Дни и ночи святого Мунго

Дни и ночи Святого Мунго Пролог. В Мунго ночью всегда безысходно. Меня втаскивают в приемную на руках, дежурный лекарь, позевывая, бормочет "мобиликорпус", и дальше я плыву по залитому зеленым светом коридору. Что-то мерно капает на пол. Моя кровь. Неудачно. Неудачно. Рассекающее заклятие в грудь, дополненное оглушением. А потом моя авада - и долгое беспамятство. Я всегда предпочитаю аваду. Заклинание для окончательных расчетов. Готфрид будет хмурить брови и качать головой. Интересно, сегодня его дежурство? Кажется, нет. Неудачно. Я пошел в авроры и убиваю людей, он пошел в святого Мунго и спасает их. Глупо как-то. Мы всегда были не разлей вода, все время в Хогвартсе, мальчик из трущоб и я... Артур Араниенвен Гриффид Заккарейа Лувеллин. Гриффиндорец и звезда Слизерина. Он звал меня Гриффелем и Закорючкой, а я смеялся. Неудачно, что его нет сегодня. Приходит колдомедик, тыркает в меня палочкой, капать перестает, но становится так больно, что дальше я ничего не помню. Утром я прихожу в себя в своей обычной палате. Там кирпичные стены, старинное окно, распахнутое в сад, на грядки с мандрагорами, по переплету ползет плющ и плетистые розы. Готфрид сидит рядом, хмурит брови. Я разлепляю губы и улыбаюсь. - Сегодня... не твое дежурство. - Иди-ка ты, Гриффель, в пень, - ласково отвечает он и достает палочку. Обезболивающее заклинание. Утешительное заклинание. Усыпляющее заклинание. Я хочу сказать, что не надо усыплялку, но тут он кладет мне руку на грудь, и я растворяюсь в золотистом сиянии. Розы мучительно благоухают. За окном чирикает малиновка. - Спи… Арчи. Я сплю. *** Больше всего мне нравится гулять по городу в рождественские дни. Я невидимкой шляюсь по его узким странным закоулкам, прохожу мимо кофеен, вдыхаю запах имбирного кофе и выпечки, огибаю по касательной огромные проспекты – и глазею на венки с шарами и свечками, елки, сугробы в витринах. На тротуарах-то снега не сыщешь, и не надейся даже, только слякоть и особый рождественский гомон. Хорошо быть маглорожденным: я вырос на этих улицах и могу растворяться в них, когда пожелаю, не привлекая к себе особенного внимания. Лимонного цвета магловская толстовка с нашивкой колдомедиков св. Мунго - шуточка на грани фола, - но кто же на меня посмотрит? Бездельник, прохожий, здесь таких сколько угодно. А еще я люблю в рождественскую октаву заходить в нашу церковь, да и вообще заглядываю туда все чаще. Елочки, увитые гирляндами, кукольный вертеп с маяком над пещерой, приглушенные рождественские гимны, весь день играющие, когда нет службы. Все это так похоже на Хогвартс перед рождественскими каникулами, а вертепы в эти дни в изобилии красовались в Хогсмиде, куда мы с Артом непременно заскакивали в Адвент – то есть я заскакивал, а он лениво сопровождал меня. Ага, змеи зимой малоактивны, сладкое – нет, спасибо, а сливочное пиво – лакомство плебса! Впрочем, если ты хочешь, Берти… Мне и в голову не приходило, что будет так не хватать этой милой сентиментальной белиберды. Уж что-что, а сентиментальность в моей теперешней жизни не завезли, и с той, что была, прощаешься еще в стажерах, после третьего же дежурства. На работу мне выходить только послезавтра, а сегодня можно наслаждаться городской суетой, простыми радостями маглов, яркими картинками, словно ожили тысячи рождественских открыток. Раньше меня все это бесило, а теперь притягивает сильней и сильней. Я живу в крохотной квартирке-студии, практически под самой крышей, зато дешево и недалеко от работы. Арт довольно часто появляется у меня, бесцеремонно вползает на кресло, сворачивается там уютным клубочком и мигом засыпает. Но я не заблуждаюсь на его счет: он, конечно, ленивый змей, соня