Другая жизнь криминального гения

      Если бы Джим в эти минуты был способен думать и анализировать, он должен был бы признаться себе, что никогда не испытывал такого сильного удовольствия от минета. Наслаждались все его пять чувств, стоны и судорожные движения Себастьяна в ответ на касания губ и языка, возбуждали неимоверно, и при этом возбуждение было таким стойким, как будто Джима по уши накачали мощным афродизиаком… Он чувствовал себя горячим и влажным изнутри и снаружи, он хотел быть рабом Себастьяна, любимой игрушкой, инструментом для наслаждения — но и тем, кого после минета без стыда и сомнения целуют в губы, кого прижимают к сердцу и называют тайными ласковыми именами. И еще — Джим чувствовал это всем телом — он хотел быть заполненным Себастьяном, проткнутым, вздетым на горячий стержень, иначе говоря, принять — и быть принятым…       Он выпустил изо рта член Морана, вытянулся на его теле и прошептал:       — Я хочу быть твоим… полностью. Только скажи — хочешь ли ты этого?       Джим прервался едва не доведя его до взрыва, и Моран застонал сквозь сжатые зубы в ответ на его вопрос:       — Да, Джим, хочу… хочу тебя присвоить, хочу сделать это с тобой!       Он рывком перевернул любовника на спину и сам оказался сверху, торчащие члены снова скрестились, как два клинка. Себастьян раздвинул ноги Джима и закинул их себе на плечи, потом дотянулся до подушки и просунул ее под поясницу любовника, создав нужный угол атаки и поддержку.       — Мне нужна смазка, или я тебя просто порву… — прохрипел он, наклоняясь к пересохшим от волнения губам Джима, и в то же самое время снова нащупывая задний проход, где, по словам Мориарти, еще никто до него не успел побывать. Конечно, первый анальный секс мало походил на лишение девственности в традиционном смысле этого слова, но по организации самого процесса сходства было достаточно.       Джим только махнул дрожащей рукой в сторону прикроватной тумбочки и прошептал:       — Там… верхний ящик… сделай это со мной, мой Тигр… я хочу тебя там почувствовать… возьми меня, как брал свою первую девственницу…       Моран усмехнулся в ответ. Джиму вряд ли понравилось бы повторение сражения с плотной девственной плевой Джейн, после которого она не подпускала мужа к себе целую неделю.       — Не беспокойся, я буду с тобой даже деликатнее, чем с ней…       Дотянувшись до тумбочки, он нашарил в ней тюбик со смазкой и, выдавив себе на пальцы щедрую порцию прозрачного геля, вернулся к процедуре подготовки ануса Джима и своего члена к грядущему «взлому века».       Ричи уговаривал себя, что не боится, однако ему это не очень хорошо удавалось — его трясло как в лихорадке не только от возбуждения, но и от банальнейшего страха боли. Похожие переживания посещали его в кабинете дантиста или перед медицинскими манипуляциями, если они были сложнее анализа крови. Член Морана с набухшей головкой, торчащий вверх наподобие сабли, казался ему не просто большим, а огромным, и оставалось только гадать, каким чудом он хотя бы наполовину поместится в более чем тесные врата.       — Тесны врата, и узок путь… Входите тесными вратами, велел нам Господь… — дрожащим голосом пошутил Джим: даже в такую ответственную минуту у него находились силы дурачиться и испытывать на прочность терпение высших сил. Иногда он думал, что относится к той же породе людей, что и знаменитые парижские воры, до последнего отпускавшие остроты, даже стоя под виселицей с петлей на шее. С другой стороны, как еще поступать в момент, когда ты готов обделаться от страха, если не прятаться за спасительную ухмылку Джокера? .       Себастьян нанес смазку на плотное кольцо его мышц, потом — на свой член, и, придвинувшись вплотную, слегка надавил. Учитывая, как сильно Тигр был возбужден, это было действительно слегка, но Джим дернулся и застонал:       — Осторожно! .       — Расслабься, детка… — Моран решил, что Джим слишком напряжен там, где не надо, и сперва все-таки нужно сделать ему что-то приятное. Стиснув зубы, чтобы не кончить самому раньше времени, он набрал еще смазки и осторожно принялся массировать сфинктер, который любовник сжал из-за страха получить травму — ну точь-в-точь девица, пытающаяся избежать дефлорации.       — Ну-ну, мой котик, разве Тигр может причинить тебе что-то кроме наслаждения? — низко мурлыкая, он одной рукой продолжал свои манипуляции, а другой взял член Джима и принялся слегка мастурбировать его, чтобы связать одно удовольствие с другим.       Сам он искренне не понимал, в чем может состоять удовольствие от проникновения в задний проход чужого члена, поскольку никогда не играл роль нижнего в сексе с другими мужчинами. Но те немногие, кто такую «ласку» от него получал, уверяли, что им было хорошо. Стало быть, и Джиму он сможет доставить это удовольствие, не причинив вреда. И, если судить по реакции любовника на его действия, он-таки и вправду был в вопросе анального секса невинной ромашкой! Морана это даже умилило бы, умей он умиляться.       — Скажи мне, когда будешь готов, и я попробую снова… — шепнул он Джиму, чуть отодвинулся назад, взял губами головку его члена и, плотно облепив ее языком и небом, принялся посасывать, не останавливая круговых движений своих пальцев на «кодовом замке его сокровищницы».       «Что ж… посмотрим, какой из меня выйдет медвежатник…»       — Аааааа… аааххх…ооооо… Тигр… Мооооран… — Джим уже не дышал, а всхлипывал навзрыд, сходя с ума от блаженства, и балансируя на пике сильнейшего оргазма.       Но не меньше, чем боли в заднем проходе при резком вторжении, он боялся кончить прямо в рот Себастьяну, причем без разрешения и предупреждения. Между ягодицами было тепло и даже горячо — смазка постепенно разогревалась, смягчая и расслабляя мышцы, и вскоре девственное отверстие Джима безболезненно приняло в себя одну фалангу большого пальца Морана. От необычного ощущения он громко ахнул, сжался, но боли снова не почувствовал, и Тигр продвинул палец чуть дальше, правда, по его сбитому частому дыханию можно было понять, что он сам уже едва терпит.       «Если мы оба кончим сейчас, это будет не таким уж плохим выходом…» — трусливо подумал Ричи, но Джим напомнил, что хуже казни — только ее ожидание, и потом все равно придется начинать сначала. К тому же то, что делал Тигр, нравилось заднице Джима все больше и больше.       — Бастьен… Да… Теперь… двумя пальцами… — Моран зарычал, но выполнил его просьбу, осторожно введя внутрь любовника второй палец, и продолжил массировать Джима, растягивая его вход.       — О-о, Тигр, мой Тигр… — он подался вперед, насадившись на пальцы Себастьяна до упора, и не почувствовал боли. — Я… готов.       У Себастьяна уже слегка кружилась голова и сердце бухало где-то в висках, а член был готов взорваться, как тротиловая шашка, когда Джим созрел и дал ему разрешение. Моран прекратил минет, вытащил пальцы и, прижав к трепещущему анальному кольцу головку члена, подал его вперед ровно настолько, чтобы протолкнуть навершие и еще пару дюймов.       Но теснина девственника сыграла с ним злую шутку, и он тут же бурно кончил в нее, едва успев сделать две-три фрикции.       — Оооо… Джиииим… ты мой… мой… — простонал Тигр и, упав на него, придавил к кровати. Член, обессиленный и опустошенный мощной эякуляцией, выпал из задницы любовника, зато член Джима тут же задергался по его животу, поливая его уже своим семенем.       Моран взорвался, едва успев войти в него, и Джима через пару секунд постигла та же участь. Но больше, чем выброс семени, дававший сильные, но привычные ощущения, его потрясла горячая судорога внутри, жадный пульс, словно сами глубины тела приветствовали вторжение любовника и сполна отвечали на подаренное блаженство.       Тигр шептал что-то, полное любви и страсти, называл Джима по имени, а Джим не мог даже шептать, он прилепился к Морану в самом высшем, библейском смысле, став с этим человеком единой плотью, перетекая своей душой в его душу, смешивая токи и флюиды, сотканные из божественного эфира.       — Люблю тебя… люблю тебя… — пролепетал он и отключился в блаженном сне, как младенец у материнской груди.       