Простынь аромат

Темноволосый юноша лежит на простой односпальной кровати из темного дуба, заправленной белым в синюю полоску постельным бельем. Подушка сбилась в ком где-то над головой, а одеяло — в ногах. Он лежит ничком, подогнув колено и правой ладонью зарывшись в волосы. Пальцами другой руки он возится с ниткой, выбившейся из шва рубашки. Расфокусированный взгляд темных глаз устремлен в потолок. Так он лежит уже все время после прихода домой со школы; близится время ужина, и с минуты на минуту сестра примется звать его. Со вздохом он проходится взглядом по неровностям потолка, а в мыслях лишь воспоминания: имени, лица, рук и тела. Чувство меланхолии. Этот самый кареглазый темноволосый мальчишка, что лежит сейчас на кровати в доме родственников, думает о любви. — Эдмунд! — зовет Люси. — Спускайся, ужин готов! Эдмунд ложится на бок, свешивая ноги с края кровати, и тяжело садится. Оглядывает неубранную комнату, в части Юстаса царит особый бардак. Почесав у виска, приглаживает встопорщившиеся пряди волос. Дели он все еще комнату с Питером, то подобного беспорядка точно не было бы. Когда они жили в Финчли, то в их комнате всегда была идеальная чистота, и может где-то на полу собирался сор, а на подоконниках пыль, но ничего не валялось не на своих местах больше часа, и заслуга за это принадлежала вовсе не Эдмунду. Именно Питер являлся тем самым, кто постоянно следил, чтобы все было разложено по полочкам, не давая их матери, либо же Сьюзен повода для сетований. И если напрячь память, то на ум приходил лишь один случай, когда в комнате Питера будто ураган прошелся, и было это еще в Кэр-Параваль, в их первый визит в Нарнию. Спустя два месяца после их первого поцелуя, после двух месяцев разлуки. В Тархистане Эдмунд столкнулся с принцем Кором, а Питер, севернее, бился с великанами. Питер вернулся тогда с многочисленными синяками и порезами, покрывшими его кожу. Самый глубокий порез пришелся на поясницу, прямо над левой ягодицей. И даже спустя годы Эдмунд покрывал поцелуями этот шрам. После того сражения не только Питер возвратился с ранениями, и поэтому из-за той суматохи, что вызвала вернувшаяся с кровавого поля битвы армия, им не удалось перекинуться и парой слов. Даже простым «хвала Аслану, ты вернулся, я так тосковал». Все что было — это брошенные друг на друга короткие взгляды, а потом придворные утянули их по разные стороны. И лишь поздней ночью, когда все более-менее улеглось и привелось в порядок, когда Эдмунд отдал последние за день распоряжения, он, наконец, набрался сил и направился к покоям Питера. Причины веской для этого не нашлось, ему необходимо было просто удостовериться, что Питер здесь, в своей постели, в полной безопасности. Без стука приоткрыл створку двери и заглянул внутрь. Темную комнату сквозь высокое окно освещала лишь луна своим серебряным свечением, Эдмунд смог разглядеть только общий силуэт кровати, поэтому все же зашел внутрь и наткнулся взглядом на Питера, что спиной к нему стоял на балконе; его не скрытую рубашкой грудь холодила ночная прохлада. Появление Эдмунда, видимо, не осталось незамеченным, потому что Питер тут же обернулся посмотреть. Эдмунд открыл было рот, чтобы сказать хоть что-то, но будто резко сдавили горло, а глаза начало нещадно щипать. Он смог издать сдавленное «Питер», после чего тот широкими шагами пересек комнату и, обхватив ладонями лицо Эдмунда, крепко поцеловал. Жадный поцелуй снова и снова покрывал губы, нос, лоб, послышалось чуть слышное бормотание имени Эдмунда как в молитве, а сам Эдмунд держался за Питера так крепко, словно, ослабь он хватку, случится нечто непоправимое. Той ночью ни один из них так и не проронил больше ни слова. Последующие три дня они провели в спальне Питера, скрывшись в ней как под вакуумом и сотворив сущий беспорядок. — Эдмунд! — уже чуть раздраженно зовет Люси откуда-то снизу. — Иду! — в крике отвечает, наконец, Эдмунд, еще раз обводит взглядом разбросанную по полу одежду и спускается, скрипя зубами и не разжимая кулаков.