и надменный аристократ, а работоспособность у него как у лошади и реакции отточенные. Скорее, для меня честь, что в моей квартирке он расслабляется и только вяло шипит в ответ на подколки. Житье-то у авроров то еще! И в общежитии казарменного типа так особо не забалуешь, кроме того, Арт предпочитает, когда готовит кто-то другой, а домовика своего отпустил с миром сразу по окончании Хогвартса в припадке странного аболиционизма. Не знаю, впрочем, кому в этой жизни приходится солонее: в нашей больнице всегда есть место подвигу, особенно на пятом этаже. Тем сладостнее безмятежные дни внезапного отдыха, когда ты отоспался после дежурства и теперь с чистым сердцем можно еще сутки шляться по Лондону и валять дурака. Поэтому, когда я вернулся домой и только-только собирался приготовить какой-нибудь ужин, первой моей реакцией на срочный вызов с работы было «черт, пожар у них там, что ли?» Но вызывала меня не Маргарет, а Ли Чанг, колдомедик с нашего отделения. И через десять минут я уже вбегал в приемный покой, а «привет-ведьма» смотрела мне вслед с сочувствием. Кажется, она считает, что мы и вправду парочка… Не знаю… С тем же успехом можно считать Арта моим фамилиаром. Дежурил Август, и я когда-нибудь убью этого мясника! Накладывать «вулнеро» без обязательного смягчения – это же рехнуться можно! «Випера эванеско» в данном случае, может быть, гуманнее. И ладно, у Арта на худой конец есть я, чтоб прийти и все исправить, а как быть, если отследить некому? Чует мое сердце, быть серьезному разговору с ним и с Маргарет, и плевать уже: пусть валит на шестой этаж и варит клиентам кофе… или в Министерство, проверяющим, если на большее не годится. Арт, чертов змей, словил-таки «сектумсемпру» - и слава Небесам, что его вовремя притащили. Август сказал, кровища так и хлестала. Надо было действовать быстро, буквально мгновенно… не до сантиментов… Ну что ж, пускай Маргарет ему еще раз объяснит, что болевой шок – не сантименты, а суровая реальность, даже для железных парней из аврората. Железный парень валяется в белых простынях и похож на наглядное пособие для стажеров: пациент типовой, беспомощный. Нам, кажется, удивительно повезло, что он вообще остался жив. С «рассекалками» такое дело – никогда не знаешь, как далеко они пройдут. Могут раскромсать ливер так, что ничем уже не поможешь, а могут только поцарапать. Не то чтобы Арт родился в рубашке – везение у него какое-то валлийское, - но все-таки он уцелел, а теперь уже все хорошо, у нас он отлежится и отоспится как миленький. Зима в Лондоне, если ты валяешься в больничной палате, - то еще удовольствие. Серо-лиловое небо, туман, похожий на катаракту, тусклые грязные стены домов напротив. Поэтому колдомедики предпочитают разукрашивать пейзажи сообразно с собственными вкусами – или вкусами пациентов. В палате, куда чаще всего и попадает Арт, к примеру, царит лето, щебечут птички, интерьер напоминает иллюстрации к книжке про средневековый монастырь. Первый раз он был искренне убежден, что так оно и есть, за окном зреют мандрагоры и растут розы. Ага, в центре-то Лондона! То есть, зреть они зреют, но в теплицах и далеко не так антуражно. А розы – что ж, розы и в самом деле цветут. Аннабель, наша санитарка, души не чает в Артурчике, так что на подоконнике торчит пара кустиков живых рождественских розочек в горшочках. Чтоб порадовать бойца, а заодно и всех прочих жителей пятого этажа, – такую красоту она навела по всем палатам, кроме тех, где ее строго просили этого не делать. Для разговоров у нас еще будет время. Поэтому, когда утром Арт все же приходит в себя, я отправляю его обратно, в тишину и теплый покой. Кто же мог знать, что невысокий надменный слизеринец однажды