Дни и ночи святого Мунго

3. На дежурстве ничего особого не происходило, ну так все по мелочи: несколько обращений по поводу всякой фигни – привели какого-то ребятенка с подозрением на сглаз, пару раз пришлось бегать с братским приветом на четвертый, сопровождать одного пожилого магловского джентльмена. Его по ошибке послали к нам, а потом выяснилось, что зря: блевал и блеял козлом он не от ведьминых происков, никто его не проклинал, хотя стоило бы. Этот урод просто спер у соседки настойку, но перепутал бутылочки и хлебнул не того. Ближе к вечеру привезли красавицу-девицу с практически омертвелым левым глазом и явными признаками помутнения рассудка. Тоже обычная история: собирались на вечеринку, и девка решила увеличить себе глаза, ну и чтоб с ресничек сыпались золотые искорки. Ли скорбно заметил, что рассудок у девушки помутиться не мог, его там отродясь не бывало. Подружка, наложившая чары, пока рыдала, напрочь забыла, что конкретно она делала и в какой последовательности, хорошо хоть палочку от испуга не выкинула. Дня три у нас проведет с гарантией и, если зрение восстановится, пусть ставит свечку святому Мунго. Но главное, конечно, Ник. Ник уже три дня здорово беспокоится. То ли что-то в воздухе, то ли беда рядом, но жалобы Ника один в один совпали с паранойей Арта, и этот коктейль офигенно действовал мне на нервы. Я предпочитаю заранее знать, чего опасаться, а эти два красавца, как заведенные, пророчат какой-то трагический пиздец. Правда, есть разница. Арт, возвращаясь из кошмарного адища, рассказывает что-то невразумительное, четко произносит только “уезжай, уезжай отсюда”, не уточняя, что будет тут после моего гипотетического отъезда с городом вообще и с ним, Артом, конкретно. А Ник хитро посматривает в мою сторону и говорит, что его дружок очень уж мной интересуется и неоднократно просил познакомить. Только со мной. И чтобы больше ни с кем. Ник, спрашиваю я его, - как ты это себе представляешь? Ник хихикает и говорит, что это уж их дело, а я только пусть соглашусь - и потом не запаникую, да. А дружок сам ко мне доберется. Не могу сказать, что перспектива беседы с мертвым воображаемым другом особо охраняемого пациента магического сумасшедшего дома меня особенно радовала, но не все ли мне равно? Нику явно будет спокойнее, если я соглашусь и все такое. В общем, я покивал, исподтишка сунул ему на полку круглый леденец - он любит их до смешного - и пошел выполнять обязанности. К счастью, сегодня дежурство короткое, только дневная вахта, так что после ужина я с чистым сердцем мог валить на все четыре стороны. В “Дохлой кошке” меня уже ждал Арт. *** - Эй, аврорина, ты куда намылился? - Шон хлопнул меня по плечу. Я много раз просил его ко мне не прикасаться, но он, по обыкновению, клал на "девчачьи штучки" огромный болт. Потом, правда, как-то рассказал мне, что министерские авроры тянули жребий, кому я достанусь в напарники. Ну да, слизеринец, да еще из Уэльса. Короче, Шону со мной тоже не повезло. - В "Дохлую кошку", мы собирались с Бертом там поужинать, - кротко ответствовал я. - О, свидание! Так я тебе его испорчу, пойду с тобой. - Там же квиддичные матчи не показывают, и даже футбола нет. - Это ничего, потерплю ради удовольствия видеть ваши кислые рожи. Я понял: Шон беспокоится, не собрался ли я прыгнуть с моста в Темзу, и будет стеречь меня, пока не сдаст Берту, - и решил не рыпаться. К тому же я тоже был рад, что с нами окажется кто-то третий. Теперь меня интересовал один пациент из святого Мунго, а если я спрошу напрямую, то Берт напряжется и заподозрит неладное, мне это было ни к чему. А если умело ткнуть Шона, чтобы тот поддержал разговор, тот угрем извернется - лишь бы Берт ему рассказал... Шон любит всякие истории, особенно с секретами. Могло что-то выгореть. - Господи, Шон, что мне тебе сделать, чтобы ты дал нам с Бертом побыть спокойно вдвоем! Ну неужели у тебя нет сердца, - взмолился я, тем самым железобетонно укрепив намерение напарника испортить мне вечер. Отлично. На самом деле, Шон до смешного преданно обожает Готфрида - потому что тот а) медик (высшее, всемогущее существо, потому что сам Шон даже заклинание от похмелья наложить не в состоянии и униженно ходит за этим