Диагноз

Под ногами хлюпает, я едва не оскальзываюсь, но удерживаю равновесие и проглатываю готовый сорваться с губ комментарий насчет мерзкой погоды. Не знаю зачем. Рядом все равно никого. Потому что вряд ли кому-то придет в голову шляться по улице в пять утра. Разве что придуркам вроде меня. Но таких не сказать, чтобы очень много. В груди нехорошо тянет – верный признак того, что сейчас мне лучше выпить таблетку и не шевелиться следующие пару часов. Запускаю руку в карман, пальцы замерзли, и пластиковый контейнер я нащупываю с некоторым трудом. Щелкаю крышкой и прикрываю на секунду глаза: внутри пусто. Ну, конечно. Я ведь выпил последнюю еще вечером, после того, как вышел из дома. Нужно было вернуться тогда и взять с полки новую упаковку. Нужно было. Но откуда мне было знать, что я не вернусь домой через пару часов? В груди уже откровенно жжет. Дыхание тяжелеет. Боже, ну почему именно сейчас? Почему не парой часов позже? Тяжело опускаюсь на влажную от растаявшего снега лавку. Плевать. Перед глазами пронизанная красным муть, меня трясет. Прижимаю онемевшую ладонь к груди, сам не зная, на что надеясь. Может, отпустит? Посижу минут двадцать, как раз до открытия метро. Добреду как-нибудь... Сейчас главное просто дышать. Как там говорил врач? Успокоиться и попытаться перестать думать о боли. Черт... Меня выворачивает прямо на колени мерзкой белесой массой, смешанной с кровью. Я смотрю на собственную блевотину и чувствую, как в глазах набухают слезы. Зачем я пошел на эту чертову вписку? Кто меня дернул? Что и, главное, кому я хотел доказать? Что я все еще... полноценный? Что могу жить как все? Пора признать, что мое время подходит к концу. Рак обоих легких в девятнадцать, кто бы мог подумать. Метастазы и неоперабельно. Два слова, которые определили мою дальнейшую жизнь. Вернее, ее остаток. Скоро отцу уже не нужно будет помнить о том, что у него есть я, и он, наконец, сможет забыть о своем первом неудачном браке. После развода моя мать сгорела буквально за год. Алкоголизм, рак печени и тихие похороны, на которых был я, отец и... они. Мой чертов старший брат и его беременная жена. Сейчас их сыну уже полгода. Забавно, но о своем собственном диагнозе я узнал через день после того, как гроб с моей матерью зарыли в стылую февральскую землю. Мне просто сообщили результаты анализов и показали снимки. Хотя я и так догадывался. Просто так кровью не кашляют. Было уже слишком поздно. Отцу я позвонил на следующий день. Он долго молчал в трубку, а потом спросил, не нужно ли мне больше денег. Нужно мне не было. Единственной моей просьбой было то, чтобы он не говорил брату. И отец согласился. Это был, наверное, единственный момент, когда мы друг друга поняли. И вот теперь... Блевотина на моих коленях медленно остывает, пропитывает тонкую ткань штанов. Крови много. Больше, чем бывает обычно. Наверное, потому что меня именно стошнило. Негнущимися пальцами вытягиваю из кармана телефон. Листаю контакты. Позвонить отцу? От этой идеи мне сразу становится паршиво. Кому тогда? Палец зависает над иконкой с номером брата. Даже учитывая то, как мы пересрались в прошлый раз – он приедет. И даже принимая во внимание, что виноват был я. Приступ кашля накрывает неожиданно. Я задыхаюсь от боли, но не могу остановиться. Ладонь вся в малиновой слизи. Перед глазами вспышки. Боже... Кашель унимается только через пару минут. С губ течет розоватая слюна, сплевываю ее в размякший снег. Щеки мокрые от слез. Раньше я не понимал, что такое плакать от боли. Считал, что это удел слабаков. Теперь же... Слезы боли нельзя контролировать. Они просто выливаются из тебя вместе с хриплым воем. И дело вовсе не в слабости. Палец оставляет на экране след из розоватой слизи. Прижимаю телефон к уху и закрываю глаза. – Май? – голос у Макса со сна хриплый. – Привет, – пытаюсь сказать это нормально, но вместо этого из горла вырывается невнятный сип. – Время видел? – недовольно интересуется Макс. – Чего ты там шепчешь? Пьяный, что ли? С трудом сглатываю и пробую еще раз: – Привет. Получается лучше. Вроде бы. По крайней мере, Макс говорит: – Чего звонишь, мелкий? – и, судя по звуку, включает воду. – Я... – стискиваю зубы, стараясь не закашляться. – Макс, я... – Что случилось? – интонация у брата тут же меняется. Теперь в его голосе тревога. Ты уже забыл, Макс? Забыл, как я орал, что ненавижу тебя? Так быстро? К горлу подкатывает ком. – Можешь приехать? – выдыхаю. – Куда? – коротко спрашивает он. – К метро, – шепчу хрипло. Черт, как же больно... – К какому, Май? Он что, уже собирается? Мне почему-то становится смешно. Но вместо смеха я издаю непонятный булькающий звук, от которого сам и вздрагиваю. – Метро, Май, – все так же ровно говорит Макс. – Назови. – Динамо, – выдавливаю из себя. – В смысле... – Я понял, – обрывает меня брат. – Буду через двадцать минут. Никуда не ходи. Будь на месте. Понял? А я могу куда-то пойти? – Я скоро буду, – повторяет Макс и отключается. А я снова смотрю на свои колени. Он ведь увидит кровь. Нужно как-то... Сползаю с лавки прямо на землю, подползаю к бордюру, туда, где снег более-менее чистый. Загребаю ладонью и начинаю с остервенением оттирать блевотину с джинсов. Боже... Меня трясет крупной дрожью, дыхание вырывается с хрипом. Только бы не закашляться снова. Пожалуйста. Только вот моему организму плевать. Это как удар под дых. Я захожусь кашлем, уже едва соображая от боли. Время останавливается. И когда меня чуть отпускает, я не знаю, прошел ли час или пара минут. С трудом перебираюсь обратно на лавку, вытираю ладони об колени. А потом... – Май, – тяжелая ладонь опускается на плечо. – Что случилось? Вместо того чтобы поднять голову, скашиваю глаза на лежащую на плече руку. На пальце у Макса кольцо. – Май! Мать твою! – Макс прихватывает меня за подбородок, заставляя поднять голову. – Откуда кровь? Ты подрался? Он в серой толстовке на молнии и черной ветровке. Явно не брился пару дней. Зацепляюсь за его взгляд и уже не могу отвернуться. – Вставай, – он резко вздергивает меня на ноги. Из горла у меня вырывается жалкий всхлип. Я сгибаюсь от боли, судорожно прижимая ладонь к груди. – Мелкий, ты чего? – теплые ладони ложатся на щеки. Теперь его лицо так близко... Хочу было сказать, что все в порядке, но вместо этого кашляю. Красные капли летят Максу в лицо. Он вздрагивает, подается назад от неожиданности. – Я в норме, – сиплю через силу. – Просто... подбрось меня до дома. – Я позвоню в «скорую», – Макс тянется за телефоном, но я успеваю схватить его за руку. – Май! – Нет... – мотаю головой. – Не надо. Просто... – Ты соображаешь вообще?! – брат заглядывает мне в лицо. – У меня рак, – выдыхаю это, глядя ему в глаза. – Неоперабельный. Он дергается, словно от удара. Пару секунд царит молчание, а потом он тихо переспрашивает: – Что? – Семь месяцев назад диагностировали, – опускаю глаза. – Рак легких. Там метастазы... В общем, я на наркоте. Мне... – Пошли в машину, – Макс берет меня за предплечье и тащит за собой. Спотыкаюсь, но он подхватывает меня, закидывает мою руку себе на плечи. Надо думать, я испачкал его. Я же весь... – Давай, – Макс буквально заталкивает меня на пассажирское сидение. – Пристегнись, – и хлопает дверью. Через пару секунд он уже за рулем, трогается с места. Через пять минут тишина становится невыносимой. Ее нарушает только едва слышный гул мотора и мое хриплое дыхание. В лобовое стекло летит взвесь из грязи и реагента. Макс достает было сигареты, но бросает быстрый взгляд на меня и убирает пачку обратно. – Мне уже все равно, – говорю тихо. – Можешь курить. – Почему ты не сказал? – Макс снова коротко на меня смотрит. – Ну... – сглатываю. – Ты женился. – И что? – я вижу, как он стискивает руль до побелевших костяшек. – Это ничего не меняет. Не меняет? Ошибаешься, Макс. Это все меняет. В корне. Но вместо этого я говорю: – Я не хотел, чтобы ты парился по этому поводу. – Мы же договорились, что ничего не изменится, – на меня он больше не смотрит. Кроме одного. «Это больше не может продолжаться», – так он сказал тогда. До сих пор помню это мерзкое