станет полноценным боевым аврором… И лично я, Готфрид Гриффиндорский, буду встречать его в клинике, развешивать веселые картинки по окнам – и загонять подальше мысли, что если моего друга не убили, то его противник наверняка сгорел. У авроров достаточно боевых заклинаний, но в сложных ситуациях Арт традиционно предпочитает те, что на грани с непростительными. Бог тебе судья, Гриффель, Бог и начальство твое аврорское, а я… Я радуюсь, что на сей раз ты остался живым. Здоровым я сделаю тебя самолично. **** Сны снятся обрывочные. Я знаю, что Готфрид никуда не ушел. Испортил я ему отдых. Но я рад, что он здесь. На первом курсе он был взъерошенным новичком, заклинания ему плохо удавались. Я учился на втором, да еще на Слизерине. По всему нам никак было не пересечься, но когда я шел в библиотеку, его словно выхватило солнечным лучом. Что-то я разглядел – может, талант, не знаю. Отобрал у него палочку и показал, как делается “инсендио”. “Спасибо” не дождался, само собой. На третьем мы неумело поцеловались где-то за теплицами, была весна, март, солнце изламывалось на пыльных осколках стекла – играли в дуэль, и я промазал… Готфрид Альберт МкАрроу…Берти. Мой Берти. Я до сих пор не знаю, что он там обо мне думает и кем считает. Выпускные он сдал блестяще, почти как я. Потом я ушел в Министерство, в аврорат. Все офигели – слизеринец-аврор. Ну, те, кто знал. Я, если честно, не афишировал свой выбор. Просто… не люблю беспорядок, все эти движения за чистую кровь. Обычно их провоцируют самые что ни на есть бесталанные грязные полукровки. Берти рассказывал, что у маглов тоже такое было – фашизм. Вторая мировая война. Маги тоже в ней участвовали, на свой манер… да. Семья меня не одобрила, но и не порицала. Мама прислала очень поддерживающее письмо. Я для нее всегда был валлийским принцем и светом в окошке. Сегодня мы загнали в угол троих нелицензированных оборотней, с ними был маг, он-то и засадил в меня рассекающим. Я только помню, как взмахивает рука с палочкой, отгибается рукав робы – и на запястье череп со змеей, метка Волдеморта. Мне плевать, что его нельзя называть, я выше этого. Перед тем как отключиться, я велел Херберту уничтожить улики. Министерство ничего не хочет знать про Пожирателей. Их как бы нет. *** Что делать с адреналиновыми маньяками? Особенно с такими, которые на всю катушку готовы использовать служебное положение, чтобы удовлетворить свою тягу к изысканным развлечениям типа гонки за живой дичью или превращения себя в жаркое на вертеле. Лично я знаю, что. Не скупиться на утешение. Потому что мало кто так готов балансировать на краю отчаяния, как, например, мой Арт, маньяк из маньяков. Собственно, таковым он был еще со школы, но тогда мы были детьми - и все как-то нивелировалось общими проблемами и некоторой детской жестокостью и эгоцентризмом. А теперь ничего не поделаешь - мы выросли. 1. Когда я вернулся домой с ночного дежурства, город уже вовсю шумел и дребезжал. Хорошо, что хозяйка поставила в студии отличные стеклопакеты, и лязг, грохот и прочие голоса мегаполиса не беспокоили меня ничуть, так что вполне можно было завалиться и выспаться после чудесной ночки. Не тут-то было! В кресле, изящно развалясь, сидел Артур Лувеллин, буравил стенку круглыми синими глазами, гипнотизируя ее, как тайпан кролика, и явно собирался о чем-то поговорить. Не то чтобы я был против, куда там! Лучший друг и все такое! Просто спать хотелось зверски: ночь выдалась тяжелая. Я пришел к нему только потому, что больше никому не доверял. А ситуация в Министерстве совершенно вышла из-под контроля. Не думаю, что Готфрид так уж мне обрадовался - не выспался он, что ли? Впрочем, я сегодня тоже не выспался. Да и ребро опять