ко мне. О, утренние пять минут моего торжества и блаженства!) и б) Берт не боится Шонову бабку. Бабку его я видел. Пресловутая бабка прилетела как-то в Хогвартс, нацепив на квадратный бюст ордена времен войны с Гриндевальдом. Младший О’Ралли в те поры жарко мечтал быть Отбивалой в “Пуляющих Пушках” и положил на учебу свой любимый прибор. Насколько я помню, бабка орала в кабинете Макгонагалл так, что охранные статуи начали поскрипывать и ежиться, потом, по словам Шона, “перетянула его костылем по горбятине” и велела “оставить малого на второй год, чтобы тритонов всех получил не меньше пяти, будет аврором и точка, в семье О’Ралли трусов не было, и все от века со злом сражались”. Так Шон О’Ралли не сделал карьеру в квидичче, а я обрел напарника. *** “Дохлую кошку” я нашел сам - и ужасно ею горжусь. Там кормят грубо и просто, зато подают лучшие в городе пироги с сыром и бараниной, нет телевизора и вообще уютно. Кроме того, “Кошка” примерно на полпути от нашего пустыря и аврорской общаги, контингент у них довольно размытый, но нас с Артом уже запомнили, приветствуют и осведомляются, куда девались, если долго не заходим. Чистокровному волшебнику, каков Арт, наверное, особенно нравится посещать сомнительные магловские забегаловки - по крайней мере, он всегда там сидит этаким принцем в трущобах, с рассеянным и небрежным видом. А девки-официантки строят ему глазки и, боюсь, между собой подшучивают над нами обоими. Собственно, любой волшебник в магловском мире всегда воспринимается как чуточку псих, а Лувеллину с его тягой к гламурному милитари-стилю и особенно стараться не надо - на нем большими буквами написано: я в вашем мире странник и принц-инкогнито. Спасает лишь то, что правде о нас с Артуром никто из персонала “Дохлой кошки” просто не поверит. В “Кошке” я сразу же увидел Арта, и он был не один. Рядом с ним развалился за столом его чудовищный напарник, рыжий громокипящий Шон О’Ралли, и глушил пиво. Арт сидел рядом - олицетворение ледяного высокомерия. Шон увидел меня первым. “Э, козломедик, вали сюда, твоя милашка уже скучает!” - заорал он. Я пошел к стойке, спросил пива и пирогов с соленым сыром, Арт страдальчески вздохнул и поплелся ко мне. “Прости, Берти, я не смог - он насел как коршун… Не “авадой” же его отгонять!..” Я могу только посочувствовать Арту: вот и посидели вдвоем, отдохнули после дежурства. Отбиться от Шона О’Ралли и вправду сложно. “Ну и дыру вы откопали, детишки, чтоб спрятаться от мира!” - заметил Шон. “Мир ловил нас, но не поймал, внучок, зато ты выследил. Как тебе наша “Кошка”?” “Дерьмо! - резюмировал Шон. - Как раз для таких фриков, как вы, ни тебе телевизора, ни тебе девок, только жри эти вонючие пироги - вся радость! Как соберетесь поразвлечься - попросите меня, детки, папа Шон отведет вас в по-настоящему крутую дыру”. “Зато сюда точно не заглянет твоя бабушка, так что можешь прятаться сколько угодно, разрешаю”, - парировал я, а Шон покраснел и надулся, как всегда, когда речь заходит о старой миссис О’Ралли. Наконец-то принесли пироги, раскаленные, прямо со сковородки, все в мелких пузырьках, и некоторое время Шона было не слышно, если не считать чавканья и прихлебывания. Но счастье быстротечно, пироги на тарелке кончились, и рот Шона О’Ралли освободился для беседы. “Ты слышал, Готфрид, последние известия? Коршуны ликуют!” - ясное дело, Шон большой поклонник спорта. А “Кенмарские коршуны” позавчера одержали убедительную победу, уж и не помню, над кем, и счета не помню, мне все эти радости мячегоняния были и в детском-то возрасте скучны. Не то Шон! Про квиддич он готов говорить бесконечно, ну и еще про баб. Интересно, что девичья команда квиддича его ни капельки не вдохновляет, разве что в варианте похабных картинок. Суровый он парень, Шон. “Ну порадуйся со мной, детка, наши опять натянули этих гондонов!” - “Не “этих гондонов”, а “эти гондоны”, и да, таки отличная новость, если О’Ралли перестанут бесконтрольно размножаться!” Шон радостно ржет и требует еще пива - за процветание рода О’Ралли. Все это время Арт смотрит на меня с тихой благодарностью, потому что напарник третирует его бесконечно и превращает его жизнь в ад. Но с другой стороны именно О’Ралли притащил Арта