Расправь крылья

Его звали Найл Хоран. Ему было 19. И он был первым заключенным, прибытие которого Гарри увидел, когда заступил в свой блок. Он шел медленно, заложив руки за спину, так покорно и спокойно, будто всю жизнь только и занимался тем, что ходил по тюремным коридорам в паршивой, но пока еще чистой тюремной робе, гремя наручниками. Стоя около его будущей камеры Гарри сначала мог видеть только слабые, худые плечи и крашеные светлые волосы, и он понял, что они крашеные лишь потому что темные корни уже начали пробиваться. Гарри начал дрожать раньше, чем увидел его лицо. Он уже знал, что этот парень слишком юный, глядя на его хрупкую фигуру. Нервничая, он посмотрел на капитана — точнее, на главного надзирателя — и он, хотя и догадался, что Гарри хочет узнать, все равно дождался его вопроса, терпеливо подняв брови. – Что сделал этот парень? – поинтересовался он вполголоса, словно боялся, что крашеный блондинчик в наручниках и робе услышит его. – На сколько я помню, устроил что-то вроде очередного Колумбайна, – усмехнулся капитан. Его звали Саймон, и он был намного старше. Это был не первый сопляк, которому предстояло с его легкой руки поджариться на электрическом стуле. – А, может, очередной фанатик Тома Лейна. Эй, парень! Блондин подошел уже достаточно близко. Когда Саймон позвал его, он послушно поднял глаза и улыбнулся одними губами. Гарри чуть не ахнул — его пронзительные глаза отдавали голубизной небес, и ему показалось, вероятно, только показалось, что этот парень — ангел, спустившийся с небес. Но, конечно, он не мог им быть, потому что ангелов не приговаривают к смерти на электрическом стуле. Потому что ангелы не убивают людей. Потому что ангелы... Гарри Стайлс никогда раньше не видел ангелов и не мог знать наверняка. – Да, босс? – спросил он вежливо, при этом глядя конкретно на Гарри. Стайлс почувствовал себя неуютно, но не отступил. Он знал, что никто просто так не приговаривается к смерти, и даже вид невинной кроткой овцы не мог запудрить ему мозги. Он был наслышан о преступниках, ловко притворяющихся послушными, смирными, больными или даже обкуренными, чтобы... нет, не сбежать. Чтобы поиграть в свои дьявольские игры. Наручники еще раз звякнули. Кажется, юноша попытался почесать свое запястье. – Состоишь в «мафии плащей»? – Не знаю, что это, – непринужденно ответил Найл, покосившись на свою камеру, где ему предстояло существовать до тех пор, пока они не получат письмо с той самой датой. Он засеменил в камеру в своих тюремных шлепанцах и сел на койку, терпеливо ожидая, когда с него снимут наручники. И все то время, что Саймон объяснял ему что к чему, он молчал, не перебивая. А Гарри почти не слушал, что он говорит, беззастенчиво разглядывая вновь прибывшего. Он впервые видел такого тихого заключенного. Возможно, потому что он работал только второй месяц. – У тебя есть вопросы? – наконец, спросил Саймон, закончив свой монолог. Гарри моргнул, впервые включаясь. Найл Хоран — этот юный заключенный — опустил глаза и виновато кивнул. – У Вас часто кормят? – спросил он. – Три раза, – ответил Саймон. – Я люблю кушать, – Найл словно обратился к самому себе и лег на койку, прижав колени к груди. Саймон понимающе посмотрел на удивленного Гарри. – Видит бог, как сильно люблю. Больше он не сказал ни слова. И не обернулся, когда замок на его камере защелкнулся. Дежуривший в тот день Билл потом сказал, что он так и лежал до самого вечера, прижав колени к груди и не перемолвился ни словом. Лишь иногда, когда лампочки немного тускнели из-за слабой проводки, он вздрагивал всем телом, но потом его отпускало, и он вздыхал, тяжело, но чисто. Гарри нервничал. Он бродил туда-сюда по кабинету, наблюдая, как Лиам заполняет бланки и пишет рапорта. Он был старше, работал сравнительно давно, и у него уже немного получалось. Гарри считал его милым, но никогда — никогда! — не сказал бы, что он «свой парень». Его глаза отражали много боли. Он видел не одну