болело как сволочь. “У тебя кофе есть?” - я надеялся, что есть. Надо было, конечно, захватить к Берту аврорский паек, но я не заходил в общежитие и вообще никуда не зашел. Кофе у меня, конечно же, не было. То есть был, но не та кромешная порошковая бурда, к которой он привык, а нормальный, в граненой банке. Арт всегда страшно злится, когда кофе приходится варить, а не растворять, потому что на приготовление уходит больше, чем две секунды, а за это время, конечно, гадкие враги всех успеют перестрелять. И придется помирать, кофею не пивши! И на кофемолку он реагирует нервно. Но ничего не поделаешь - пришлось потерпеть жужжание девайса и мои шорканья медной джезвой. Я жмурился на солнечные лучи и смотрел на Берта сквозь ресницы. Все-таки он схватился за свой хваленый кофе, запахло кардамоном. Я пытался ему объяснять, что недостаточно сбалансированный подбор пряностей вызывает у меня странные реакции, но он же медик и без меня все знает, что для авроров лучше. Зудела кофемолка, я нервно облизнулся. В голове плавал такой туман, что даже вареный кофе лучше, чем ничего. Хотя я мечтал о кофеиновых таблетках, которые продаются в магловских аптеках. Отличная вещь! И никакой мороки. - Берти, в Министерстве работают Пожиратели Смерти, - ляпнул я без обиняков. - Э… И ты их до сих пор не убил? Теряешь хватку, валлиец… - кофе в это время уже начинал отстаиваться, и шапка на нем слегка посерела перед закипанием. - Министр неделю назад издал указ “О слухах и клевете”, ты разве не читал? Бог мой, конечно, я ничего не читал. Вот мне только на Министерство еще внимание обращать. Неделю назад у нас только-только закончилась очередная проверка, Маргарет дрючила нас, как новобранцев на флоте, только что рома не выдавали, а так все морские традиции были соблюдены. Кроме того, зачем мне “Пророк”, если у меня есть Гриффель, который придет и все расскажет, присовокупив тысячу интереснейших подробностей, каких ни в каком “Пророке” не сыщешь… Как раз неделю его, впрочем, и не было. Это в привычках Лувеллина - исчезать и появляться без предупреждения. Если у меня когда-нибудь будет семья… ей придется привыкнуть, как мне когда-то пришлось. Вариант, что Артур изменит свои привычки, не рассматривается. - Неделю назад я подал доклад, после того, как ты меня выпустил из Мунго. Ребра, кстати, все еще болят. Это был очень частный доклад, лично министру. Дело в том, что те оборотни... или я тебе не рассказывал? Короче, их сопровождал Пожиратель, и я его узнал. Он работает в отделе Тайн. Нам было дано указание докладывать непосредственно министру, и улики я уничтожил. Так вот - этим делом никто не занимается. В отделе считают, что Фабрициус уехал в отпуск. Про оборотней он мне рассказывал. А вот про знакомого Пожирателя, который его так удачно недорезал, я не помнил. В воздухе запахло Чейзом и прочим пляжным чтивом, которое так любил мой батюшка. Мне бы полагалось сейчас от волнения ахнуть, упустить кофе и залить плиту, как в худших образцах политических детективов. Но я его не упустил. Берти так и стоял с джезвой в руке, задумчиво на меня глядя. Знает что-то? Слышал? Может, просто любуется моей несравненной красотой? Я на всякий случай повернулся в профиль и опустил ресницы. - Арт, - осторожно спросил я его, - тебя теперь дисквалифицируют? Когда узнают, что отпуск их коллеги … ээээ… продлится до Второго пришествия? Или просто устранят? Поживи-ка ты, старик, у меня, если хочешь? Я тебе мышек из вивария принесу, беленьких… Про устранить я как-то и не подумал. Берти в своем репертуаре - заботится обо мне, а не о деле. Хотя неудивительно - по моим увечьям уже можно диссертацию написать. - Меня беспокоит, что Министерство препятствует