к нам после той славной бойни с оборотнями, и боевой товарищ он отличный. А потом мы пили с ним вдвоем, и Шон жаловался мне, что в бою Арт совсем теряет крышу, и тогда ему, Шону, рядом с ним неуютно. Ты не понимаешь, Готфрид, он же псих хуже их, просто машина для убийства! Как ты с ним живешь?.. Это я-то не понимаю? Я понимаю, дружочек. Но пойми и ты меня, боевой аврор. Ты же тоже валялся у нас в Мунго, и я лично не пускал к тебе бабушку О’Ралли и врал ей напропалую, что ты на процедурах… еще как минимум часов пять! А потом должен спать - и тебя ну никак нельзя беспокоить! Даже вам, мадам! К нему вообще никого нельзя пропускать, потому что… эээ… потому что Шон - настоящий герой, он немедленно захочет в битву, и тогда прости-прощай все лечение! - Берти, - лениво и как бы вскользь заметил Арт, - давно хочу спросить… Скажи, а у вас там нету такого человека - Николас Галидж? То есть ты его знаешь? И еще одно имя - Том Горин. Ничего не звенит? Шон радостно осклабился: неужто скандальчик? Это поинтересней квиддича будет! - Галидж? Да это же наш Ник! А на что он тебе сдался? - я искренне не понял. Ответил мне, ясное дело, О’Ралли. - Готфрид, ты вправду такой тупой или прикидываешься? Кончай волыну, не видишь разве - мучится человек, ревнует! Все вы, медосы, садюги, крутите жопами перед всякими мудаками, а у меня, может, напарник через то загибается! Выкладывай давай, что за хахаль у тебя на стороне завелся. Папа Шон разберется и настучит вам всем по башке! Шона мне иногда хочется убить. А еще чаще - взять за ухо и отвести к бабушке: пусть она помоет внучку рот с мылом. Он жуткий пустомеля, и голова у него всегда забита первосортным вздором, но сердце при этом золотое. Думаю, девушка, на которой он когда-нибудь женится, будет вить из него веревки. Однажды он рассказал, как в детстве почти год кидал в копилку кнат за кнатом, мечтая купить себе шлюху. В результате все денежки выгреб его старший брательник Шимус, пригрозив рассказать бабке о планах и намерениях малого, а чтоб Шонни не ревел, подарил ему официальный постер “Пушек” - даже с автографом. И что же? Шон до сих пор с нежностью приводит это в пример настоящей братской любви: ведь не пожалел же Шимус для него святыни! Отдал! Даже по-честному!.. Поэтому я смотрю ему в глаза и медленно, спокойно объясняю, что Ник Галидж - это пациент нашей клиники, он психически больной старик, обожающий конфетки и периодически ходящий под себя, кто такой Том, я и вовсе не знаю, а ему, Шону, не мешало бы иногда думать хоть о чем-то другом или найти себе наконец девку. А то все плохо с тобой будет, Шон. Верь мне, я врач: однажды ты просто спятишь на почве недотраха. Да пофиг, что ты в форме и в норме! Ник, кстати, тоже бывший аврор. Эх, зря я тогда не заметил, как встрепенулся Арт. Через пару дней Ллувелин пришел в Мунго, сказал, что очень болит ребро. То самое, после “сектумсемпры”. Нет, не ударялся, больше травм не было. Маргарет должна была прийти утром, ребро, по словам змея, ныло адски, особенно ночью, часа в 3, а в общаге особенно не постонешь. Его положили на дообследование - нам не жалко, что уж. Утром, придя на дежурство, я с удивлением обнаружил Арта в холле, в просторном зеленом халате, он приветливо помахал мне рукой, грызя яблоко. А днем, после консультации с Маргарет, ожидая результатов проверки снятия чар, Ллувелин, сука гребаная, нарушил все возможные правила больничного распорядка и проник в комнату 54, к пациенту Николасу Галиджу. С леденцами и самым искренним доброжелательным интересом в кротких синих глазах. **** Берт, конечно, меня застукал и разорался, я быстренько включил идиота, но он, мне кажется, не поверил. Даже попытался выпереть вон из Мунго, но я предусмотрительно консультировался не у него, а лечащей колдомедичке сказал, что так болит ребро, так болит, что просто невыносимо, и посмотрел на нее жалобно. Оставили еще на сутки. Дело в том, что для Берта главное - это гуманное отношение к людям, все такое, не беспокоить пациента, а я чуял недоброе всеми своими, гм... чешуйками. До вечера я лежал в палате, пытался свести воедино все, что знал. Если честно, логика - не мое сильное место. Тут хорошо бы с тем же Бертом поговорить, но