Девятнадцатилетние

exo — baby don’t cry Chanyeol (EXO) | Sulli (ex-F (X)) По коже струится её смех. Она сжимает мою пораненную руку, перетягивая бинт и хохочет, как ненормальная, пока мы прячемся в подсобке. Отсюда нас не услышат, но и мы никого не услышим. Мирок на двоих. Закрытое пространство её не пугает, хотя с ней я. Разве она не должна меня бояться, когда мы наедине? Наверное, она слишком мне доверяет. Я очень многое хочу сделать. Пока мы прячемся, остальные оттачивают хореографию в танцевальных залах. Её будут искать. Меня, возможно, тоже. Но если нас найдут, нам придётся разлучиться, а я этого не допущу. Поэтому когда её смех превышает герцы возможного, чтобы нас не услышали, я целую её. Это единственное, что приходит мне в голову вместо того, чтобы приложить палец к губам или ладонь к её рту. Это ведь полностью моё желание. Я несу за него ответственность. Нам в девятнадцать приходится многое нести на плечах. Смотришь на количество «нельзя» в артистическом списке и чувствуешь, как кирпичи один за другим ложатся на твои плечи. Мы были не очень умными, приходя сюда, чтобы вот так, в одночасье, расстаться с детством. Мы будем молчать и терпеть, читая комментарии под статьями, будем улыбаться, будем просить, чтобы за нами наблюдали, в нас верили, нас слушали. Но не слышали. Чжинри притягивает меня ближе. — Я думала, ты не решишься, — хихикает она и подставляет губы. Её юбка чертовски опасно задирается, почти видны трусики, когда она прижимает колени ближе, чтобы я мог проще до неё дотянуться. Мои глаза смотрят явно не туда. Глаза Чжинри — тоже. — Ты напрашиваешься на хорошую порку, — как бы между делом говорю я, хотя я и она знаем, что я вряд ли когда-нибудь решусь прикоснуться к ней. Мне стыдно перед многими. Перед её родителями, перед директором, доверившим её мне заниматься с ней музыкой, перед ребятами, которые уверены, что я не причиню ей никакого вреда и буду осторожен, как с хрустальной вазочкой. Но Чжинри не ваза. Чжинри — самая прекрасная роза из букета в этой вазе. — Ребята нас увидят и тогда нам капец. — Они уже знают, — заговорщически сообщает она, и я бледнею, а потом, наверное, и синею, потому что мои губы всё ещё целуют её. — Ну Вик точно, во всяком случае. Да и Эмбер постоянно спрашивает, куда я пропадаю в перерывы. — Они меня убьют, — как последний трус я отскакиваю от неё и врезаюсь лопатками в стену. Очень мало пространства, очень тесно. Она опять ржёт, как дура, а я думаю, как я вообще умудрился с ней связаться и как мне теперь объясняться. — Вик не сдаст, она пообещала, а Эмбер, если что, мы закроем на чердаке и пригрозим. — Что?! Смеётся. Боже, опять. Сквозь почти непроницаемую щелку я смотрю при свете на настенные часы и понимаю, что перерыв закончен. Говорю Чжинри вставать, а сам сначала поднимаюсь, а потом опять сажусь на колени и целую её последний раз. Наверное, в этом огромном здании с кучей людей я единственный знаю, что на самом деле она не смеётся. Настоящая Чжинри смеётся тонально по-другому и не скалится, показывая зубы. Она плачет. И я с этим ничего не могу сделать. Ненавижу себя за это. Мне придётся уйти первым, оставив её? — Иди первая, — говорю я на сей раз, выталкивая её. — Я за тобой. Нам нельзя вместе. Нам нельзя вместе. Чжинри смахивает предательскую слезу, целует меня в уголок у глаза и выпархивает, как бабочка. Так легче. Она продержится до вечера с девочками и уляжется спать потом в обнимку с кем-нибудь из них. Хорошо, если с Цянь. Та поддержит и выслушает. Обзавёт меня мудаком, который не может взять дело в свои руки. Но потом сама скажет Чжинри, что нужно потерпеть несколько лет и тогда можно будет встречаться тайком. Та поплачет, высморкается, улыбнётся и наденет маску под именем Солли. И, может быть, не будет больше плакать. Нам нельзя. Только смеяться. Громко и много смеяться. Смеяться и ждать.