____________

— Эдмунд? — раздается глухой шепот в темноте. — Не спишь? Эдмунду удается не закатить глаза: Юстасу все равно не удастся увидеть этого в царящем мраке комнаты. — Ага, — прилетает короткий ответ. С момента пребывания в Нарнии вместе с Юстасом родственные отношения Люси и Эдмунда с их кузеном неотвратимо улучшались и крепли, начав включать в себя и такую вот полуночную болтовню, которая происходила все чаще и чаще. Вопросы начинались со странноватых (Как думаешь, у голубей есть чувства?), перетекая к страшно неловким (Ты когда-нибудь себя трогал… ну, там?), которые Юстасу, видимо, некому больше задать. В такие моменты Эдмунд ловит себя на мысли, что неплохо было бы вернуться на стадию взаимной ненависти и обоюдного игнора. — Ты уже целовался с кем-нибудь? Эдмунд шумно сглатывает. — Эм… было дело. — Правда? — Ага, пару раз. После чего повисает тишина. — А ты? — О, конечно, и на пальцах не перечесть насколько много. — Вот как. И они снова замолкают. — А если честно, я ни с кем по-настоящему еще, ну… не целовался, — робкое признание слетает с языка Юстаса. — К тому же, это дело, скорее всего, полностью переоценено. В этом нет ничего особенного. — Есть, — Эдмунд больше слышит, чем чувствует, как слова срываются с собственных губ. — Целовать того, кого лю… кто тебе дорог — лучшее, что только может быть в мире. Пусть это лишь короткие поцелуи по утрам. — По лицу расползается опаляющий румянец. — Это ни с чем несравнимо. Юстас возится в постели, шурша простынями, но уже скоро снова замирает. — Люси рассказывала про ваши приключения в Нарнии. Вы прожили там больше десяти лет. Эдмунд оставляет это без ответа. — А ты влюблялся там в кого-нибудь? — осторожно спрашивает Юстас. Эдмунд громко втягивает воздух. — Можно и так сказать. — Расскажешь? — Не думаю, — отрезает Эдмунд и ложится на бок, повернувшись к Юстасу спиной. Он не желает говорить об этом, даже думать отказывается. «Больно», признается сам себе, «слишком больно».

____________

— Дети, наконец-то вы вернулись. Вам письмо пришло. — Тетя Альберта протягивает конверт расшнуровавшей свои ботинки Люси. — Спасибо, тетя Альберта, — отвечает та с обворожительной улыбкой. — Давайте мы вам поможем с ужином? — Если нечем больше заняться, то ладно уж, помогайте, — медленно растягивая слова, цедит она. Эдмунд закатывает глаза, никак не понимая причины, по которой его сестра не устает поладить с их тетей. Той явно на них начхать. — От кого письмо? — интересуется Юстас, вешая пальто на крючок вешалки. Люси поворачивается к ним двоим, рассматривая конверт. — Снова от Сьюзен! — в радостном возбуждении улыбается она. — Может тут новости о ее помолвке! — О Небеса, пожалуйста, пусть все это будет розыгрышем, — с хмурым видом бубнит Эдмунд. — Да брось, Эд, неужели боишься, что Сьюзен опять выйдет замуж раньше тебя? — смеется Люси, но внезапно запинается, напоровшись на отстраненное и закрытое выражение лица Эдмунда. — Прости, я и не думала… — Все хорошо, — отрезает Эдмунд. — Пойду умоюсь и спущусь помочь с ужином. — Эдмунд! — зовет Люси вслед его удаляющейся спине. Юстас лишь окидывает ее любопытствующим взглядом. «Ничего», говорит он себе, ополоснув лицо водой. «Все равно, что там произошло, теперь мы здесь, и все как прежде. А я лишь ребенок». Эдмунд смотрит на свое отражение в зеркале: как капли воды стекают по щекам точно слезы, как собственный взгляд отражает сталь. Не страшно. Костяшки на сжавшихся кулаках принимают неестественно бледный оттенок.