разве он даст курочить особо охраняемого пациента. В документах мелькнуло смутное упоминание о том, что после смерти напарника у этого Ника изменился психопрофиль (то есть это, конечно, и невооруженным глазом заметно, старикан совсем не в себе) но, судя по всему, он как-то странно изменился. Словно бы у него в голове два человека. Все это дело быстренько засекретили, еще со времен Гриндевальда, я еще поразился, сколько же Галидж тут сидит взаперти. Поразился, а потом припомнил наши валлийские сказки. Про умершего брата живой сестры и всякое такое. Сестре этой ставили к столу два кубка и одну тарелку, и много всякого странного с ней приключалось, а когда она вышла замуж, то утром в брачной постели нашли два трупа. Брат прирезал из ревности, ага. Я к тому, что в Министерстве в свое время и с “империо” были проблемы, а если всплывет такое вот, неотслеживаемое и неконтролируемое... Может не только у Ника такие резвые напарнички были. Когда совсем свечерело, в Мунго пригас свет, остался только в коридорах, ко мне заглянула старшая колдомедичка, Маргери...Магрит..., не помню, в общем, я сказал, что мне гораздо, гораздо лучше, она поводила палочкой, разулыбалась и пожелала мне спокойной ночи. Я вежливо с ней попрощался, вскользь спросил, дежурит ли сегодня Берт, добрая женщина посмотрела на меня с некоторой иронией и, вздыхая, сказала, что, мол, очень жаль, но нет. Вот и ладно. Я проводил ее до двери палаты и прикрыл оную дверь неплотно. Когда дневная суета совсем утихла, я, отнюдь не применяя запрещенное в Мунго колдовство, соорудил подобие спящего себя из шмоток и подушки, потом посмотрел на тонкую полоску света, сочащуюся из-за двери. Мы традиционно не регистрируем анимагические способности, хотя "и так все знают". Но на самом деле, не у всех Ллувелинов они есть. То есть про прабабушку двухвостую всем известно, и каждому из нас досталась какая-нибудь змеиная ерундовина в подарок, у меня вот странная физиология и чешуя на плечах. Это всегда считалось чем-то вроде семейной особенности, милой, но не подлежащей огласке. Звуки исчезают, но всем телом чувствуешь вибрацию пола, шум воды в трубах, глухие содрогания магловской подземки, которая проходит где-то неподалеку от Мунго. Веки становятся прозрачными, и не нужно моргать. Я попробовал воздух раздвоенным языком, прижал его во рту, ощущая тысячи вкусов. Мятные шоколадки у кого-то из пациентов в палате напротив. Лилии в приемном покое. Еле уловимый привкус крови на полу. Лимонные леденцы. Я притащил Нику днем целый пакет, и, конечно же, он не успел все съесть. Змея - дура и не умеет считать повороты, но во многом превосходит человека. Я снова лизнул воздух и уверенно двинулся по коридору, избегая освещенных, слишком теплых мест. В лаборатории шебуршились и пахли страхом мыши, но я недавно питался, поэтому не стал отвлекаться. Забавно, кстати, что серпентарго считают звуковым языком даже маги, которые что-то себе понимают про животных. Артикуляция и звуковые волны не имеют для змей никакого значения. Серпентарго - это язык запахов. Вкус лимонных леденцов усилился, обтек нёбо кислым, до оскомины. Я ткнулся чешуйчатым носом в дверь, приподнял голову, огляделся - никого. Берт так скандалил, я думал - охрану выставит. Но он, видимо, решил все спустить на тормозах. Через мгновение я поднялся на ноги, коснулся дверной ручки, толкнул дверь, вошел. Ну да, палату нельзя открыть изнутри. А снаружи - сколько угодно, главное - пост в коридоре миновать. Старик сидел у окна, тоскливо глядя в темноту. Он выглядел жалко - седой пух на висках, поникшие плечи, затрепанный халат поверх пижамы. На столе сиротливо лежали какие-то прянички и несколько желтых леденцов, стояли две чашки чая. Я покашлял. Ник обернулся и страшно возрадовался. Я вообще располагаю к себе людей. А этого мне правда было жалко. Я всего полчаса с ним поговорил днем и все думал - у меня тоже есть напарник. А Галидж когда-то был крутым аврором. - Арчи! Тебя Берти послал? - Конечно, - соврал я. Точнее, почти не соврал. Берти послал меня сегодня неоднократно. - Мы днем не договорили, так я теперь вместо Берта. Вы мне можете все рассказать. Вкусные леденцы? Тут старикан выкинул штуку. Вздохнул