. Чтобы он чувствовал все, что угодно, только бы не боль – она пропитала воздух на столько, что вставала комом в горле Хейла, заставляя его задыхаться, словно его тянуло на морское дно.       Дерек так хочет выплыть.       Но вместо этого оборотень смотрит в карие глаза, подернутые дымкой боли, переплетает свои пальцы с его – тонкими и длинными, которые должны порхать по клавишам рояля или перебирать струны гитары. И улыбается. Вымученно, но настолько нежно, насколько не улыбался никогда и никому.       – Как только вытащим тебя из этого дерьма, я покажу тебе, что такое чувствовать, детка. Тебе понравится.       Стайлз издает хриплый булькающий смешок, на губах проступает несколько капель крови. Дерек не врач, но что-то ему подсказывает, что это плохой знак.       – Эй, Дер… Сделаешь кое-что… для меня?       Дерек часто-часто кивает, как чертов китайский болванчик, наклоняется ближе, чтобы не пропустить ни единого слова, улавливает, что язык Стайлза начинает заплетаться, голос становится тише. И, кажется, это тоже не самый хороший сигнал…       – Поцелуй меня, Хмуроволк… я… хочу почувствовать…       Дерек чувствует, как глаза обжигает, но он не позволяет себе заплакать. Он наклоняется и прижимается к губам своей пары, своего человека, своего якоря. Чувствует вкус его крови, его слез, его страха и боли.       А затем его человек закрывает глаза.       А банши на переднем пассажирском сидении, испустив судорожный вдох, начинает беззвучно рыдать.       Они довезли его. Он едва дышал, когда его выгрузили на каталку. И ему подключили искусственное дыхание, потому что осколки могли повредить какие-то вены, какие-то нервы или что еще. И, возможно, он не сможет самостоятельно дышать какое-то время. И, господи боже, Дереку было так страшно, что ладони начинали потеть, а колени – трястись.       Если бы не рука Лидии, настойчиво сжимающая его локоть, он бы рванул в операционную. Но одного ее прикосновения, одного взгляда на нее хватило, чтобы остановиться и выдохнуть.       Сейчас он может только ждать. Как бы мучительно это ни было.       И он ждал. Несколько чертовых часов, глядя то в стену, то на лавирующих между людьми и каталками туда-сюда медсестер, смотрел на дверь операционной, за которой раздавалась целая какофония звуков. И смотрел на Лидию.       Она не издавала ни звука. Взгляд был серьезным, тяжелым, уставшим и твердым. Но слезы беспрерывно лились из ее глаз, ручьями стекая по бледным щекам, прочерчивая дорожки до самого подбородка, капая на голубое, как летнее небо, платье, покрытое потеками крови.       От Лидии тоже пахло кровью Стайлза. Пронзительнее всего.       Как и от Джексона, который сидел рядом с ней, что-то говорил ей вполголоса и сжимал ее пальцы. Дерек не вслушивался в слова, но голос Джексона звучал напряженно.       Дерек не уверен, что хочет знать, о чем он говорит с банши. С девушкой, которая чувствует смерть. С той, кого трясет последние часы – с тех самых пор, как Стайлз потерял сознание.       Дерек уснул. Прямо сидя, в том же положении, в котором провел последние несколько часов. Просто закрыл глаза – и не смог открыть. Усталость, навалившаяся на него, похоронила под собой все шансы на сопротивление. И когда Дерек в следующий раз открыл глаза – его пронзил страх. Вонзился иголками в каждую клеточку его тела, в каждый нерв, проникая, обжигая могильным холодом.       Лидии и Джексона не было на скамейке напротив. В коридоре было пусто, за окном практически стемнело, медсестра дремала на посту, пациенты разбрелись по своим палатам, готовится ко сну.       Дерек слушал. Напрягал слух, принюхивался. Голос Лидии раздавался с лестничной клетки. Там же был слышен голос Джексона. Оттуда же тянуло дорогими итальянскими сигаретами – в коричневой бумаге, пахнущие табаком, жженой смолой, черной смородиной.       А затем Дерек услышал мерное биение самого дорогого сердца. Глупое, хрупкое сердце его человека билось в оборудованной палате рядом с реанимацией. Билось медленно, но в одном ритме, спокойно.       Даже не успев открыть дверь палаты, Дерек уже знал, что Стайлз спит. И, кажется, не умирает.       Мальчишка лежал на белых простынях, практически сливаясь с ними. Его руки полностью были обмотаны бинтами, на которых в некоторых местах немного сочилась кровь, в нем торчало великое множество трубок, к нему были подключены датчики, которые пикали, отмеряя биение его сердца.       Дерек тоже отмерял.       Тук-тук-тук. Три удара, пока Хейл шел до его кровати.       