внутреннему расследованию. И я не хочу подставлять Амелию. Еще немного, и… в общем, все будет плохо, Готфрид. Мы получим полноценную войну. Я это чувствую. Видимо, я пришел к тебе посоветоваться. Кофе налей мне, отключаюсь. “Отключаюсь” звучит заманчиво. А посоветую я сейчас только одно: давай чуть-чуть отложим дела и пойдем думать об Англии, где и положено о ней думать? Потому что на мутную голову такие вещи не решить. Тебе где постелить, змей? Или ты как обычно, под лампой, в коробке? Я отношусь к его словам серьезно, скорее, даже слишком серьезно. Там, где Лувеллин, всегда заворачивается большая игра, мелькают высокие персоны, смертельная опасность и тайные интриги - ну короче, весь репертуар магловских книжек в мягких обложках. А мой мир прост до крайности. Принять, осмотреть, назначить лечение, проследить за исполнением, оформить выписку. Или, в неудачных случаях, препроводить тело в морг и подготовить соответствующие документы. Раньше на одного покойника приходилось примерно 25 благополучно исцеленных. В последнее время получается - 50 на 50. И мне не нравится это соотношение, видит Бог. Я подумал - ну чего я к нему пристаю со своими расследованиями. Готфрид никогда этого не любил. Пока думал, обжегся кофе и душераздирающе зевнул. Он наскоро допил кофе и отправился спать. Завидная способность, меня бы с кружки кофе штырило, а этот свернется клубочком - и все, только свист стоит. С ребром было хуже. Оно у него срасталось очень медленно, фиг знает, отчего. С ними, змеями, никогда толком не поймешь. В школе я ужасно переезжался от сомнительной привычки Арта жаться к рукам и все такое. И только позже до меня дошло: хладнокровный Арт просто-напросто холоднокровный. И живое человеческое тепло ему необходимо для нормального функционирования. В данном случае - мое тепло. И не столько в обезболивании дело, сколько в нехватке этого самого тепла. Стопудово - застудился, оттого и ребра болят! Я, шипя и непотребно ругаясь, выдрался из мантии и заполз под смятое одеяло. Обезболивающие заклинания всегда есть у каждого аврора, но что-то они нахрен перестали действовать. Берт по обыкновению стоял столбом и что-то там про меня думал. Свое, очевидно, медицинское. Я давно с этим смирился и даже перестал переживать. Не выгоняет из постели - и ладно. Хотя… хотя когда-нибудь он женится на симпатичной блондиночке, а я постараюсь побыстрее словить аваду. Не в моих привычках довольствоваться малым, но с Бертом как-то научаешься смирению. Хорошо, что нас не видят Ли и Аннабель! Особенно Аннабель, ей ужасно нравится Арт. В постели он слегка повозился, устраиваясь поудобнее, и сразу же уснул. Пожалуй, я потом спрошу его, сколько времени он позволял себе не спать и на что рассчитывает при таком режиме. Про Англию, к счастью, мы больше не говорили… Я некоторое время притворялся спящим, но дикая усталость взяла свое, и скоро я отключился. Стук сердца рядом… успокаивает. Наверное, во мне больше от змеи, чем я привык считать. По крайней мере, Готфрида я могу почуять с завязанными глазами - просто по теплу тела и ритмическому рисунку пульса. И когда я сплю и знаю, что он рядом… это хорошо. А то, что ждет магическое сообщество в ближайшее время, - плохо. Я плохой аврор и еще худший сын своей матери, но тут уж ничего не поделаешь. Это меня совершенно не волнует. Вечер настал незаметно. Мы открыли глаза - и дальше я пошел готовить хоть какую-нибудь еду, а Арт мигом уснул опять. В этом он весь, ленивый змей. Пока в кровать его не затолкаешь - не уснет, пока не поставишь перед ним еду - и не догадается, что пора бы и пообедать. Мне он в свое оправдание рассказывал горестную историю своего детства, как крошку Арчи мама держала под