дребезжаще, словно бы его долго душили, а теперь на секундочку разжали пальцы. Посмотрел на меня мутными глазами, я занервничал, рука дернулась к палочке, потом я вспомнил, что палочки в Мунго отбирают. Мне стало страшно. - Он тебя не обидит, деточка, нет-нет. Хороший товарищ. Самый лучший. Ник вытащил из кармана халата что-то металлическое, гвоздь, что ли. Я шагнул спиной к двери, стараясь не поднимать шум. Думал, старик кинется, но он вместо этого быстро ткнул себя куда-то в предплечье. Выступила маленькая капля крови, тягуче повисла в воздухе. Время мучительно застыло, леденцом, янтарем, осколком. Вместо Берта. Ах ты, ссука. Своими руками... Меня шарахнуло так, что прогнулась защита. Я возблагодарил зануду Шона, который каждый раз по окончании дежурства обидно тыкал в меня палочкой, обновляя стандартные аврорские заклинания. "Так, на всякий случай, во имя темного, и светлого, и нефильтрованного, и еще вишенку на торт и масла тебе в жопу, Арт..." То, что вышло из старого, полубезумного аврора, с маху ударилось куда-то в сердце, в самое темное местечко, зашептало, уговаривая. Меня затошнило. - Не обидит! - визгливо выкрикнул Ник. - Берти! Ты же обещал! Я зашипел по-змеиному, оскалил клыки. На язык потекло горьким. Никогда. Это гадкое, что лезло в меня хуже спрута, отступило, задергалось, в комнате стало холодно. Я снова зашипел, испытывая чистую, беспримесную ярость, клацнул зубами в воздухе и вдруг освободился. Навалилась тишина, ватная, какая-то глухая. Я видел только, как двигаются губы Ника, как медленно стекает по его руке капля крови, одна единственная. А потом старик умер. 4. Утром на этаже было мрачно. Ночью ушел Ник, кое-кто из девчонок-стажерок бегал с мокрыми глазами, да и не только из стажерок. Большая часть лекарей пришла, когда Ник уже лет десять как числился пациентом Мунго, и представить этаж без него было трудновато. Странно говорить, но старый аврор с его страстью к сладкому и постоянным “детка, что-то я хотел…” и вправду был нам, лекарской молоди, общим дедушкой, и вот теперь внезапно осиротевшие внучата ходили растерянные и печальные. Никто не ждал, что Ник будет жить вечно, но все случилось слишком скоро и неожиданно. Ночью в огражденный периметр особо охраняемой палаты к Нику пришла смерть. Утром, как и положено, сестричка-стажер Абигайль пришла с утренним обходом - поздороваться, зажечь свет, проверить температуру и спросить, как спалось дорогому Нику? Ника нашли у окна, судя по всему, агония была недолгой. Не бывает так, чтобы смерть человека обошлась без интересных и жутких подробностей. Тут же возникают и странные сны, и предвидения, и вопросы. Почему на предплечье у Ника была ранка от гвоздя? Отчего, когда Ли вечером перед сдачей дежурства приходил его проведать, Ник сказал ему: “Прости-прощай, деточка, и не поминай лихом”, как будто знал, что больше не встретятся. А Абигайль и вовсе рассказала, что когда она открыла дверь палаты, оттуда выструилась какая-то тень, как будто бы змея. Толком она не рассмотрела, потому что увидела Ника. Да, конечно, показалось… Это был первый раз в ее жизни, когда она видела мертвым человека, которого… которому… леденцы… Абигайль принялись утешать, Ли галантно предложил ей успокаивающего зелья, я откланялся и вышел из ординаторской. Больше всего мне сейчас хотелось… убить одну змею. Или допросить. С пристрастием. Арт лежал на кровати, безразлично глядя в потолок, на мой приход никак не среагировал. Я спросил его, как он провел ночь. Он задумчиво помолчал и сказал, что отлично, мерси, ребро почти не болело, если ты об этом. Тогда я спросил его, за каким хером он пошел туда, куда ему ходить запрещали, да еще в образе? И что мне теперь делать? Что думать? Может, сочтешь нужным рассказать, что там произошло? Арт помолчал еще более задумчиво и сказал, что он совершенно не понимает, о чем я. А что, что-то случилось? И почему, кстати, я ворвался сюда, не пожелав ему доброго утра? Что за хамский тон, Берти, на секундочку, ты с кем сейчас разговариваешь? Ллувелин ничего не собирался объяснять. Он только рассеянно улыбнулся и зевнул. Я вскипел в тот же самый миг. Обычно мне пофиг, когда змей начинает корчить золотого аристократа перед плебеем, да