Расправь крылья

– Почему нельзя использовать смертельную инъекцию? Ему будет хотя бы не так больно, – проговорил Гарри, глядя себе под ноги. Луи, как всегда протиравший пробирки, поморщился. Он заметил, что в последнее время Стайлс был у него частым гостем, хотя его это не очень напрягало. Одному, по правде говоря, было скучновато. На самом деле Гарри и раньше нравилось в медицинском пункте, но теперь он стал заходить значительно чаще. Тем более, Луи всегда предлагал чай и печенье. Гарри не знал, что только ему, Лиаму и Биллу, потому что распивать чаи в медицинском пункте было строжайше запрещено. Если бы Саймон узнал – но кто бы ему сказал? – он бы накрыл эту лавочку. Однако присутствие такого человека, как Луи, в их блоке, делало его чуть более комфортным, чем это полагалось для казенного места. Пахло стерильностью и чистотой, а в воздухе витал еле заметный запах его одеколона. Что-то приятно пахнущее морем и ветром, свежестью и прохладой. Гарри смутно подумал, что иногда чувствует нотки этого запаха от Пейна, но мысленную пометку делать не стал, увлеченный другими мыслями. – Это более гуманно, по-моему, – сосредоточенно сказал Луи, закончив с пробирками, и снял перчатки, чтобы выбросить их, попутно размяв холодные пальцы. В его кабинете было довольно зябко, из под врачебного халата торчал серый свитер грубой вязки. Гарри издал непонимающий звук, подняв на врача хмурые глаза. Томмо постучал кончиками пальцев по крышке белого стола. От старости по нему проходили многочисленные трещинки. Говорили, что этот стол стоит тут еще с 1932 года. Томлинсон никогда не утверждал этого, ни оспаривал, но видно что-то знал, потому что когда разговор заходил об этом, лишь многозначительно хмыкал. – Дает меньше осечек, солнышко, – терпеливо объяснил Томлинсон. – Понимаешь, вскрытие иногда показывает, что доза обезболивающего была настолько мала, что осужденный все время оставался в сознании. И испытывал жуткую боль. Лучше два раза по минуте, дорогой. Надежнее и... милосерднее. – Вопрос о милосердии тут даже не стоит, – в голосе Гарри послышалась обида. Обида была, к слову, абсолютно нелепа, когда они говорили о Найле Хоране. Парне, который убил семь человек, хладнокровно и безжалостно. – Твой мальчик тоже не думал о милосердии, когда стрелял в тех людей, верно? – улыбка на лице Луи показалась какой-то лицемерной. В глубине души Гарри не нравилось, когда кто-то говорил о его подопечном плохо, но в этом была своя правда. Найл не зря сидел в камере и не зря был приговорен к... к жарке на стуле. – Он не мой мальчик. – Ты так думаешь? – Луи расплылся в улыбке и сцепил руки в замок. Его голос стал заговорческим. Гарри даже вздрогнул. – Билл сказал, ты каждый вечер сидишь у его камеры. На это Стайлсу действительно было нечего ответить. Зачем он приходил к нему? Зачем разговаривал? Почему думал о нем, даже когда оставался дома? Почему спешил на работу и вздрагивал, когда слышал «доброе утро, кэп» из его камеры? У него не было ответа, потому что он был слишком очевидным, слишком поверхностным, слишком... не правильным. Гарри вдруг вспомнил, что у него много дел. – Солнышко, – Гарри обернулся. Луи стоял у своего стола, беззащитно пряча пальцы в свитере. Стайлсу показалось — хотя в это верилось слабо — что слова дались врачу с трудом. – Сто двадцать человек не могли и не стали бы врать о том, что это сделал именно он. Ты хочешь верить, что это ложь, но он сознался. Ты познакомился с ним — тихим мальчиком с грустными глазами — в камере, где он вел себя тихо и спокойно. Такие заключенные вызывают симпатию даже у тех, кто работает долгие годы. Ты не видел его глаза в тот момент, когда он стрелял по тем ребятам. Думаю... тогда ты бы не смог его полюбить. Не приходи к нему больше. Это