непрерывным “империо”, чтоб не шалил, и теперь у него все настройки сбиты. Впрочем, чуть раньше он утверждал, что до семи лет его растили в террариуме под лампой и кормили мышами. Должно быть, прелестный был гаденыш. Но я так себе думаю, что все это он врет, а просто ему нравится, когда с ним нянчатся. Благодарю Тебя, Боже, что я не какой-нибудь аристократ в фигнадцатом колене, а нормальный… И поэтому пошел и начистил отличной жирной селедки. И картошку разогрел. Проснулся я от сладостного запаха еды. То есть я, конечно, когда-то ел… но у Готфрида всегда бывает магловская еда, ужасно вкусная. Я восстал из койки, накинул рубашку и пошел принюхиваться. - Не забудь загипнотизировать! - заботливо предупредил меня Берти, колдуя что-то с кастрюлей и стеклянным лоточком. - Селедка-а-а! - возрадовался я и немедленно ее загипнотизировал, шипя и раскачиваясь над тарелкой. Вкусно, елки! Почти как мыши. К селедке прилагалась еще вареная картошка с укропом, я сложил все это на тарелке в кучку и вгрызся. Только набил пасть вкусным, как пришел немедленный вызов от Амелии. Ну да, вот спасибо, здравствуйте, суровые аврорские будни в воскресенье. Поговорил, называется, с другом, подремал в кресле, уютно свернувшись. Я заметался по комнате, надел аврорскую форму, единым махом заглотал содержимое тарелки и горестно посмотрел на Берта. Поесть нам, конечно, ни фига не удалось. Срочный вызов с работы. “Не переживай, змей! Я тебе потом в палату принесу селедки... да ладно, прости… Типа удачи и все такое”. Интересно, раньше его отсюда не дергали. Берт в своем неподражаемом стиле пошутил, я хмыкнул, а вечером горько об этом пожалел. Аврорская жизнь… такая аврорская. Амалия выстроила всех нас в кабинете, накрутила хвосты и мрачно сообщила, что некоторые тут используют сомнительные заклятья, что недостойно гордого облика аврора и, на минуточку, запрещено Министерством - вплоть до путевки в Азкабан. И что наши палочки теперь будут проверять каждый день посредством “приори инкантатем”. И что у нас есть множество годных, хороших, полезных заклятий, вот, к примеру, “ступефай”. Смотрела она при этом исключительно на меня, я сделал вид, что не понимаю, о чем она. “Ступефай” так “ступефай”, как будет угодно министру. Той же ночью мы потеряли еще двоих. Я помню, что лежал за какими-то мусорными ящиками, мордой в грязи, мимо свистели и красные, и зеленые лучи, я матерно ругался в голос, все равно в этом шуме не слышно было. Если это не полноценная война, то что? А Министерство все делает вид, что в стране мир и благодать. Мы кое-как отбились, убитых увезли, а я вломился в первый попавшийся дом, сыпанул в камин порошка и вывалился у Берта, как был - в грязи и черт знает в чем. В кровище, что ли. 2. Ночью из камина выпал Арт, бледный, весь в каком-то негигиеничном дерьме, с перекошенным лицом и по-настоящему злой. На человека он был похож очень мало, говорить смог только после чашки коньяка. Выплюнул что-то вроде “сволочи” и ушел в душ. Пропадал там часа полтора. Вышел чуть менее злой, чем вошел, закурил, выпил кофе, не замечая, что тот прямо с огня, и опять упал в кресло, ровнехонько в той же позе, как обнаружился там с утра. Что называется, почувствуйте разницу. Слава Богу, кровь с себя он просто смыл, иногда Небо все же милосердно к нашему труду: сегодня его даже не зацепило. А вот двоих увезли. И одного, кажется, с концами. Я, если честно, боялся к нему подступиться. В такие минуты надо просто сидеть и ждать, когда его хоть чуть-чуть попустит. Ждать порой приходится пару часов. На самом деле, великое счастье, что он хотя бы выспался перед этим своим… незапланированным крестовым походом по дерьмовым городским закоулкам - или где они там