плевать я хотел. И железный аврорский цинизм меня как-то не особенно колебал - медики еще и похлеще будут. Но тут дело было нешуточным. “Авада - наш стиль!” “Если враг не сдается, его уничтожают!” “Мы, Ллувелины, выше всего этого мусора!” Я, черт меня дери, ни секунды не сомневался, что Арт вполне мог пришибить старика - или напугать его так, что сердце не выдержало - и потом преспокойно валяться тут, поплевывая в потолок и ожидая завтрака. Много ли надо было сумасшедшему хилому Нику, который и так на ладан дышал? Артур мазнул по мне равнодушным взглядом и снова принялся изучать потолок. А меня конкретно понесло. Шепотом, чтобы не орать на все отделение, я выложил Арту все, что думаю про отдельных охуевших самонадеянных щенков, которым чужая жизнь - тьфу, это же не Ллувелины, звезды мира, это же обычный сраный старикашка, с которым можно не церемониться. Ведь говорили же - не лезь к нему, если не соображаешь ни фига, ты ж не медик, ты же вообще там быть не должен! Добился своего, сука? Нашел ответ на все вопросы? Доволен? Ясное дело, никто не знает, что ты туда совался, Абигайль уверена, что ей померещилось. А теперь, когда ты все, что нужно, сделал… уходи отсюда. Добром прошу - убирайся. Я просто не могу тебя сейчас видеть! Нам еще Ника... провожать… Ллувелин посмотрел на меня с легким интересом, встал, переоделся и вышел в коридор. Очевидно, сказать, что все с ним превосходно, ребро зажило… пора на службу. Мне это уже было безразлично. Я взял у Маргарет все необходимые бумаги - и мы с Ником поехали вниз, в подвал, к коронерам. Оповещать нам некого, только отчет о смерти послать в Министерство. Родных и друзей у Николаса Галиджа, 1938 года рождения, не осталось. Когда я вернулся, Артура в Мунго уже не было. Абигайль и Ли собрали все личные вещи Ника, запаковали их в коробку, чтобы, если объявится наследник, передать законным путем. Три чашки-клубники, завернутые в нетканые салфетки, старый халат, альбом с колдографиями, постер с морским пейзажем, выношенная стариковская одежда… Удивительно, как мало осталось от Ника Галиджа. И два ордена. Вечером приехал посыльный из Министерства, выдал расписку и забрал коробку. *** Я хотел вернуться в общежитие, но в итоге завернул в какое-то магловское кафе, взял чашку кофе. В Косой переулок не пошел, чтобы не видеть знакомых. В одном Берт был прав - я совершил ошибку. Влез, куда не стоило. Потом я подумал, что эта тварь могла бы сожрать Берта, и он сидел бы так же, как Ник, с потухшим взором, бледный и ссутуленный. Я представил, как липнут ко лбу его светлые кудри и как он крутит в руках чашку, бесконечным, неостановимым движением, и вздрогнул. Пусть я лучше буду сволочью и - как он там сказал - не помню. Пусть лучше я буду этим, чем с Готфридом что-нибудь случится. Сердце мое. Потом я еще вспомнил нашего учителя по Защите от темных сил. Одного из многих. "Если винить себя, то лучше за то, что вы сделали, чем за то, чему способствовали недеянием". Вот и ладно. Берт просто другой. У него добрая душа. Словно бы он живет в каком-то другом, человеческом мире, где искренне жалеют больных и слабых, где принято помогать друг другу, где люди даже, может быть, любят друг друга. Я не знаю, любили ли друг друга мои родители, но результат их любви получился вполне удовлетворительным. Однако у нас не было принято выходить за рамки того, что нужно. Что предписано. В сложных случаях - например, когда я на крестьянский праздник переоделся девицей и чуть было не стал королевой Мая, - мама немного нервничала, потом шла в кабинет к отцу, узнать, что именно она должна чувствовать. Он отрывался от книг, выслушивал, потом давал указания - и все. Про тот случай он спросил - получил ли я корону. Не рассмеялся, не рассердился, ничего такого. Достиг ли я желаемого - вот что он хотел узнать. Достаточно ли хорош был замысел и совершенно ли исполнение. Мама выслушала его и совершенно успокоилась. Ничто не нарушало ее безмятежность. Таковы Ллувелины. Берт с другой планеты. У него есть... я не знаю, сердце? Живая душа? Он реагирует на события так, как считает нужным. Я был не уверен на этот раз, что мой замысел хорош. Что уж там, он откровенно плох. Я сделал большой глоток, обжегся