чувство безысходности и боли в груди. Может, именно тогда рак и начал расползаться в моих легких. И когда я спрашивал: «Почему?», – я уже знал ответ. Братья не могут делать это. Не могут целоваться. Не могут просыпаться утром в одной постели. Не могут... любить друг друга. Единственное, что меня интересовало все последующее время, это то, когда он познакомился со своей женой. До или после. Целовал ли ее одновременно со мной. Но я не спросил. Это было бы слишком больно. И, конечно, я понимал. Знал, что он прав. Знал, что нашим отношениям есть название. И «извращение» – самое мягкое из них. Если бы только мы не были братьями... – Май... – и в голосе брата я вдруг слышу что-то ломкое, болезненное. Я сказал последнюю фразу вслух? – Прости, – говорю неловко. – Ты должен был сказать, – глухо выговаривает Макс. – Сразу. Должен был? – И что тогда? – спрашиваю зло. – Ты развелся бы с женой? – Я бы... – Макс тяжело втягивает воздух. – Мы бы чаще виделись. – Чтобы нам обоим было еще херовее? – раздражение куда-то улетучивается посредине фразы, и потому она звучит как-то вымученно. Я вдруг понимаю, что... рад. Тому, что Макс теперь знает. Эгоистично глупо рад. Я могу отрицать сколько угодно, но мне страшно. Я боюсь умирать. До холодного пота и беззвучных рыданий по ночам. Теперь херово, по крайней мере, будет не мне одному. – Считаешь, что вправе решать за меня? – хмуро спрашивает Макс. – Это я умираю, – пожимаю плечами. Господи, скорее бы доехать. Закинусь сразу двумя таблетками. Нельзя, но плевать. Это слишком больно. Во всех смыслах. Нужно было звонить отцу. А лучше – в «скорую». – Мы братья в любом случае, – после паузы говорит Макс. – Даже если... – Я хотел убить ее, – говорю зачем-то. – Что? – растерянно переспрашивает Макс. – Когда вы целовались на свадьбе, – уточняю. – Я ненавидел ее. – Май... – старший сглатывает, – зачем ты так? «А ты?», – хочется мне спросить. Но вместо этого я спрашиваю: – Ты правда ее любишь? Макс не отвечает. А я вижу, как напрягаются желваки на его скулах. Ну, да, запретный вопрос. Больше мы не говорим до самого подъезда. Макс паркуется на чудом свободном месте вдоль газона, вытаскивает меня из машины и тащит к дому. На ступенях меня снова выворачивает. Брат терпеливо ждет, пока я откашляюсь и отплююсь. И только когда все заканчивается, я вдруг понимаю, что он гладит меня по спине. – Пошли, – хриплю. Макс молча тащит меня дальше. Лифт ждать не приходится, он сразу раскрывает перед нами двери. Из зеркала на стене на меня смотрит чучело с измазанным кровавой блевотиной ртом. Черт, я паршиво выгляжу... Машинально вытираю губы. – Это очень больно? – вдруг спрашивает Макс, тоже глядя на мое отражение. – Только если пропущу прием таблеток, – шутливым тон не получается. Двери раскрываются, выпуская нас на лестничную клетку. Выцарапываю из кармана ключи, нахожу нужный, подношу к замку, но связка выскальзывает из пальцев, падает на пол. Старший наклоняется, поднимает их, открывает дверь сам. Не снимая кроссовок, бросаюсь к ванной. Нашариваю на полке упаковку, трясущимися пальцами пытаюсь сковырнуть крышку. – Сука! – чертова крышка никак не хочет поддаваться. – Ну же! – Дай сюда, – Макс забирает упаковку у меня из рук и через пару секунд возвращает ее уже открытой. Вытряхиваю на ладонь две таблетки и сразу же закидываю в рот. Тяжело сглатываю, сползаю по стене на пол и закрываю глаза. Сейчас должно подействовать. Судя по звукам, Макс принимается раздеваться. Решил остаться? – Решил остаться? – повторяю вслух. – Не оставлять же тебя одного, – голос Макса вдруг оказывается совсем рядом. Приоткрываю один глаз и понимаю, что старший сидит напротив на корточках. Он останется. Со мной. Мне становится хорошо. По телу расползается блаженная истома. Боль отступает. – Ма-акс... – тяну. – Что, мелочь? – он стаскивает с меня куртку. – Я люблю тебя, – шепот получается каким-то... интимным. Мы оба вздрагиваем. Макс молча откладывает мою куртку в сторону и снимает с меня кроссовки. Потом толстовку. Джинсы. Я наблюдаю