смерть на электрическом стуле. И он знал, были приговоренные, не заслужившие этого. – А все-таки, что он совершил? – спросил Гарри, вспоминая большие голубые глаза и странную для заключенного улыбку. Он не видел — еще ни разу! — чтобы заключенный так улыбался. У них был буйный старик, который матерился и постоянно что-то откалывал, стоило подойти поближе к его камере. И взрослый верзила с кучей шрамов на лице. И еще пара не примечательных мужчин, и даже одна женщина, но их время еще не пришло. И Гарри еще ни разу не видел казнь. Но тень смерти витала в воздухе. И ни один из этих заключенных, даже женщина, не походил на ангела. Глядя на них, Гарри, не сомневаясь, бы сказал — «виновен». И такой улыбки — не надменной, не обреченной — он тоже еще не видел ни разу. И ему было интересно, что мог совершить этот парень с большими голубыми глазами и кроткой улыбкой. – Если так интересно, можешь перерыть подшивки газет за этот месяц, – пробормотал Пейн, заполняя бланк. Когда он поднял глаза, Гарри увидел, что он хмурится. – Иногда мне кажется, что Сэм специально делает ошибки, чтобы потом никто не просил его ничего делать. – Возможно, – согласился Гарри. – Найл Хоран? – Найл Хоран, – кивнул Лиам и со вздохом перечеркнул что-то в рапорте. Гарри вышел из кабинета, чтобы посетить библиотеку. Там хранились только подшивки газет, книги по криминалистике и дешевые детективы в мягких обложках. Заключенным нельзя было ее посещать. Но ее, практически, никто и не посещал. Только иногда кто-то, заинтересовавшись особенно громким делом, мог долго изучать что-то, испытывая легкий холодок, проходя мимо камеры человека — или не человека — совершившего что-то очень жестокое. Пейн не ошибся, когда посоветовал посмотреть в газетах за этот месяц. Обычно Гарри интересовался новостями, но последние месяцы на новой работе заставляли его вставать катастрофически рано и засыпать очень-очень поздно, поэтому он не удивился, что ничего не слышал об этом громком деле. Лицо Найла смотрело на него почти с каждой обложки, и везде — в суде, садящимся в полицейскую машину или шествуя со своим адвокатом — в его глазах была та же самая кротость, а губы трогала сочувственная улыбка. Это было зверски. И вчитываясь в каждую строчку, Гарри не мог сдержать ужаса, потому что даже работая в таком ужасном месте он все равно не мог поверить, что кто-то способен на это. Стайлсу казалось, словно он видел это собственными глазами. Если верить газете, день был солнечный и теплый, и ничто не предвещало беды. Занятия в колледже только начались и никто из этих ребят, которые посещали его, не думали, что это произойдет. Никто не мог подумать. На часах было где-то 14.30, когда Найл Хоран — маленькое дьявольское отродье — вошел в двери своего колледжа и прошел во двор, где, как всегда, собрались учащиеся, как обычно бывало на переменах между парами. Очевидцы говорили, что он шел медленно, сосредоточившись, опустив руку в карман, приближаясь к группе из семерых человек, но никто никогда бы не подумал, что привычно улыбающийся Найл может совершить такое. Никто из тех семерых тоже. Что произошло дальше, описать нормально его однокурсники не могли. Говорили, что грянул выстрел, и когда они обернулись, то увидели лидера компании этих ребят на коленях. Под ним растекалась лужа крови. Найл Хоран — одноклассники говорили, что он нервничал, даже если случайно наступал на хвост бродячей кошки — не вздрогнул. Держа пистолет на вытянутой руке он перерубил всех семерых короткой очередью. И лишь после того, как последний рухнул на землю, пистолет выпал у него из ладони. Найл поднял руки. «Вызывайте полицию», – сказал он. И более ничего не сказал. Он отказывался называть свои мотивы и молчал в суде. Он молчал даже перед своим адвокатом. Он молчал, а Гарри не мог поверить, что существуют такие ублюдки, и улыбающиеся ребята из футбольной команды больше не будут гонять мяч на школьном дворе. *** Он услышал, как Найл Хоран