Пески

Казалось, что порыв ветра был едва ощутимым, однако он играючи подхватил с собой крупицы пепельных крох, круживших над прогоревшим кострищем, унося с собой на бескрайние просторы Эшленда. Нибани Меса слегка нахмурила бесцветные брови, устремив взор к небесам. Что могла узреть шаманка-провидица в беспорядочной картине облаков на голубой глади? Женщина, опустив покорно голову, выдохнула и присела около церемониальной площадки, огражденной камнями. «Не к добру это — в небеса пепел стремится», — подумала Меса, неуверенно коснувшись тёплых камней сухой, костлявой рукой. Неужели было в деяниях поверженного было что-то нечестивое, раз ветра забирают с собой его останки? Еще вчера пески лежали недвижимыми, предвещая особенно тихий день, как раз подходящий для столь горестного мероприятия. Ахарасаплит теперь, разумеется, считаются презренными врагами, а несчастная Курапли долго не найдет утешения после потери мужа. Айран-Аххе, казалось, всё еще бродил меж юрт, оберегая безопасность лагеря. Стоило старой шаманке обернуться — и ветер будто играючи уносил с собой образ воина, убитого мерзким преступником. Прах Айран-Аххе теперь будет там же, где покоятся прославленные предки Уршилаку. Меса поднялась на ноги, придерживая подол тяжелой желтой мантии и опираясь на руку подоспевшего Йена. Юноша всегда проявлял чрезмерную любезность, что настораживало шаманку. Она огляделась вокруг: рядом стоял весь немногочисленный лагерь, который можно было с уверенностью назвать семьёй. Семьёй, понёсшей тяжелую потерю и получившей символический удар в спину от Ахарасаплит. Безмолвие нарушали лишь тихие всхлипы торговки Курапли, которая утирала с опухших глаз неиссякаемые потоки слёз. «Надо бы заканчивать с этим», — подумала знахарка Меса, вознося руки к небесам. Звякнули тонкие браслеты из меди и золота, а морщинистых пальцев коснулось тепло утреннего солнца. Наверно, все Уршилаку желали, чтобы день выстоял таким же благоприятным до полного своего исхода. Нибани Меса знала, что однажды свершится пророчество — и бури больше не будут беспокоить лагерь, а проклятый пепел перестанет душить ее соплеменников и разъедать им глаза. Вечерняя песня шаманки должна вселить надежду в эшлендеров Уршилаку. Вокруг были лишь камни, обточенные многочисленными ветрами, и везде выживающие корни трамы, уродливыми сучьями возвышающиеся над песками. «Их угнетает эта унылость, они находятся в бессильном отчаянии», — ступая босыми ногами по еще прохладному песку, думала Нибани Меса. Прихрамывая, шаманка добралась до своей юрты, отбросила в сторону плотную грубую ткань и толкнула лёгкую дверь, а затем исчезла за ней. Всё без исключений поняли, что знахарку теперь не стоит беспокоить очень долго. Однако строгий голос Сул-Матуула вывел большинство из сентиментальной дрёмы. — Ахазур, Сенипу… — дождавшись, когда взоры супругов обратятся на него, ашхан продолжил: — доверяю вам доставить прах усопшего к глубинам упокоища. Придайте чести нашему брату и другу Айран-Аххе, чтоб услышали предки о достойном Уршилаку. Мы ждем вас к вечеру, будем благодарить за совершенное дело. Сейчас на ашхана, предводителя племени, смотрели все оставшиеся на улице. Ветерок трепал его жесткие волосы с яркой проседью, убранные под хитиновый обруч, назойливо теребил широкий выцветший голубой шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. По точеному морщинами лицу можно было без труда определить, что Сул-Матуул невероятно устал. Предводитель не сомкнул глаз всю долгую ночь, мысленно взывая к предкам и выпрашивая объяснения посеянной вражде. Конечно, вождь ссылался на потухший очаг и простуженную спину, но глубокого разочарования ему невозможно было скрыть. Ашхан сам удивился, что прислушался к хрусту песка под грубыми ступнями. Будет знойно нынче, дорога для Ахазура и Сенипу будет тяжелой. Сул-Матуул тоже не стал задерживаться под открытым небом, будто его нагнетал удушающий запах церемонии и ее последствий. Стоило бы привыкнуть к смерти и самым неожиданным ударам судьбы, которые не предсказывала Нибани Меса, однако ашхану этого не удавалось: с потерей близких вождю смириться было невозможно, особенно — если их осталось так мало… Пятнадцать. Ахазур был уже не так молод, как работяга Йен или очаровательный и очень сообразительный Туссуррадад, однако у мужчины всегда был свои неприкасаемые убеждения о ценностях племени и его обычаев. Поэтому и он, и супруга его, смиренная Сенипу, сочли за честь такое указание ашхана. В то время, как женщина смазывала погребальную урну пахучими маслами, Ахазур бережно собирал останки соплеменника в кожаный мешок, приговаривая себе под нос старые строки эшлендерских песен, смысл которых чужакам понять просто невозможно. К полудню, казалось, жизнь в лагере Уршилаку вошла в свое привычное русло. Площадка, по периметру которой были расставлены юрты, практически опустела: по этой «улице» расхаживала Шаллат-Пирремус, поставленная в караул, и Туссуррадад, терпеливо ждущий возвращения Хайнаб. — Если не соизволите поторопиться, то к вечеру мы явимся с пустыми руками, и ашхан нас за это благодарить совсем не станет, — из приоткрывшейся двери в юрту немолодой охотницы Сакиран вышел