совет не коллеги, а друга. Гарри кивнул. Как будто он этого не понимал. Как будто он об этом не думал. Как будто мысли о том, что мальчик с небесными глазами совершил ужасное преступление не мучили его, когда он оставался один. Но он все равно ничего не смог с этим сделать. Он все равно пришел к нему этой ночью сидеть перед его камерой, и их руки были сплетены через решетку, хотя он слышал покашливание старика из соседней камеры, в котором было явное ехидство. Сегодня они не слишком долго говорили. Найл был молчалив и задумчив. И в его голубых глазах отражались тусклые огоньки лампочек с коридора, словно его зрачки — вселенная, в которой отплясывали далекие звезды. В какой-то момент Хоран слишком крепко сжал его руку и опустил голову. – Я никогда не думал, что буду ненавидеть солнце. Но каждое утро я мечтаю, чтобы оно скорее уходило с небосклона и подольше не возвращалось, – сказал он тихим, но твердым и спокойным голосом. И все же в нем слышалось что-то похожее на покорность. – Почему? – спросил Гарри, заранее предчувствуя ответ. – Потому что ты уходишь, как только настает утро, – ответил Хоран. Подходить так близко к решетке — нарушение всякой техники безопасности, так думал Гарри, когда Найл неожиданно выдернул свои ладони из его рук и зарылся пальцами в кудри. На мгновение Стайлс испугался, что Найл ударит его, схватит ключи и выбежит из камеры, потому что в таком положении Гарри не сможет извернуться и остановить его. Но Найл ничего такого не сделал, с каким-то умиротворением играя его кудряшками. Его глаза поблескивали, словно от слез. Гарри обхватил его запястья и опустил руки вниз. – Почему ты это сделал? Ты можешь рассказать мне. Я обещаю молчать, – проговорил Гарри. От волнения его сердце билось вдвое чаще. Найл казался адекватным. Не похожим на человека, который убьет кого-то из-за травли в школе или чтобы попасть на кабельный канал, обосновывая это ненавистью к понедельникам или желанием повторить Колумбайн. Найл был другим. Найл был особенным. И Гарри хотелось знать. Потому что он был первым заключенным, которого привели в камеру на его глазах? Потому что он был парнем со смазливым личиком? Или что-то еще было внутри, что-то... необычное, не похожее на других людей — коллег и заключенных. Он не знал, как это произошло. Он приблизил лицо к решетке и быстро коснулся губ Хорана своими губами, мягко обозначая поцелуй, но не углубляя его, оставляя поверхностным, мимолетным и от того более трепетным. – Поклянись, что никто не узнает, – помолчав, сказал Найл. – Клянусь, – не раздумывая ответил Гарри. Найл вздохнул. – Я учился в этом колледже не один, а со своим другом Зейном, – сказал Найл будничным тоном, будто ничего не произошло. – На самом деле мы дружим с детства, я часто бывал у них дома и играл с его сестренкой Валией, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Её каникулы в школе иногда совпадают с нашими в колледже, и... она обычно ждет его после занятий, и мы вместе идем домой, а по пути Зейн покупает ей мороженое, если на улице достаточно хорошая погода. В тот день она должна была подождать нас во внутреннем дворе колледжа, потому что Зейн пересдавал французский, а я стоял у аудитории с его сумкой, хотя вероятнее всего мне следовало посидеть с Вэл во дворе. Когда мы спустились, её не было. Зейн решил, что она устала ждать и ушла домой или вообще забыла. Валия немного ветреная, могла перепутать дату. Мы разошлись с ним на перекрестке, и я отправился к себе, а он к себе. Гарри почувствовал, что говорить Найлу становится все тяжелее, но перебивать не стал. Чувствовал, что нельзя. Через несколько мгновений Хоран собрался с мыслями. Его голос звучал немного хрипло. – Где-то в восемь я услышал звонок в дверь и пошел отпирать — отца