кофе и зашипел. Подошла официантка, хорошенькая, удивленно спросила, зачем я солю кофе. Я виновато улыбнулся ей, вытер глаза салфеткой, потом подумал, что Берт сделал бы что-то… он, бывало, дарил девушкам конфеты. Я порылся в кармане куртки, достал лимонный леденец, отдал ей. - У меня просто был тяжелый день. Простите. Я допил кофе и направился в Министерство, хотя уже стемнело. Февральский мокрый ветер подвывал и бросался в меня струями воды. Я хотел знать, кто засекретил эти отчеты. Кто оставил одного из наших без помощи, упрятал в Мунго. А еще я хотел знать, почему до сих пор не ищут Фабрициуса. И что вообще, черт его дери, происходит в Министерстве. Я шел пешком по улицам магловского Лондона, сунув руки в карманы и чувствуя себя взъерошенным первокурсником, с мокрыми ботинками и - как бы Ллувелины ни были бесстрастны и уверены в себе - страхом перед сортировкой, перед общими спальнями, множеством людей, предстоящей дележкой власти на курсе. Словно бы те слова, что кинул мне Берт, отбросили меня куда-то сквозь время, в детство. Видеть тебя не хочу, сказал он мне. Я совершил самое ужасное преступление по меркам своей семьи. Выбрал неверную стратегию. Коридоры полупустые, гулкие, рабочий день закончился, я усилием воли выпрямился, опустил плечи, потом направился в свой кабинет. Шон уже, конечно же, веселится в каком-нибудь кабаке, хотя с таким же успехом может навещать маму и сестренок. Он тоже нормальный. Не как я. Соседняя дверь была приоткрыта. Слышались голоса, двое беседовали, спорили. Я постоял минуту, прислушиваясь. У меня были мокрые ноги. Потом я, стараясь не дышать, вернулся по коридору обратно и кинулся к транспортным каминам. *** На самом деле, у меня никогда не было такого дерьмового дежурства. Все валилось из рук, дышать было нечем, общая бессмысленность происходящего зашкаливала. Две палаты были пусты и выпотрошены - палата Ника и, прости меня Боже, палата Арчи. День крутился и крутился, надо было столько всего переделать - в том числе и по писанине. Хорошо еще, что не я, мелкая сошка, был его лечащим врачом, потому что Маргарет заполняла историю болезни со всеми выписками, наверное, часа три. А что бы вы хотели - может быть, Ник был старейшим пациентом Мунго. На отделении было как-то тихо и страшновато, как всегда бывает после того, как по коридорам просквозит ледяной ветерок. Может, во время войны или мора к этому привыкаешь… Но пока еще не война - и всякий раз становится жутко, какие же мы все-таки хрупкие и уязвимые. После обеда мы с Ли вышли покурить. Прикуривая вторую от первой, Ли посмотрел в волну дыма и задумчиво спросил, куда-то теперь подевался Ников дружок? Ну куда ж ему деваться - ушел на луну, ко всем потерянным вещам и утраченным иллюзиям. И то, - заметил Ли. И мы пошли работать, тем более, после обеда к нам привезли трех новеньких, одну девчушку без сознания, в очень плохом состоянии, прямо с улицы. Аврор, сопровождавший ее, просил срочно связаться с ним, как только девочка окажется более-менее способной к разговору. Я так и не понял, то ли речь шла о попытке изнасилования с применением заклинаний, то ли что еще хуже. Девочку передали Ли, положили в палату, откуда ушел Ллувелин. Палата Ника оставалась пустой. В голове мутилось, тошнило и бесило все. На самом деле, если разобраться, впервые в жизни я остался без Артура. Впервые в жизни я осознанно вычеркнул его присутствие из своего мира - и дырка оказалась настолько огромной… хоть канатом зашивай. В общем, я все вспоминал и вспоминал, как он смотрел сквозь меня желтоватыми змеиными глазами, как встал и вышел, аккуратно прикрыв дверь и оставив меня со всеми моими злыми обвинениями, как ни слова не сказал в свою защиту. Чем дольше вспоминал, тем хуже становилось. Ближе к вечеру чуть не наорал на нового пациента, бодрого такого мужичка, плюнул и попросил у Маргарет умиротворяющего зелья. Помогло, конечно. Через призму умиротвориловки и растерзанная девчушка, и пустая палата, и обстоятельная беседа на тему “все грязнокровки - позор магического сообщества” - просто факты жизни, ничего больше. Девчонку вылечат, Ли свое дело знает на отлично, легилимент уже ждет, когда можно будет начать с ней работу, мужичок