спорит впервые только через неделю, когда проходил по коридору и увидел Лиама около его камеры. – Нельзя, – качал головой Пейн. – За все нужно платить. – Я получу деньги от своей матери уже скоро, – тихо отвечал Найл, когда Гарри подошел. – Могу я позаимствовать что-нибудь из библиотеки? – Библиотека не для заключенных, – повторил Лиам. – Я схожу с ума, – голос Найла понизился до дрожащего шепота. Он посмотрел на Гарри этими ангельскими глазами. Голубыми, не способными лгать. – Мне очень нужно что-то прочитать. Гарри прикусил губу. – У меня есть книга, лежит в рюкзаке в кабинете, – подал голос Стайлс. Пейн покосился на него, скрестив руки на груди. – Будет приемлемо, если я одолжу ему ее до тех пор, пока он не будет в состоянии что-нибудь купить? – Думаю, да, – вздохнул Лиам, соглашаясь. – Но если что-то случится, ты будешь отвечать. И Саймону лучше ничего не говорить. – Спасибо, – еле слышно выдавил из себя парень и улыбнулся, на этот раз показывая зубы. Но не скалясь. Гарри увидел, что они слегка неровные. – Жди. И пока он шел за книгой, он думал, как такой парень может хладнокровно убить семерых человек. Своих однокурсников. «Не верь глазам, – говорил местный мед-брат Луи, вытирая пробирки спиртом. – Они всегда будут притворяться. Лгать, чтобы ты расслабился. А когда ты сделаешь это... их руки сомкнутся на твоей шее». И у Гарри не было причин ему не верить. Когда Стайлс вернулся к камере, Найл так и стоял у решетки, переминаясь с ноги на ногу. Сама кротость — сказали ждать — ждет. – «Вино из одуванчиков». Можешь смеяться над моим выбором, ничего другого я тебе не дам, даже не смотря на то, что ты теперь стоишь на одной ступеньке с Брендой Спенсер. – Я не знаю, кто это, – кивнул Найл, протягивая руку. Их пальцы соприкоснулись, и Гарри почувствовал разряд тока. Этот парень — Найл Хоран — еще почувствует такой в свое время от старого электрического стула. – Я верну ее завтра вечером. Я быстро читаю. И он так и поступил. Уже на следующий вечер — была смена Гарри — он подозвал его к своей камере и вернул книгу. И, как и всегда, улыбнулся, но на этот раз снова показал свои зубы. Кажется, он стеснялся того, что они немного не такие, как нужно. Гарри не мог назвать их отвратительными, даже когда думал, что парень с глазами ангела убил семерых человек. Он подавал книгу так, чтобы их пальцы снова соприкоснулись, и Стайлс не мог понять почему ему так тяжело заставить себя отдернуть руку. Они смотрели друг другу в глаза, голубые, как ясное небо и теплые, зеленые, как осенняя трава. – Она очень интересная. И очень легкая. Воздушная, волшебная, трудно описуемая. Старина Рэй потрудился на славу, – сказал Найл, опустив голову. – Но я еще не получил деньги от матери. Ни одной весточки от нее. Я... могу позаимствовать еще одну, пока не получу немного? Гарри почему-то не хотел ему говорить, что он вряд ли что-то получит от своей матери. Но кивнул. У него в рюкзаке лежала «Самая прекрасная земля на свете». И он принес ее не просто так. А еще через два дня он снова стоял у его камеры, и снова их пальцы невесомо касались друг друга, пока они неотрывно смотрели друг другу в глаза. – Знаешь, я все-таки не смог понять, с кем говорила Джудит — с дьяволом или с собой. Но слова этого голоса про «око за око»... – Найл прикусил губу и опустил взгляд на обложку книги, с которой серебром горели оттесненные звездочки. Гарри машинально посмотрел туда же. Руки Найла выглядели очень опрятно, даже несмотря на то, что он был в тюрьме уже не первую неделю. – Мне очень понравились. – Мне кажется, это был дьявол, – подал голос Гарри, размышляя о том, что все не то, чем кажется. Бестелесный голос тает, превращаясь в монстра. Прекрасный ангел берет пистолет и расстреливает своих однокурсников. – Только он мог говорить таким голосом, который мог напугать маленькую девочку. Не удивительно, что у него не получилось довести дело до конца. Ментально она не была маленькой. И все, что