____________

О помолвке Сьюзен не объявила, как не обмолвилась и словом о том красавце-офицере. — Видимо, разонравился, — предполагает Юстас. — Держу пари, за ней уже вьются не меньше десятка других офицеров, — шутит Люси. — Ага, поэтому они ей все резко и перестали нравиться, — решает Эдмунд. Дети на это хихикают, игнорируя поджавшую губы тетю Альберту. Дядя Гарольд, не изменяя себе, с головой ушел в газету, скрывшись за ее широкими страницами и не замечая ничего вокруг. — А ваш брат что, не пишет вам? — спрашивает Юстас, не отрывая взгляда от письма Сьюзен, которые он обычно имел привычку полностью игнорировать, не выказывая якобы и толики интереса. Эдмунд напрягается, накалывает на вилку вареную фасоль и отправляет в рот, оставляя без внимания обеспокоенный взгляд, кинутый в его сторону Люси. — Питеру просто и рассказывать-то нечего. Он весь в учебе. — И ему даже не интересно, как у вас дела? — Уверена, Сьюзен в своих письмах в двух-трех строчках и о нас упоминает. Так бы он точно позвонил. — Юстас, дорогуша, накладывай себе побольше брокколи, — встревает тетя Альберта, щедрой рукой наполняя тарелку Юстаса овощами. — Утром я в газете прочла, что там много железа и калия, а с твоим… Эдмунд, как и всегда, перестает вслушиваться в бесконечные, занудные разглагольствования тети Альберты о пользе овощей. Мыслями он в своей комнате, лезет за кипой писем, спрятанных под матрацем. Там их около двенадцати штук, и все об одном. Ни одно из них никогда не достигнет своего адресата.

____________

Всякий раз, когда они получают письмо, он, задерживая дыхание, отворачивается, пока не слышит, что «оно от Сьюзен!», и делает вид, будто сердце вовсе не пропускает удар, а легкие — не сдавливает спазмом. Всякий раз, когда письмо от Сьюзен, он с извинениями встает из-за стола раньше всех, чтобы побыть одному в их с Юстасом комнате, устраивается на кровати и достает исписанные листы. Прежде чем излить на бумагу все, что творится в сердце и разуме, он, с ручкой, крепко сжатой в пальцах, долго гипнотизирует взглядом чистый лист. Письма заходятся в гневных упреках, полнятся вопросами — жалящими и горькими, в них теснятся слова о понимании принятых решений. И всегда, абсолютно всегда, в этих письмах кричат тоска и разбитое сердце. Именно поэтому они никогда не окажутся отправленными — а останутся собирать пыль меж своих строк. Он просто не в силах отдать их почтальону. Потому что точно пожалеет, потому что Пит не заслуживает такого, никак не заслуживает. Потому что Эдмунд — всего лишь мальчишка, а остальное — не важно. В этот раз лист так и остается нетронутым чернилами. Перед глазами мутная пелена, по бумаге расползаются влажные круги. Кто-то плачет.