не было дома. На пороге стояла Вэл и выглядела она... ужасно. Красная от слез, потрепанная, дерганная. Я отвел ее на кухню, дал воды, спросил, что случилось. И она... она разрыдалась. И где-то между её истерикой — не подумай, меня это не раздражало, потому что это же маленькая сестренка моего друга, почти моя сестренка, но кроме как истерикой ее состояние было не назвать — я узнал, что случилось. Эти семеро ублюдков решили развлечься. Ты себе примерно представляешь как. Они затащили её в какой-то подвал, и... – Найл снова замолчал. Когда он заговорил, его голос уже не был хлипким. Он был жутким, буквально ледяным, пронизывающим. Холодным и далеким. – Я строил с ней башенки из кубиков. Я играл с ней в куклы. Я водил ее в Морской Мир, когда Зейн болел, и даже не потому что он болел, а потому что Вэл мне действительно как сестра. И когда она плакала... ей-богу, мир перевернулся. Я узнал, кто это был. Я понял уже по описанию, но все равно уточнил. Тем же вечером показал общие фотографии и спросил. А потом взял пистолет отца — у него было разрешение на хранение оружия — и решил, что никто и никогда из них больше не тронет ничью сестру. Найл тяжело выдохнул. Его глаза уже не напоминали вселенную. В сумраке они теперь больше напоминали мутные озера. И Луи был не прав, когда говорил, что Гарри не видел его глаз во время убийства. Теперь видел. Ложь, все ложь. «Он был отличным парнем. И мухи бы не обидел». Возможно, только немного надругался над чужой младшей сестрой. «Я не понимаю, за что. Ведь он никогда и никому не сделал ничего плохого». Кроме девушки, еще даже школу не окончившей. «Они были прекрасными ребятами из приличных семей». У которых, видимо, было нормально всемером набрасываться на беззащитную девушку. У Гарри появилось навязчивое желание подпалить газеты, откуда эти ублюдки улыбались с фото в черной рамке. – Надо было... надо было сообщить в полицию. Их бы упекли, – Стайлс услышал себя словно со стороны. Почему-то руки у него затряслись. Может, потому что у него тоже была сестра, хоть и старшая. – Вэл боялась, что кто-то узнает. Ей было стыдно. Она не понимала, что не виновата. Я понимал. Валия не хотела, чтобы кто-то знал. Валия не хотела, чтобы знал Зейн. Это убило бы ее. И его тоже. Гарри чуть крепче сжал его пальцы и поднес к своим губам, осторожно дотрагиваясь до костяшек. Хоран вздрогнул. По темным омутам прокатилась рябь, снова отражая лампочки, как огни Вселенной. – Значит, ты все же ангел. Хоран промолчал. На следующий день Гарри получил дату . Ровно через месяц. Без права на обжалование. Кажется, земля поплыла из под ног. Лиам успел схватить лист одной рукой, Гарри другой и безуспешно пытался достучаться до него. Гарри не слушал. Гарри не мог. Тогда Пейн отволок его в медицинский пункт, где он разрыдался, пока Луи гладил его по голове и поил гадкими каплями, которые совсем не успокаивали. Наоборот, от привкуса горечи его выворачивало, но он был благодарен, что Луи не шептал на ухо всякие там: «Это должно было случиться» и «Я же предупреждал», а просто гладил по голове и побалтывал электрическим чайником, чтобы накипь немного улеглась на дне. Пейн говорил ему расслабиться и не думать. Расслабиться и не думать. И не думать. Гарри хотелось ударить его — легко Лиаму говорить. Он же, черт возьми, любит Луи (И не спрашивайте, откуда он знает, он же не слепой, черт возьми). Луи, если повезет, проживет свои восемьдесят, а у Найла нет этого времени. Ему и двадцать не стукнет. Он не мог проходить мимо его камеры, от чего-то чувствуя вину. Сначала долго помогал разгребать документацию, потом зачем-то ушел помогать на кухню, хотя его никто не просил. Там почему-то все поняли. Может, слухи ходили по блокам, может, лицо у него было такое, но ему