После того, что они только что пережили, Моран тоже почти сразу провалился в дрему, вытянувшись рядом с Джимом и забросив одну руку ему под шею, в качестве валика. В квартирке актера Ричарда Брука воцарилась полная тишина, изредка нарушаемая только звуками, доносящимися с улицы или от соседей сверху, да вздохами и похрапыванием двух мирно спящих мужчин — короля преступного мира и его верного телохранителя и наемного убийцы. Даже кот, с интересом наблюдавший за сексуальными приключениями своего хозяина (или все-таки слуги?), сидел себе тихонько на верхней ступеньке лестницы и жмурил зеленые глаза, переваривая съеденный корм.       Себастьяна разбудило ощущение прохлады. Прокравшийся снизу, из незакрытой фрамуги, лондонский туман вместе с кузеном-сквозняком решили заглянуть к ним в гости, сизыми холодными щупальцами пощекотав бок и живот полковника.       — Бррр… — поежился он, попытавшись первым делом нащупать одеяло или плед. Джим сладко сопел ему в локоть, обняв обеими руками, и Моран не смог дотянуться до чего-то, чем можно было накрыть себя и его, не потревожив сон любовника. И потому остался лежать и замерзать, точнее, согреваться воспоминаниями о прошедшем дне — единственном в своем роде.       Самая первая их встреча, и то, что было меж ними через пол-года в скайп-чате Лондон-Фес, и даже первая ночь, случившаяся два месяца назад на его день рождения ни в какое сравнение не шли с тем, что они пережили сегодня здесь и сейчас…       «А что случилось такого неординарного?» — тут же заскрипел вечно недовольный его поведением голос деда Энтони — «Ну трахнул ты очередного пидорка в зад, и что, вообразил, что он тебя за это озолотит что ли? Да он тебя пошлет куда подальше, выкинет, как использованный гандон. Кстати, ты им не воспользовался, так что не удивлюсь, если скоро сдохнешь от СПИДа, как дохнут все извращенцы и содомиты!»       — Спасибо на добром слове, дедуля, и не пошел бы ты на хуй? — вслух ответил ему на это Себастьян и порадовался, что теперь этот посыл дается ему намного легче, чем раньше, когда к деду присоединялся укоряющий внутренний взор матери и еще целая толпа строгой в вопросах воспитания родни по материнской линии.       Теперь он гораздо лучше понимал своего отца, который предпочел оставить его мать, чем разделять с ней жизнь в том аду, который именуется «добропорядочной традиционной ячейкой общества». Хотя все еще не простил ему измены его собственному сыну.       В ответ на его слова, Джим зашевелился и открыл глаза, в которых плескалось целое море любви, и это море принадлежало ему и только ему. И неважно, на какой срок — на ближайшие сутки или до конца его земной жизни…       Ночные видения разлетелись, как вспугнутые птицы.       «Какой прекрасный, удивительный сон… Как не хочется просыпаться…» — подумал Джим, балансируя на призрачной границе двух миров, и нехотя открыл глаза, готовый к тому, что рядом никого не окажется. Но Себастьян был рядом, Себастьян смотрел на него, и Себастьян улыбнулся, когда Джим прошептал:       — Тигр… о боже… это не сон… Ты здесь… я сумасшедше, неприлично счастлив…       Их взгляды встретились, руки сплелись, и губы сразу же потянулись друг к другу, как будто разлука на время сна показалась слишком долгой и мучительной душам влюбленных.       — Сколько времени? — сонно пробормотал Джим, совсем по-детски протирая глаза, и приподнялся на локтях, осматриваясь. Он напоминал сейчас встрепанного вороненка.       — Сколько мы спали?       За окнами немного посветлело, но день обещал быть пасмурным и туманным, и по стеклам стучали капли дождя. По ощущениям Джима, было никак не больше шести часов утра, и в общем-то, ничто не мешало им с Тигром обняться и спать дальше счастливым сном новобрачных… Но у тела, налитого истомой и приятной ломотой, оказались другие планы, и оно просигналило Джиму о необходимости встать и спуститься вниз весьма действенным способом. Он мягко вывернулся из тесных — очень тесных — объятий Морана и прошептал со всей доступной ему нежностью:       — Я в душ… Хочешь со мной?       Джим выкрутился у него из рук, точно черный котенок, и игриво зазвал с собой в душ. Моран дрогнул — душ был его любимым местом для утренних или вечерних мастурбаций, теперь же то, что можно было делать там вдвоем, подстегнуло его фантазию и разожгло страсть с новой силой.       — Да, освежиться нам с тобой не помешает… Надеюсь, что у тебя в ванной акустика не такая, как у меня на квартире? Там слышно, как муха у соседей снизу летает. — это было чистой правдой, и только придавало остроты ощущениям, которые он испытывал под струями воды наедине с самим собой.       На улице шел дождь, и из-за плотных серых туч было сложно определиться со временем. Поискав глазами брюки, он подтащил их к себе и выудил из кармана свой хронометр.       — Без двадцати семь. У тебя есть какие-то другие планы на меня на сегодня, мой милый босс? — спросил он, потягиваясь всем телом, точно большой полосатый кот, и, упредив ответ Джима, добавил:       — Лично я беру на сегодня отгул, а в заявлении напишу, что прошу мне предоставить свободные сутки для профилактики половой невоздержанности по причине острого сексуального вожделения. Кстати, как себя чувствует твоя теперь уже не девственная задница?       От прямого вопроса Морана Джим — неожиданно для себя — покраснел, как школьник, застигнутый учителем в раздевалке за неприличным занятием —, а потом захохотал и шлепнул Себастьяна трусами, которые собирался надеть:       — Гадина! — воскликнул он высоким, совершенно девическим голосом. — Я была свеженькой маргариткой, и смотри, что ты сделал со мной! Я, собственно, должна была бы вызвать полицию и сказать им, что ты меня изнасиловал! Ах ты, грязный, грязный старик!       Это была дословная цитата из «Лолиты», но Себастьян, должно быть, ее не узнал, и фильма тоже не видел, потому что на лице его отразилась растерянность и даже испуг. Ричард Брук развеселился еще больше, увидев в реакции Тигра комплимент своему актерскому таланту, и согнулся вдвое, держась за живот:       — Оооох, Бастьен, видел бы ты свое лицо! Ты купился, да? Сразу видно, что Набоков — не твоя настольная книга, но оно и к лучшему, я не люблю педофилов.       Когда Джим вдруг заверещал на всю квартирку, Моран слегка опешил, решив, что сейчас к ним сбегутся все соседи актера Брука и учинят допрос — какую-такую девицу и кто конкретно тут растлил? Но Ричи уже весело хохотал над собственной проделкой и выражением его лица. Наверное, оно и впрямь было дурацким, и Моран тоже расслабленно рассмеялся в ответ, изобразив «банг-банг» (1) и подмигнув, мол, да, ты меня подловил.       В следующий миг веселая улыбка Ричи сменилась кислой миной Мориарти, и Джим церемонно проговорил:       — Причина уважительная, Моран, отгул я тебе даю, и сам беру выходной… поскольку сексуальное вожделение — недуг острозаразный, и я его тоже подцепил. Теперь пойдем вниз, иначе босс уписается у тебя на глазах, и после такого позора ему придется тебя уволить.       — Слушаюсь, босс. Позвольте, я пройду вперед, чтобы проверить, безопасно ли вам спускаться и посещать столь злачное заведение в одиночку… — Моран резво вскочил на ноги и первым устремился к лестнице, намереваясь опередить Джима, поскольку его мочевой пузырь тоже уже грозил лопнуть от малейшего толчка. А прохудившийся снизу телохранитель уж точно вряд ли может быть полезен своему, пусть даже и обоссавшемуся боссу.       До ванной они, к счастью, добрались без происшествий, хохоча и подначивая друг друга, ну, а разделить по-братски унитаз для двоих мужчин оказалось совершенно плевым делом. Вспомнив школьные годы и мальчишеские состязания — первые опыты мужественности — они посоревновались в длине и напоре струй, а также в способности попадать в точно определенное место. (2)       — Хорошо, что наши подчиненные нас не видят… — философски резюмировал Джим, когда они наконец-то прекратили дурачиться и забрались вдвоем под душ. — Поддерживать должный уровень почтения и страха стало бы затруднительно!       Он открыл бутылку пробуждающего геля с запахом граната, налил на ладонь вязкую жидкость и принялся намыливать Морана, круговыми медленными движениями растирая спину и грудь Тигра.       — Да уж… Представляю, что нам обоим сказал бы Павич, если бы увидел нас сейчас… — усмехнулся Моран, и, с наслаждением, никогда прежде не изведанным ни с одной женщиной, подставил свое тело под руки Джима, позволив ему размазывать по коже пахнущий терпким гранатовым соком гель, пока ему на спину обрушивался водопад горячей воды, разминая сотнями прозрачных пальчиков его затекшие на сквозняке мышцы.       Пальцы Мориарти нащупали на его спине неровный шрам и, дрогнув, замерли на грубоватой полоске плоти.       — Пуля… Ирак? — спросил он севшим голосом.       Моран думал, что босс знает о ранениях из его досье, но, видно, он невнимательно его прочитал, так что пришлось вкратце рассказать:       — Осколочное, Афганистан, в Миллениум дело было… Наша колонна на талибов нарвалась, они по крайним машинам градом пальнули, семь «двухсотых» (4), трое «трехсотых» (5), включая меня. Два осколочных, на боку пониже еще шрам. А пуля — вот здесь прошла, навылет… — он поймал руку Джима и опустил ее по своему телу ниже, на левое бедро, хранящее аккуратный круглый след от пулевого ранения. И пошутил, смягчая собственные воспоминания, которые были не из приятных       — Снайпер из талиба такой же, как из верблюжьего катышка пуля… В общем, обошлось тогда. Но было реально жарко.       Его член, тем временем, чутко реагировал на некоторые, ставшие для Морана условным рефлексом прикосновения, и уже пришел в боевую готовность более, чем наполовину.       Джим судорожно сглотнул, вопреки своему обыкновению никак не комментируя рассказ Морана, но ощутил между лопатками такой леденящий холод, как будто его поцеловала сама Смерть, ненавязчиво напомнив, что она всегда здесь, за плечом, наблюдает и ждет… И в любой момент может протянуть свою жадную костлявую руку, выдернуть из бытия, не считаясь с планами на будущее. Он, конечно, знал о боевом опыте Морана, и о ранениях в том числе, но одно дело — сухие строки в досье, и совсем другое — ощущать следы пуль собственными пальцами.       — Бастьен… — Джим порывисто обнял любимого, прижался к нему всем телом, зацепившись ладонями за спину. Он хотел сказать что-то возвышенное, идущее от самого сердца, от души к душе, может быть, он даже собирался поклясться в вечной верности, поведать, что никогда никого не любил так сильно — ну разве что бедного Ричи — и уж точно ни с кем так не наслаждался; он хотел попросить Морана всегда оставаться живым и всегда возвращаться к нему, пообещав взамен небо и землю, но губы и горло точно свело горячей судорогой.       Страстные объятия обнаженных тел не могли остаться без последствий. Напрягшийся стержень Себастьяна требовательно потерся о его бедро, вызвав у Джима новый прилив желания, и он выдохнул неожиданно грубую земную фразу, в которой тем не менее чудесным образом соединилось все, что он думал, чувствовал и переживал:       — Выеби меня, Тигр…       Теперь в нем не было страха — только любовь, какой он не ведал прежде.       Что отличало интимное общение двух мужчин — так это лаконичность в выражении своих желаний, да и в целом, немногословность по сравнению с бесконечной бабской трескотней над ухом. Моран, скупо обрисовавший Джиму обстоятельства своего ранения, был бы очень разочарован в нем, начни тот трепыхаться и причитать чисто по-бабьи. Но Джим повел себя исключительно правильно — когда из омута памяти веет близкой смертью, кровью, горящей на живом человеке плотью, а вопли раненых товарищей заново звучат в ушах страшной музыкой войны, самое правильное — выдернуть себя обратно в жизнь, вспомнить о том, что тело — это не только машина для убийства, но и инструмент, зачинающий новую жизнь.       Пусть Джим и не мог воспринять и вырастить в себе его семя в нового человечка, но он сделал все правильно, по-женски правильно и чутко — возможно, потому, что в какой-то части своей души он в самом деле был женщиной, не «девчонкой», не «теткой», как со снисходительным презрением называют пассивных геев в армии или тюрьме, а настоящей женщиной, в алхимическом смысле соединения двух природных начал. Андрогином, гармонично сочетающим в себе женское и мужское, и способным становиться тем или другим по своему желанию.       