Тук-тук. Еще два удара, пока Дерек рассматривал его, впитывая в себя детали.       Тук. Грудь Стайлза тоже обмотана бинтом, на котором виднеется кровь. Ее немного. Она лишь чуть-чуть просочилась, пропитала бинты, но лишь в нескольких местах. А Дерек помнил, что порезов на его теле гораздо больше.       Тук. Стайлз дышит сам. К нему не подключено никаких дыхательных трубок, аппаратов или как там это все называется. На его щеке порез, его ресницы дрожат и он бледен, как мел, но он дышит без помощи всех этих страшных аппаратов.       И только после этого осознания Дерек шумно выдыхает, чувствуя, как немного кружится голова. И понимая, что все это время не дышал. Боялся.       Кажется, скоро Дереку тоже понадобятся все эти «страшные аппараты». Или пара коробок успокоительного. Справленных виски с растворенным в нем аконитом, чтобы наверняка.       Дерек тихо опускается на стул возле кровати, протягивает руку и в нерешительности застывает, боясь прикоснуться. Его пальцы невесомо скользят в сантиметре от кожи ладони, от тонких пальцев, от забинтованных запястий, предплечий, плеч. Дерек хочет взять его за руку, переплести пальцы, хочет уткнуться лбом в лоб и прижаться к сухим потрескавшимся губам. Хочет сделать все то, чего был лишен все время, что Стайлз был по ту сторону зеркала. Чего был лишен всю свою жизнь.       Дерек пропускает момент, когда сердце мальчишки чуть сбивается с ритма. И он замечает его пробуждение лишь тогда, когда встречается взглядом с карими глазами – сонными, но осмысленными. Стайлз чуть улыбается, внимательно глядя на Дерека, который так и держит протянутую руку над его ладонью, не решаясь коснуться.       – Как ты, детка? – Дерек опускает руку, сжимает свои ладони в замок и старается вести себя спокойно и рассудительно, когда волк внутри скулит, виляет хвостом и едва ли не прыгает под ребрами от радости. И, может быть, совсем немного от недовольства. Потому что глупый человек не прикасается.       – Жрать хочу, – хрипло выдыхает Стайлз, и Дерек почти счастлив, потому что не слышит противного звука булькающей в его груди крови. Это немного успокаивает. – Отец сказал, что ни на грош не верит в вашу байку про мою тушку на обочине. Вы, трое, абсолютно не умеете врать.       Дерек улыбается, устало и вымучено. Но он счастлив. Стайлз шутит. Стайлз болтает, хотя его голос хриплый и немного сонный, но это, скорее всего, от влитых в него лекарств. Стайлз дышит. Стайлз будет жить.       – Знаешь, у меня останется пара десятков шрамов, – Стайлз приподнимает свою руку, оглядывая покрывающие ее целиком бинты, и грустно вздыхает. – Чертовски стремно, знаешь.       – Хэй, Стайлз, – Дерек все-таки плюет на все. Протягивает руку, переплетает их пальцы и поднимает к губам, целуя тыльную сторону. Его кожа мягкая и прохладная, но не настолько холодная, чтобы начинать бить тревогу. – Как только вытащим тебя из этого ужасного места, пойдем в тату салон и набьем тебе охренительные рукава по мотивам «Звездных Войн».       Стайлз хрипло смеется, крепче сжимая его руку. Его глаза сияют, от него пахнет радостью – и Дерек счастлив.       – Звездные Войны? Ты готов встречаться с парнем, у которого от плеча до самой ладони будет набит огромный Дарт Вейдер?       – Я готов встречаться с парнем, у которого хоть на лице набит Дарт Вейдер. Если это ты.       Сердце Стайлза сбивается с ритма, он нежно смотрит на Дерека, поглаживая его ладонь в своей, и улыбается.       – Это самое романтичное признание, которое я когда-либо слышал, Хмуроволк.       Дерек наклоняется, прижимается губами к его лбу, и не отстраняется какое-то время. Соединяет их лбы, смотрит на закрывшего глаза Стайлза, смотрит на пушистые ресницы, рисующие причудливые тени на бледных щеках, смотрит на приоткрытые в ожидании губы. Проводит кончиками пальцев по его щеке.       – Спи, Стайлз. Я буду здесь.       И Стайлз, чуть кивнув, проваливается в сон. Его сердцебиение замедляется, дыхание становится едва слышным, ресницы перестают трепетать. Грудь под бинтами поднимается и отпускается – ритм четкий, медленный, не сбивающийся ни единого раза.       А Дерек сидит на стуле рядом, сжимает его ладонь и впервые за все прожитые годы чувствует себя правильно. Чувствует себя дома. Чувствует, что его плавание завершено и пришло время пришвартоваться. Ведь он нашел своего человека. Нашел свой якорь. Даже если этот якорь все-таки набьет себе Дарт Вейдера на руках, лице.       Да хоть на заднице. Главное, чтобы был жив.