за всем этим словно со стороны. – Встань, – брат сам поднимает меня на ноги, сдергивает с меня трусы и заставляет залезть в ванну. Включает душ, пробует воду пальцами, прежде чем направить его на меня. И это так до боли привычно... Словно я вернулся в прошлое. Словно он сейчас тоже разденется, залезет в ванну и обнимет меня со спины, а я запрокину голову назад, подставляя губы под поцелуй. Боже... Вместо всего этого Макс просто помогает мне смыть грязь, периодически придерживая меня за локоть. Упорно не обращая внимания на мой стояк. Ну... не то чтобы стояк. Нормального стояка у меня не было уже пару месяцев. Чертовы таблетки. – Дай полотенце, – прошу неловко. Брат молча выключает воду и подает мне полотенце. Наскоро вытираюсь, обматываю его вокруг бедер, вылезаю из ванны. – Иди в постель, – говорит Макс. – Я уберу тут все. Молча киваю и плетусь в комнату. Падаю на разворошенную постель и замираю. Из ванной доносится сначала шум воды, потом начинает работать стиральная машина. Надо же, какая забота. Макс возвращается через минут десять. – На, – протягивает мне трусы – те, что висели в сушилке. Натягиваю их, выпутываюсь из полотенца. Макс молча на это смотрит, стоя рядом с постелью. Черт... – Ложись? – прошу его. – Ладно, – он снимает толстовку, кладет на стул и ложится на край кровати лицом ко мне. Так, что между нами оказывается сантиметров двадцать. Ну, да... – Я не заразный, – скрыть обиду не получается. – Я знаю, Май, – в голосе Макса столько боли, что я вздрагиваю. Я унижусь до того, чтобы просить? – Пожалуйста, – мой шепот больше похож на хрип. – Пожалуйста... – Май... – и я знаю, что Макс сейчас до боли стискивает кулаки. – Ну, хотя бы просто обними меня! – голос у меня срывается. И я со стыдом чувствую, как в глазах становится мокро. – Черт, мелкий... – Макс резко подается ко мне и прижимает так крепко, что едва не всхлипываю. Обхватываю его за шею, прижимаюсь сам, пряча лицо на его плече. – Мне осталось меньше, чем полгода, – выдыхаю. – Макс... Ты говорил, у нас вместе нет будущего. Это правда. Но я... Если бы...– слезы буквально душат, я едва выговариваю эти режущие болью слова. – Какая теперь разница? Это все равно закончится, когда я умру. Я просто... Я хотел сказать... – Я знаю, – глухо отзывается брат. И я... Я резко, не давая ни себе, ни ему времени на принятие решения, прижимаюсь к его губам. На секунду мы оба замираем, а потом Макс целует меня уже сам. Меня трясет. Слезы бесконтрольно катятся по щекам, из-за них поцелуй получается мокрым и соленым. – Что же ты делаешь, мелкий, – это Макс шепчет в мои губы. – Я не могу один, – шепчу умоляюще. – Думал, что смогу, но не смог. Тебе не долго придется... – Не надо, – старший принимается стирать большим пальцем слезы с моих щек. – Ну, все, тише, Май. Тише. От этих его слов мне становится только паршивее. От того, чтобы позорно разреветься в голос, меня удерживают только остатки самолюбия. Это ведь он назвал меня так. Мой старший брат дал мне мое имя. Буквально заставил родителей записать меня Маем. Хотя маму, по его рассказам, долго уговаривать не пришлось. Имя нравилось и ей. Макс осторожно опускает ладонь на середину моей груди, гладит, едва касаясь. А я вдруг думаю, что именно там, рядом с сердцем, под моими ребрами спряталась моя смерть. В самом, казалось бы, надежном месте. Может, эту гниль и распространило мое сердце? Может, это мое наказание? Не зря же... – Посмотри на меня, – вдруг просит Макс. Послушно поднимаю глаза, встречаемся взглядами. – Я от тебя не уйду, Май, – Макс гладит меня по голове. – Обещаю. Я буду тут каждый день. – А твоя... – начинаю было. – Она поймет, – теплые губы прижимаются к щеке. – Ты мой брат. – А мы... – прикусываю губу, не зная, как продолжить. Я ведь, наверное, не имею права, учитывая то, что у него семья? – Да, Май, – Макс целует меня в шею. – Да. Теперь спи. Ладно? – Ладно, – невольно улыбаюсь. Привычно поворачиваюсь спиной, прижимаюсь к брату всем телом и, закрыв глаза, чувствую, как он целует меня в затылок.