____________

— Я поцеловал Джил Поул! Юстас врывается в комнату, захлопывает за собой дверь и прислоняется к ней, для надежности упершись ладонями в дерево. Дыхание его частое, как в лихорадке, а смотрит он на Эдмунда так, словно ожидает, что в любую секунду может разразиться гул полицейской сирены. — Это плохо? — спрашивает со своего место за столом Эдмунд, где делает домашнее задание по алгебре. — Не верю, что все-таки сделал это. — С нажимом проведя ладонью по лицу, подходит к Эдмунду Юстас. — Что случилось-то? Тот плюхается на кровать и, схватив подушку, крепкой хваткой обнимает ее. — Мы были в музее, гуляли в крыле первобытной эпохи, а потом наткнулись на скелет трицератопса в полную его величину, который, кстати, был весьма удивительным животным, вот ты, к примеру, знал, что его рог… — Юстас, — одергивает его Эдмунд, даже брови приподнимает. — Ближе к делу. — Да, хорошо, конечно. Так вот, значит, я просто обожаю трицератопсов, и… и… — Юстас рдеет как маков цвет. — И? — И она тоже, — бормочет он. Эдмунд разражается в хохоте. — Ты поэтому ее поцеловал? — В общем-то да. — Ну а она ответила на поцелуй? — Нет… да… Если честно, я не совсем уверен. — Как это? Юстас принимается бубнить что-то, уткнувшись в подушку, при этом избегая взгляда Эдмунда. — Чего? — Я убежал! — едва ли не заорал Юстас. — Ты убежал? После того, как сам поцеловал ее? Юстас валится, падая на спину, и со стоном выдавливает «да». — Ох, друг… и что ты теперь будешь делать? — Я сам не знаю! — заунывно тянет Юстас, поворачивается на бок и устремляет взор на Эдмунда. Выглядит он действительно жалко. — Ты ведь понимаешь, что это ты виноват? — Я? — со скепсисом переспрашивает Эдмунд. — Я-то здесь при чем? — Да потому что после всех этих твоих «это ни с чем несравнимо» и «лучшее, что только может быть в мире» я не мог выкинуть твои слова из головы. А Джил, она такая замечательная, умная, красивая, и у меня просто… будто на мгновение мозг отключился, а потом увидел ее взгляд — такой ошалевший — и рванул оттуда, бежал до самого дома. Юстас принимается колотить все, что попадается под руку, напоминая маленького безумного зверька. — Ну что мне теперь дела-а-ать? Эдмунд со смехом фыркает. — Знаешь, это напомнило о моем первом поцелуе. — Да ну? И что ты тогда сделал? Пожевав губу, Эдмунд легко улыбается. — После минутки неловкой тишины и растерянности на мой поцелуй ответили. И не раз. — Да ладно? — взгляд Юстаса приобретает нотки надежды. — А потом что? Выражение лица Эдмунда темнеет, и он отворачивается, возвращаясь к заданию по алгебре. — Я снова стал ребенком.

____________

Этой ночью сон не идет к Эдмунду. В мыслях он неустанно, снова и снова, прокручивает давние воспоминания ушедших дней. Тех дней, которым нет места в его жизни в Лондоне. Те воспоминания, которые хочется забыть. И больше не чувствовать боль в сердце и тиски на горле.