этот, чистокровный, если не угомонится, сам пойдет объяснять Маргарет, что она недостойна руководить отделением, а с Артом… ну куда же мы друг от друга денемся? Сейчас вернусь домой, отыщу его, все обсудим… Слава Богу, на суточное дежурство мне только завтра выходить. В общем-то я понимал, что все это золотое спокойствие - исключительно от зелья, и через пару часов меня скрутит по новой, но хотя бы пара часов у меня была, чтобы доработать нормально, без проблем, и включить голову. Часы пробили восемь, по палатам разнесли ужин, мой рабочий день окончился. Я пожелал всем непримечательной и скучной ночи, передал свои сигареты для Ли (он остался на ночь - сложная пациентка, долг врача и все такое) и отправился домой. Погода стояла преотвратная: ледяной дождь и ветер в лицо, на крыше “маскировочного дома” громыхало ржавое листовое железо. Спасительный мягкий кокон успокоиловки не давал отчаяться, но все, что случилось сегодня за день, я помнил отлично. Я стараюсь без нужды не употреблять, только ради дела, как сегодня, если иначе нельзя. В общем-то все ощущения и мысли сохраняются, только боли не чувствуешь и собраться с духом толком не выходит. На успокоиловку хорошо уснуть - тогда все более-менее в норме, в общем-то просыпаешься хорошо отдохнувшим, а там глядишь - и свежая идея озарит, а так - никакой радости. Я шел в пустую квартиру, наемный свой дом, из которого своими руками выгнал самого близкого своего человека. Возможно, этот человек - убийца Ника. Но никого ближе у меня нет. Отчаянно хотелось напиться, до полного свинства, а еще лучше - уйти в запой на неделю, но во-первых, что бы это изменило, а во-вторых, завтра с утра - изволь на сутки, а значит, никаких дрожащих рук, больной головы и мутных глаз, потому что подводить своих таким образом… нет уж, спасибо. Заклинаниями от похмелья кое-что убирается, но врач должен быть безупречен. Нас так учили. Я открыл дверь. А в кресле спал Ллувелин. Он медленно поднял голову, когда я вошел, и с интересом взглянул на меня. Я… я был рад как щенок, как будто мне отменили сто дисциплинарных отработок, в общем, рад до одури. Змей посмотрел на меня некоторое время, потом произнес: “Не сердишься больше? Ну и хорошо. Собирайся, Берти, времени нет вообще. У тебя полчаса, деньги, документы, аптечку не забудь. И дай мне еды”. Я даже не разозлился, видимо, успокоиловка все еще работала, просто улыбнулся ему и сказал: “Да ты охренел, Арчи? Никуда я не поеду! Кофе сварить?” Достал из холодильника суп, как раз осталась миска, сунул в микроволновку - типа, самому-то было лень, конечно, - и в этот момент в дверь позвонили. Артур дернулся, но я махнул ему рукой, типа расслабься, это соседка, - и пошел открывать. Эмма часто стреляет у меня то сигареты, то соль. Я привык. Но это была не Эмма. То есть за дверью вообще никого не было. А потом над нами раздался какой-то шум, словно кто-то осторожно, но быстро перебирался по крыше. Арт прислушался, резко взмахнул палочкой и выкрикнул заклинание раньше, чем я успел рот открыть. От взрыва в мансарде вышибло стекла. Там, куда была направлена его палочка, зияла здоровенная пробоина. В бывший оконный проем ворвались две какие-то тени, Арт рявкнул “Берт, ложись!” и скрутился узлом посреди штукатурки, пыли, крошева. Из палочки его вырвалась молния, распоров одного из нападавших. Крыша медленно просела, и часть ее обвалилась прямо над кроватью, металлочерепица порвалась, как бумага, из-под нее торчали клочья стекловаты, на пол рухнули еще трое, сверху обрушился кусок потолка. Кто-то кричал. Я так точно. Наверняка, матом. Точным ударом Гриффин отправил на пол еще одного - и снова раздался взрыв. Потом все затихло. Над нами висело подсвеченное сизо-фиолетовое небо. Оседала пыль. В комнату падал дождь со снегом. Было очень холодно и темно. Я встал из своего угла и пошел к лежащим - проверить пульс и, если надо, оказать помощь. В конце концов, врач есть врач. Арт стоял среди руин с палочкой в руке, грозный и блаженный, как архангел Михаил. “Не тормози, Берт, собирайся скорее”. Двое из нападавших были в мантиях аврората. Я их не знал. Микроволновка пищала - суп согрелся. Я велел ему поесть, пока собираюсь. Он сказал, что некогда.