Шимсун, чуть нагибая голову: из-за излишне высокого роста большинство дверей лагеря казались ведущему охотнику низковатыми. Оказавшись под открытым небом, Шимсун воткнул копьё в песчаную землю, с наслаждением распрямил плечи и чуть потянулся, отчего кое-где хрустнули суставы. Подтянув толстый ремень из грубой бечёвки и закатав широкие рукава к локтям, охотник взял копьё и вновь обернулся к юрте, откуда только что вышел. Из дверного проёма появилась сама Сакиран, обматывающая вокруг головы зелёную ленту, чтоб коротко остриженные волосы не мешали во время преследования. Сына она с собой не брала, потому что здоровяк Йен был очень неловок и заторможен. Поэтому Сакиран заботливо пристроила сына в помощники пастухам, чтоб парень не сидел без дела. О чем-то негромко переговариваясь, охотники быстрым шагом покинули лагерь, отдаляясь к горизонту и теряясь меж каменных валунов. Туссуррадад проводил уходящих пристальным взглядом: давно казалось ему, что отношения у этих товарищей вот-вот сойдут с «мертвой» стадии брат-сестра, однако никаких тому доказательств и причин пока не было. Сакиран — ответственная и деловитая женщина, не лишенная здравого смысла и доброго сердца, которое, после предательства и ухода в город ее мужа, она тщательно скрывала. Шимсун был совсем немного моложе ее, однако, как и большинство мужчин, был более уважаем за свои умения быстро настигать добычу и точными ударами лишать ее жизни, к тому же — без лишней крови: алые следы на песке могли привести нежданных гостей к лагерю. Туссуррадад долго бездумно ходил по лагерю, слоняясь от юрты к юрте. Мысленно он жалел, что занятия на сегодня у него нет, поэтому приходится делать вид наблюдающего за порядком. «И почему, почему она берет с собой Нинирассура?» — думал юноша, поправляя ковер у костра под широким тентом, что объединял собой пять палаток самых ближних к ашхану. Странно, что юрта шаманки стояла отдельно. Мысленно Туссуррадад отметил, что неплохо было бы принести дров и подтянуть канат на крыше у Ахазура, пока тот с женой в долгом пути. Юноша долго убеждал себя, что не ревнует, однако сомнения относительно младшего брата у него имелись. Нет, Туссуррадад не боялся, что Нинирассур будет выглядеть в глазах соплеменников внушительнее, нежели он сам. Более он беспокоился за Хайнаб. Неприятно было представить, что та дама, которую он хотел бы назвать своей женой, изменит свои взгляды. Такое, увы, уже случалось в немногочисленном лагере. Неспроста же гордячка Шаллат-Пиремус близко не подходит к стражу Забамунду? Тем временем Курапли тихо лежала на своем спальном месте и тихо плакала, проклиная предателей Ахарасаплит и несправедливо живого убийцу её дорогого мужа. Мутноватый свет лампы в медной оправе, подвешенной к каркасу юрты, едва мог осветить все пространство. Очаг со вчерашнего дня был не топлен, котелок с горелыми боками был опрокинут прямо на дрова. Женщина неуверенно приподнялась и присела на спальнике, поджав под себя ноги и потирая онемевшие запястья. Будто находясь в забвении, она, качаясь из стороны в сторону, медленно разглядывала юрту, словно видела ее первый раз в своей жизни. Неуклюже свалившись на бок после тщетной попытки подняться, Курапли вновь залилась слезами, уткнувшись лицом в песок. Как же ей не хотелось в это верить, как же не хотелось! Сжимая рукой холодную землю, несчастная уже не знала, к кому взывать за помощью и милостью. Задыхаясь и пытаясь успокоиться, Курапли села на землю, отряхнула трясущиеся руки и вновь попыталась встать. Едва удержав равновесие, женщина раскинула руки в стороны, чтоб не упасть, однако ее вновь мотнуло в сторону. Запнувшись за каркасную палку и едва не обрушив палатку, вдова вцепилась пальцами в ковёр и, относительно твердо встав на ноги, перевела дыхание, пытаясь утихомирить быструю дробь сердца. Мелкими шагами она ходила от стены к стене, трогала кисточки оберегов, проводила ладонью по вышивке на полотнище палатки, вглядывалась в блестящие чешуйки рыб на церемониальных бусах, теребила связки трав и всматривалась в чучело черной птицы, которое сделал ее погибший муж. На стуле по-прежнему лежал плащ Айран-Аххе из мягкой выделанной кожи, и женщина бережно взяла его, как святую реликвию. Прислонила к лицу, вдохнула, обронила несколько слез и вновь зарыдала, не веря в столь неожиданную и ужасную утрату. — К ней нельзя сейчас, — путь Туссуррададу и только что вернувшейся Хайнаб преградила Маэли, поставленная в караул у палатки. — Её нужно поддержать, — почти умоляющим голосом вымолвила Хайнаб. Защитница лагеря укоризненно посмотрела на девчонку: совсем не красавица, с выцветшими, почти серыми волосами, огромными глазами, широкими плечами и нелепыми серьгами в ушах. «И что, право, нашёл Туссуррадад, породистый красавец, в этой нелепой девице?» — мысленно съязвила Маэли, а затем строгим голосом изрекла: — Она должна быть в трауре. Она обязана оплакать потерю, как требуют традиции! Вам, молодёжи, не следовало бы вмешиваться в печали Курапли. — Пойдём, — шепнул Туссуррадад и, взяв Хайнаб за запястье, потащил ее подальше от юрты Курапли. — Тебя хотела видеть шаманка, поговорить лично с тобой. Но сначала тебе нужно отдохнуть.