Моран развернул его к себе спиной, раздвинул ягодицы любовника, щедро плеснул на них гелем и почти сразу вошел в его тело, стараясь двигаться осторожно, но с трудом себя сдерживая от того, чтобы не трахнуть его как последнюю шлюху…       — Джиииииммм… аххх тыыы… тыыыы… похотливая сучка… моя… мой… ты весь теперь мой… — бормотал он, позволяя водяным струям хлестать себя и любовника по головам и плечам, и одновременно надраивая его скользкий от геля член.       Оргазм не заставил себя долго ждать, и Моран ощутил знакомое головокружение и сладкую дрожь, пробежавшую волной по всему телу — от пят до макушки, и прислонился к прохладному кафелю спиной, потянув Джима на себя и ощущая его пульсацию вокруг своего еще твердого стержня…       …Они кончили вместе, это получилось легко, и оба снова почти отключились, привалившись друг к другу в углу ванны. Вода текла на них сверху, попадала на зеркало, разбрызгивалась по полу, но Джим и Себастьян ничего не замечали. Мир снаружи исчез, за порогом квартирки Ричарда Брука не существовало ничего, кроме дождя и тумана, и никто из них не думал огорчаться по этому поводу — ведь они были рядом.       Прошло по крайней мере полчаса, пока реальность не вторглась в их счастливое уединение и не предъявила свои права пронзительным и голодным кошачьим «мяу». Пикассо, открыв дверь лапой, по-хозяйски пробрался в ванную, вспрыгнул на стиральную машину и огласил помещение хриплым мявом, в коем явственно прослушивались ругательства.       Джим встрепенулся и первым вскочил на ноги. Мышцы болели везде, но придется потерпеть: если люди могли еще какое-то время обойтись без еды, то кот определенно не собирался отказываться от утренней трапезы.       Наскоро вытершись и натянув футболку и трусы, Джим снял кота со стиралки и буднично осведомился у Морана, как будто они годами встречали субботнее утро подобным образом:       — Яичница с беконом, кофе, бисквиты — о’кей? И позвони, пожалуйста, Анджею, пусть отправляется в загул вместе с братьями. Встречу с Сесиль перенесем на понедельник, а китайцев я буду консультировать в Скайпе.       Моран только слепо покивал на распоряжения Джима, стоя в ванной с намыленной головой, и подумал, что наверняка люди Джима догадываются о причинах столь внезапных внеочередных отгулов для всех телохранителей мистера Десмонда разом. Да и Сесиль тоже, видимо, с пониманием отнесется к тому, что ее деловой партнер внезапно ушел в загул.       С другой стороны, ему тоже нужно было выдохнуть хоть пару дней и как-то осмыслить все плюсы и минусы своего попадания в двоякое положение любовника Мориарти и главного защитника его теневой империи. И, если в чувствах к нему Джима он пока не имел ни возможности, ни желания сомневаться, то отношение команды подчиненных к их роману может оказаться вовсе не таким однозначным… Наверняка среди тех, кто входит в ближний круг Джима, до сих пор есть отставленные им фавориты, есть и те, кто желал бы, да не сумел занять место рядом с боссом не только за столом переговоров, но и в постели, и по жизни… и вряд ли эти люди будут радостно осыпать их лепестками роз и рисом (6) и кричать «Аллилуйя» их скороспелой любви…       Но мысли, которые пролезли к нему в голову, когда Джим заговорил про работу, он постарался оставить раньше, чем вышел из душа, освеженный и голодный, как сотня Пикассо. В качестве одежды он попросту использовал широкое банное полотенце, навертев его на бедра, и оставив все другие части тела возмутительно неприкрытыми.       Джим уже что-то готовил на маленькой кухне, колдуя над плиткой, похоже, его идея накормить Морана яичницей с беконом, была совсем близка к исполнению. Себастьян втянул в себя витающие по кухне ароматы и ощутил, как желудок жалобно квакнул, упрашивая срочно загрузить его работой и положить внутрь хоть что-то съедобное.       Вытащив из вазочки какой-то засохший кусок хлеба, Моран засунул нос в холодильник и, о, счастье! выудил оттуда пакет молока. Теперь ему было чем заняться, пока яичница доживала на плите свои последние минуты.       