бродили. Я сварил ему еще кофе. Не знаю, связано ли то, что с ними произошло, с нашим предыдущим разговором. Но скоро узнаю. *** Берт смотрел на меня беспокойно, наверное, уж очень я был непригляден. Я улыбнулся ему, но улыбка вышла кривая. - Слава горячей воде. Слушай… ты не хочешь уехать из Лондона? Вот прям на днях. Возьми отпуск, что ли? Как же, послушает он меня. Я еще в Хогвартсе выучил, что уговаривать эту упрямую скотину бесполезно. На него даже “империо” плохо действует, мое, по крайней мере. Да, пробовал. Нет, не получилось. Прокрутил перед мысленным взором возможные варианты: я валяюсь у Берта в ногах, он охуевает и говорит “нет”; я ору на Берта, он злится и говорит “нет”; я плачу и нежно умоляю его уехать, он еще больше охуевает и все равно говорит “нет”. Ну да, бесполезно. Берт поднял бровь, очевидно, желая объяснений. - Ладно, неважно. По крайней мере, я попытался. - Да, ты попытался. Мне хотелось есть, я устал, я чувствовал себя грязным, хотя только что выполз из душа. Я боялся за друга, а кто бы не боялся, зная то, что знаю я. Но… не верю, что Берт не понимает, что происходит, штопая наших, отправляя тела в морг, снимая последствия самых редких и чернушных заклятий. Эти случаи участились, он сам говорил. Раньше Пожиратели боялись голову поднять, а теперь, благодаря мягкотелой и нерешительной политике Министерства, чувствуют себя привольно. Пролезли на важные посты, да как бы не на руководящие. Я недавно видел у нас Мальфоя, а все знают, кто такой Мальфой и кому он раньше служил. Может быть, пора перестать развлекаться, отлавливая нарушителей по притонам, и открыть, наконец, глаза?! Не то, чтобы меня беспокоила судьба человечества. Лувеллинов не волнуют такие мелочи. Но есть кое-кто… Готфрид Альберт МкАрроу. Вот он стоит рядом и смотрит на меня своими светлыми кельтскими глазами, и знать бы ему, что у змеи есть сердце. Хотя, может быть, он и знает, всеведущий колдомедик. В бреду я всегда звал только его. Медсестры хихикали и умилялись. *** Весь день в голове ржавым гвоздем торчала дурацкая мысль: какого черта Арту понадобилось, чтобы я свалил из города? Он, в сущности, довольно адекватно оценивает и себя, и меня, да и вообще гордому Лувеллину в сто раз проще промолчать, чем нарываться на заведомый отказ. Идиотские идеи Арта странным образом совпадают с постоянными нашими беседами в палате № 54. Там у нас проживает престарелый пациент. Хотя какой он престарелый - лет шестьдесят ему всего, с небольшим. Выглядит он, конечно, не на свои лета, ну так это не диво у нас, на пятом этаже. Его никто не навещает - родные то ли растворились в пространстве, то ли померли, друзей как-то тоже нет. Вернее, один друг к нему захаживает непрестанно. Давно погибший, разнесенный вдребезги, но постоянный в своих привычках. Он приходит к своему бывшему напарнику и уговаривает того перестать цепляться за жизнь, пойти с ним, умереть уже наконец. В Мунго так и не смогли подобрать достаточно действенного ключа, чтоб взломать стену его безумия. А может, это и не безумие никакое - просто защитный рубеж, иначе мозг Ника вскипел бы и сварился. Мы даже толком не знаем, что с ним произошло. Ник на особом положении, в особо защищенном периметре, примерно как Элис и Фрэнк. Но и туда к нему постоянно таскается его мертвец, и тогда кто из нас на дежурстве, тот и несется по коридору, потому что Ник жмет и жмет кнопку - и звонок на сестринском пульте надрывается так, что готов перебудить всю больницу. Я довольно часто заскакиваю к нему поболтать. Он это ценит, откладывает газету, соображает какой-то чай, особенно его радуют магловские прянички в белой глазури. Ник суетливо потирает ладони, одергивает теплую пижаму, расставляет