она делала, было вполне осознанно. – Вот только она не знала, к чему это приведет. Ей казалось, она делает это во благо, – сказал Найл и вздохнул. Тяжело. Глубоко. И... больно. – Ты принесешь мне еще одну книгу? Я, кажется, не получу денег от матери, но мне очень нужно... Его голос затих. Гарри показалось, что в соседних камерах тоже застыла тишина, словно все заключенные слушали их. Гарри не знал, почему испытывает жалость. Он только смог кивнуть, потому что очередная книга уже лежала у него в рюкзаке. Его мало волновало, почему заключенный обращается к нему на ты. Ему было необходимо принести этому парню лекарство от безумия. А еще через два дня Гарри уже сидел по-турецки перед дверью в его камеру. Он старался не проходить без надобности по коридору, потому что Найл завел привычку говорить ему «доброе утро», «добрый день», «доброй ночи». И ему не нравилось, как эти слова действуют на него. Совсем-совсем не нравилось. Но Гарри не мог не думать о том, что его тянет к нему. Потому что это был его первый заключенный? Потому что он был самый молодой в этом сгнивающем тюремном блоке? Может, потому что он не орал, не бил по стенам руками и ногами, не пытался курить контрабандную марихуану, не мочился себе под ноги, чтобы досадить надзирателям, и не выражал протест оголением задницы. В отличие от всех остальных. – Я не очень уважаю Джона Грина, честно, – проговорил Найл, трогая прутья решетки. – Он такой... примитивный. Нет, правда, я чувствую его, мне нравится, но... он показывает нас, подростков, слишком гротескными. Мы не такие. Совсем не такие. – И какие Вы? – Гарри был старше всего лишь на пять лет и по сути был почти таким же. В душе. – Мы... израненные. И Гарри впервые засомневался в том, что написали в газетах. Потому что глаза Найла на мгновение блеснули чем-то отчаянным, чем-то сокровенным. Чем-то, что, вероятно, могло бы вырваться в суде. Но никогда бы не вырвалось. Но теперь Стайлс приходил каждый вечер. – Когда я остаюсь один, – как-то сказал Найл. – Я буквально схожу с ума. И лишь чтение позволяет мне не думать о... – О том, что ты совершил? – спросил Гарри, когда пауза была слишком гнетущей. Найл кивнул. Они никогда не говорили об этом, но всегда - всегда - держались за руки, через решетку. И они не знали, зачем это делают. Просто Найлу становилось чуть легче. Словно его не ждал старый электрический стул. А Гарри... словно он не видел перед собой убийцу. – Мне кажется, я знаю не все. Мне кажется, в газете мерзкая ложь. – В ней ложь, – согласился Найл. – Но не самая мерзкая на свете. Гарри хотел войти в его камеру. Но это было запрещено. Без надзирателя запрещено. Старый Чейз звал его пидором. Чак звал его пидором. Даже Вики — та женщина из самой крайней камеры — презрительно звала его пидором, когда он проходил мимо. И утром, когда он сидел в кабинете, и Лиам как всегда заполнял бланки, когда Брайан спросил его, не пидор ли он часом, Гарри увидел, что Пейн напрягся, но не отвлекся от своего занятия. – Почему ты так решил? – осторожно спросил Гарри, перебирая ручки в стаканчике. Брайан нехорошо усмехнулся. – Весь блок твердит об этом. О том, что ты и этот сопляк каждый вечер друг другу сказки рассказываете, – Брайан подошел ближе и заставил Гарри посмотреть на себя. – После такого очень тяжело поддерживать свою репутацию. Когда даже эти отбросы плюют нам в лицо. И все потому что ты запал на малолетнего убийцу с сопливым личиком. – Я не верю, что все было, как пишут в газете, – ответил Стайлс спокойно, хотя по спине побежал холодок. – Он пудрит тебе мозги, – сказал Пейн, отвлекаясь от бланков. – Сотня свидетелей врать не может. Этот парень в любом случае уже смертник. Ты не спасешь его от смерти. И чтобы он тебе ни говорил, он такой же псих, как и все. И он набросится на тебя, как только ты зайдешь в его камеру... Гарри не слушал. Он думал о том, что будет, когда ангел — он уже не мог звать его по-другому — сядет на электрический стул.