Ему нравилось все, что случилось с его жизнью после встречи с Мориарти. Нравилось вопреки здравому смыслу, жизненному опыту и всякой прочей логике и возможным последствиям, из разряда тех, которые он не мог предвидеть ни год назад, ни еще вчера утром, собираясь на совет по безопасности. Нравилось вот так буднично и просто сидеть с ним на кухне, макая сухую корку в молоко, слушать его голос, смотреть на его перемещения и манипуляции кухонной утварью, но нравилось так же сознавать, что вместе с этим человеком они способны на любое безумное и смертельно опасное приключение, вроде ядерного взрыва в центре Лондона. Нравилось обладать им, как любовником, нежным и чутким, и нравилось служить ему в качестве домашнего тигра или бойцового пса… Определенно, встреча с Джимом была самым драгоценным подарком, который ему преподнесла госпожа Удача. И отказываться от этого дара он не намерен.       Джим тем временем положил на тарелки по порции яичницы и по две полоски хрустящего бекона, и поставил их на стол вместе с блюдом, на котором лежала горка бисквитного печенья, потом ловко разлил крепкий кофе из турки по маленьким чашкам и поинтересовался, будет ли Моран сливки и сахар.       — Я пью черный кофе, Джимми, но, может быть, сегодня сделаю ради тебя исключение и… добавлю туда сливок. — с намеком произнес Себастьян и со значением облизнул губы, покрытые молочными пенками.       — Моран, что ты творишь… — тихо застонал Джим, впиваясь жадным взглядом в лицо Себастьяна, а точнее, в его губы, манившие куда больше, чем любая еда и питье:       — Прекрати меня дразнить, слышишь? Вот, бери. — он подтолкнул к Морану кувшинчик со сливками и вазочку с колотым тростниковым сахаром, и сам взялся за нож и вилку.       — Давай наконец нормально поедим, я не хочу, чтобы ты вдобавок к своим шрамам нажил язву желудка.       Моран послушался и набросился на бедную яичницу так, словно намеревался сожрать ее вместе с тарелкой. Сейчас он в самом деле напоминал голодного хищника, и, поглощая все то, что заботливо предлагал ему Ричи, вкупе с припасами, отрытыми в холодильнике, едва ли не урчал от удовольствия.       Это яркое зрелище так увлекло Джима, что он позабыл про собственный завтрак, и очнулся только от ехидного предложения Себастьяна покормить его с ложечки, раз он сам не в состоянии донести яичницу до рта. Джим отрицательно помотал головой, под суровым взглядом Морана положил в рот кусок бекона и попытался прожевать, но почувствовал, что кроме кофе (с сахаром и сливками) в него ничего не влезет. Пришлось хитрить и ловить Тигра на приманку, чтобы избежать насильственного кормления; в результате порция Джима почти полностью перекочевала на тарелку Морана.       Пока они таким образом играли в «яйца и бекон», Мориарти снова поймал себя на том, что неприлично, глупо, по-детски счастлив… Воспоминания о брате, обычно отравлявшие каждую минуту существования, когда он пытался получить удовольствие, не связанное с играми ума или причинения вреда британскому правительству, из черного смерча превратились в легкое перистое облачко на небосводе его души, и не давили на сердце могильным камнем. Может быть, потому, что и Ричи тоже был абсолютно счастлив, и появления Тигра оказалось достаточно, чтобы уничтожить старое заклятье?       Это было странно, пугающе, непонятно и… радостно. Это требовало тщательного анализа, скрупулезного обдумывания, встраивания в логическую схему, потому что иначе Мориарти не чувствовал себя спокойным и находился в постоянном ожидании подножки или дьявольской ловушки от Судьбы.       Чувствам же было все понятно, и сердце Джима не видело никакого противоречия, не мучилось никакими лишними вопросами. Любить Себастьяна — в этом была логика. Предпочесть Себастьяна всем остальным — в этом была этика. Метафизическое измерение заключалось в стремлении падать в объятия Себастьяна везде, где только можно, и даже там, где нельзя.       — Безумие… — прошептал Джим, глотая обжигающий кофе и не сводя глаз со своего Тигра. — Ты мое безумие, Моран… Мое полное и окончательное безумие. И главное безумие в том, что, лишившись ума, я наконец-то познал счастье. Оказывается, счастье — это всего-навсего безумие. Вот и все, чего стоит моя диалектика. (7)