по столу чашки, блюдца, ложечки - всегда на три персоны. Когда однажды он нечаянно разбил одну из чашек, то кричал не переставая, на одной высокой ноте, и не успокоился, пока ее не восстановили на его глазах. Потом он долго ее простукивал, убеждаясь, что все поправлено, потом поставил на полку - и моментально забыл. Чашки здоровенные, красные, в мелкую желтую точечку. Похожи на клубнику. Вся информация о Нике глубоко засекречена. Для нас он просто пациент, который не покинет Мунго никогда и к которому не должен проникнуть никто. К Лонгботтомам ходит только ближайшая родня: мать Фрэнка и ее внук, робкий толстый мальчик. Сынок похож на Элис, а старуха похожа на чопорную фурию. По крайней мере, именно она закатила страшный скандал бедной Аннабели, когда увидела кустики роз в палате Фрэнка. Но сегодня нет никаких посещений: старуха приходит только по субботам и воскресеньям, когда у нее выходной. Она работает в Министерстве, неплохо знакома с Артом и однажды при мне по-матерински распекала его в коридоре за излишнюю самоуверенность и пренебрежение правилами гигиены. Говоря “по-матерински”, я имею в виду, что с внуком своим она разговаривает примерно так же, отчего мальчик ее, кажется, жутко боится. Думаю, Фрэнку с Элис в золотые дни тоже был очень хорошо знаком этот тон. По крайней мере, Арт предпочитает отсиживаться у себя среди роз и мандрагор в те дни, когда они с мадам Лонгботтом совпадают на территории Мунго. Не могу его осуждать за это, я бы и сам охотно спрятался. *** Внезапно настало затишье, и весь следующий день я провел в Министерстве, сидя на попе ровно. Я сидел на ней ровно в малюсеньком кабинете, который мы с Шоном делили на двоих, гипнотизировал пышную ирландку с постера над Шоновым столом и раскачивался из стороны в сторону. Как во сне - ясно, что грядет буря, но как ее остановить... Что делать, куда бежать. В сердце укололо острое, я зажмурился, потом привалился к стенке, с трудом отдышавшись. - Что, принцесса валлийская, не дает тебе твой козломедик? - Шон по обыкновению проявил такт и понимание моей тонкой душевной организации. Потом заржал. - А ты попроси! Скажи: "Берти, ну п-по-пожалуйста"! Шон перекосил бледную рожу в умоляющую, по его мнению, гримасу и трогательно прижал руки к груди. Я коротко посмотрел на него и ничего не ответил, чем, очевидно, озадачил О'Ралли сильнее, чем если бы бросил в него авадой. - Это, Арт, ты чего. Заболел, что ли? - забеспокоился напарник. Обычно в ответ на его подначки я взвиваюсь до небес. - Шон, ты семью из Лондона отправил? - спросил я. - Да на хрена, - ответил тот. - Ты мою бабку видел? Ее даже слизеринский декан боялся до усрачки. О, ну это аргумент. Мисс Макгонаголл, бабушка О'Ралли и миссис Лонгботтом - мир не видел такой троицы стерв, как эти. Три лика богини Морриган, етить. Только куда эти лики смотрят, интересно. Я помыкался в кабинете еще немного, глотнул ужасающего Шонова пойла из банки - "адреналин-драйв", будешь как новенький! - потом пошел к Амалии, ее не было на месте, я спустился в архив, несколько часов ковырялся в бумагах, толку ноль. Я простой аврор. Ну ладно, я простой аврор с хорошей родословной. Я отлично знаю, что делать, если грянет война: надо пойти на передовую, храбро сражаться и погибнуть в бою с силами зла. Но что делать, если ты… если у тебя… Если ты проиграл войну уже до ее начала. Как убедить его уехать? Я лег лицом в дело Лестранжей и немного полежал с закрытыми глазами. В последнее время меня постоянно тянуло зажмуриться. И спать, спать… Пришлось встряхнуться, взять следующее дело. И вот оно оказалось интересным. Когда я вышел из Министерства, был уже вечер. И чувство времени я теряю. Может, линька скоро...