____________

— Уверен, что все собрал? — поинтересовался он, при этом не без усердия укладывая вещи в льняной мешок и оглядывая комнату на случай, если упустил из виду еще что-то необходимое. — Эдмунд, — прилетел в ответ игривый смешок от Питера, что оторвал взгляд от изучаемого им пергамента. — Просто спросил. Нам ведь не нужно, чтобы Верховный король в панике прискакал обратно из-за забытой зубной щетки. — Такое только раз было! — не без улыбки указал поднявшийся с места Питер. Эдмунд же в отличие от него был абсолютно серьезен, едва ли обращая внимание на слова Питера; мысленно он в н-ный раз пробегался по списку. — Эдмунд, — позвал Питер низким, но таким интимным голосом. В успокаивающем жесте он накрыл ладонью руку Эдмунда. И вот опять, словно легкий электроразряд, абсолютно идентичный тому, что имел место быть недели, месяцы назад. Эдмунд поднял взгляд на Питера, в чьих глазах читалась та же нерешительность, бушевавшая и в самом Эдмунде. Он шумно сглотнул ком в горле. — Это не первое мое сражение. Все будет отлично. — Это не сражение, — пробормотал Эдмунд. — М? — Это переговоры, а не сражение. — Точно, — улыбнулся Питер, соглашаясь: и они оба понимали, что это скорее, чтобы рассмешить Эдмунда. — Наверное, мне стоит оставить тебя набираться сил, — спустя мгновение отступил Эдмунд. — Наверное, — ответил Питер, но руку, такую теплую и сильную, не отнял. И Эдмунд вспомнил все те незаметные улыбки, которыми одаривал его Питер на протяжении последних нескольких месяцев, ласковые касания, слова и взгляды; а сейчас Питер пробежался языком по своим губам, и… И Эдмунд… он всегда был трусом. — Спокойной ночи, Питер, — тихо проронил он. Питер осекся. — Спокойной ночи, Эдмунд. — Убрал ладонь, и без ее тепла Эдмунд ощутил странную опустошенность. Когда он развернулся к двери, чтобы удалиться, Питер не проводил его взглядом. Схватившись за ручку, нужно было лишь повернуть ее. «Просто поверни», сказал он себе. «Поворачивай». Прежде чем осознать, что он вообще сдвинулся с места, он уже пересек комнату, схватил Питера за плечо и повернул к себе. — Эд…? Чт…? Их зубы столкнулись со слышимым «клац», губы едва ли встречались, а Эдмунд только и цеплялся за плечи Питера, впиваясь ногтями. Это худший из всех первых поцелуев, а Питер и вовсе не отвечал на него… Питер не поцеловал в ответ! Это заставило страшно побледневшего Эдмунда тот час же отцепиться от брата. — Про… Извини ме… Я пойду… — слова не вязались в осмысленные фразы, сердце билось как кувалда по наковальне, сам он просто не имел сил поднять взгляд на Питера. Неужели он ошибся? Он снова развернулся, стремительным шагом спеша к спасительному выходу, уже схватился за дверную ручку, как вдруг его резко развернули, припечатывая спиной к двери. Последнее, что он увидел, прежде чем сомкнуть веки, был решительный взгляд Питера, а потом весь его мир завертелся как в калейдоскопе. На этот раз поцелуй вышел правильным. Питер чуть приподнял голову Эдмунда за подбородок, забирая в свои руки контроль над их движениями. Сначала все было более чем целомудренно, просто касания сомкнутых губ, но потом Питер провел языком по нижней губе Эдмунда, и послышался стон. Их языки встретились, и это стало похожим на схватку. Эдмунд почувствовал головокружение, следующий стон получился похожим на тихий скулеж. Питер вжался коленом между бедрами, он гладил и двигал им, что заставляло приятные волны разливаться по телу Эдмунда и вырвало еще один громкий стон. Перед тем как отстраниться, Питер оставил еще пару легких поцелуев, а потом уткнулся лицом в шею и сжал в объятиях. Ослабевшими руками Эдмунд обнимал Питера за плечи в ответ. Они оба не стояли неподвижно — лениво терлись друг о друга, из-за чего тишину комнаты нарушали легкие стоны. — Эдмунд, — как-то разбито выдохнул Питер. — Да. — Эдмунд зарылся пальцами в волосы Питера и ненавязчиво потянул, чтобы увидеть его лицо. Так хотелось целоваться еще, хотелось вечно целовать лишь его. Они тонули в неспешном поцелуе. Оба были возбуждены, но для следующего шага пока что рано: все было слишком нежно, даже уязвимо, и в то же время очень волнующе. Питер обхватил лицо Эдмунда ладонями, убрав колено. Он оставлял поцелуй за поцелуем, их глаза распахнулись, и они улыбнулись друг другу открыто и без былого смущения. — Спокойной ночи, Эд. Питер оставил один последний поцелуй на губах напротив, этим обещая еще много таких же поцелуев и объятий. Отняв руки, он отступил, возвращая Эдмунду его личное пространство. — Спокойной ночи, Пит, — мягко пожелал Эдмунд, ощущая, как горят припухшие губы. На следующее утро, когда Эдмунд проснулся, Питер уже отбыл на переговоры. А на прикроватной тумбе лежала записка. «Знаю, что собрал все необходимое, но все же есть еще кое-что, чего мне будет не хватать».