Сигел Еноха

Jibcon, 2016 год, и они традиционно снова в Риме. До выхода десять минут, Дженсен не спеша потягивает воду из бутылки, а Миша сидит в своем телефоне, высунув на бок язык, как подросток. – Хэй, – почему-то хочется привлечь его внимание. – М? – Да вылезай уже с твиттера, скоро на сцену. Коллинз переводит взгляд на свои часы. – Десять минут еще. Они оба знают, как сильно выматывает кривлянье перед фанатами и ответы на вопросы, которые без конца повторяются. В смысле, Дженсен любит Римский кон, очень любит, наверное, это его самое любимое мероприятие, проходящее ежегодно. И еще он любит фанатов. Тем более, когда панель с Мишей… Блин, да он любит весь мир, когда рядом Миша, но он прекрасно знает себя – начнет уставать и нести фигню, фанатки заснимут все это на телефоны, а потом выложат на тамблер, раскидав предварительно на тысячу анимаций. Нужно держаться. Ни одного лишнего слова, ни одной эмоции, которую можно неправильно истолковать. Он дает себе установку: держаться, смотреть на Мишу. Если что-то и пойдет по пизде, то этот парень всегда найдет способ сгладить углы и сделать даже самую глупую глупость смешной и очаровательной. – Могли бы и чем-то другим эти десять минут занять, – Дженсен смотрит на свои ногти. Краем глаза он видит, как Миша поднимает голову и вскидывает брови вверх. – О, да? И чем же? У нас всего десять минут. Коллинз делает акцент на последних словах, намекая на то, что времени мало. Дженсен так и стоит, подпирая стену спиной. – Придумай. Гримерка заперта, он знает это. А еще он знает, что от Коллинза можно ожидать чего угодно. Вот просто… Чего. Угодно. Он с опаской ведет плечом, когда Миша встает и откладывает телефон в сторону. – Стой, где стоишь, – требовательно заявляет он, и Дженсен узнает эту хрипотцу в голосе. Эй, Миш, прекрати, я пошутил, должен сказать он. Но стоит и не двигается, как было велено. Вот же блин. Он закрывает глаза и проглатывает воздух, когда Миша цепляется пальцами за пряжку его ремня. – Только, – шепчет он, борясь с мудреной застежкой, – веди себя тихо. – Ты же не собираешься… Оу. Коллинз опускается на колени. Знаете, он уже видел Мишу на коленях перед собой – они восемь лет знакомы, семь из которых спят. Но, черт, за десять минут до выхода, в тесной гримерке, за дверью которой все их коллеги и куча организаторов, Миша выглядит так, будто родился для того, чтобы ему отсасывать. – Постараюсь быстрее, – Дженсен нежно мажет пальцем по губе брюнета. А глаза у Миши синие-синие, как хренов рай. Блять. Он так влюблен, что даже дышать не может. – Уж постарайся, – хмыкает тот. А потом резко проезжается языком по уже вынутому из ширинки члену. Дженсен, не сдержавшись, вскрикивает и пихает кулак в свой рот, чтобы не заорать еще громче. Сдерживать стоны пиздец как тяжко, особенно, когда Миша вытворяет такое… Лижет головку, пропускает ее в свой рот, резко отстраняется, едва прикасаясь… Он в аду родился, наверное, он сын дьявола или типа того… – Миш… ааа… Имя, как ментол на языке. Необычное, теплое, отдающее запахом русской весны и едва распустившихся листьев. Язык Коллинза такой нестерпимо мягкий, сладко ласкает уздечку, слизывает смазку и раскатывает ее по всему члену, заглатывая глубже. Дженсен глотает ртом кислород, обхватывает затылок Миши рукой и сжимает волосы, толкаясь вперед. Он знает, что Миша не против, он чувствует его, как и всегда. Тот принимает легко и охотно – сразу подстраивается под нужный ритм, делает три или четыре резких движения и сам стонет, когда горячая струя спермы ударяет в мягкие стенки горла… Дженсен рычит, сцепив зубы, дышит, как будто только что отпахал целую сцену с трюками, гладит Мишу по волосам – с любовью, страстью, пылающей нежностью. Он слышит, как в каких-то метрах от них разоряется Даниэлла, и ему кажется, что это в первый раз за годы их совместной работы, когда она так громко кричит их с Мишей имена, потому что обычно она скромнее. Когда Миша встает, Дженсен целует его в солоноватые губы. Он шепчет «спасибо» и получает теплую улыбку в ответ. В их дверь колотятся, поэтому приходится быстро поправить штаны, бросить поспешный взгляд в зеркало и выйти в коридор, отшучиваясь на крики организаторов и Даниэллы… Он видит, как Миша выходит за ним, забрасывая в рот подушечку «Орбит». Дженсен довольно хмыкает – волосы Коллинза все еще взъерошены после того, как Эклз зарывался в них пальцами, а губы красные и припухшие – палево чистой воды. – Тебе не удастся зажевать мой вкус, – шепчет он, наклоняясь так низко, чтобы не слышал никто, кроме них двоих. Миша смотрит на него ошалело и пьяно, синие глаза сверкают возбуждением и разными оттенками обожания, а Дженсен вдруг понимает, что любит его больше жизни. «– Дженсееееен Ээээклз...!» Он подмигивает ему и под вопли толпы выбегает на сцену. – Привет, Италия!!! Он до смерти любит Рим.