позволили чистить картошку. И он чистил, чистил, чистил... пока смена не закончилась. Правосудие было гнилым. Гарри всегда думал, будто суд — дело справедливое, но в действительности, как наказать семерых ублюдков, чтобы при этом не опорочить честь чьей-то сестрички, которая даже не виновата в том, что над ней совершили преступление. Стайлс не знал, как бы он поступил. Настучал бы в полицию? Но если бы его слезно просили не делать этого, то как бы он поступил, чтобы не оставлять тварей безнаказанными? Гарри сомневался. Ангел не сомневался ни мгновение. Он не сбежал, совершив свое дело. Он сказал: «вызывайте полицию» и ждал, не пытаясь скрыться. Он знал, что совершил преступление и был готов за него ответить. Гарри был не готов. Ему не хотелось вести его по коридору, пристегивать к чертовому стулу. Не хотелось стыдливо прятаться дома несколько дней и искать в себе силы. Он думал, что Найл не захочет его видеть, но руки привычно потянулись сквозь решетку, и пальцы переплелись машинально. Стайлс с облегчением выдохнул. – От тебя пахнет чизбургером, – Найл прикрыл глаза и втянул воздух ноздрями. Гарри действительно перехватил бургер в закусочной. Удивительно. Но Найл же сказал в первый день, что любит есть. Хоран дотронулся до его щеки. – Я скучал по тебе, кэп. Ты не заходил в наш блок, я боялся, что моя история заставила тебя ненавидеть меня. Гарри покачал головой, не зная, что ему сказать. «Прости, но тебя убьют током. Возможно, я буду палачом»? «Ты убийца и это с самого начала было не правильно»? «У тебя красивые глаза, я вижу в них Вселенную»? «Ты умрешь через месяц»? Найл улыбнулся. Понимающе и тепло. Как не улыбаются убийцы. Обычные убийцы. Гарри достал ключ. – Не надо, – Найл отпрянул от решетки и прижался к стене. Сейчас он все меньше походил на преступника, все больше на перепуганного паренька. – Тебе нельзя. Стайлс знал, что нельзя. Ни в коем случае нельзя заходить в камеру к заключенным одному. Нельзя делать это после отбоя. Нельзя-нельзя, много всяких нельзя. Найл мог бы оглушить его и сбежать. Найл мог бы убить его. И на мгновение Гарри засомневался, но все же повернул ключ в замке и вошел в камеру. Найл продолжал жаться к стене, когда Гарри подошел. Секунда, и они приникли друг к другу, опьяненные странной близостью, отсутствием между ними решетки, остервенело целуясь, торопливо щупая друг друга, словно озабоченные подростки... но, черт возьми, именно ими они и были в этот запретный момент, в эту чертову ночь. Стайлс толкнул Хорана на узкую койку, наваливаясь сверху. Она была жесткой и неудобной, и Найл даже стукнулся об нее, но не издал ни звука. И не попытался его обезвредить и сбежать, просто обхватив его шею руками, но не в попытке придушить, а поглаживая и лаская. Гарри отдал бы все на свете, чтобы они сейчас оказались у него дома, но на самом деле сейчас было важно лишь то, что рядом был Найл. Мягкий и податливый под его поцелуями и торопливым трением. Но раньше, чем Гарри успел проникнуть своей рукой под тюремные штаны, кто-то схватил его за шкирку и оттащил от заключенного, толкая к решетке. Гарри узнал Лиама. Найл почти испуганно забился в угол, пытаясь перевести дыхание. – Какого черта, недоумок? – прошипел Пейн, за шкирку выволакивая Гарри из камеры и закрывая дверь своим ключом. Гарри лихорадочно отвел глаза. – Что ты делаешь? Что, черт возьми? Да не смотри ты на меня такими идиотскими глазами, тут везде камеры, я думал ты с ума сошел. По коридору со всех ног несся Луи. Кажется, он запыхался. Томмо смотрел на них обеспокоенно, держа в руках чемоданчик. – Я не опоздал. Ничего не случилось? – спросил Томлинсон, пытаясь отдышаться. Гарри успел поблагодарить бога за то, что была смена Луи, а не другого врача. Эти двое не настучат. Стайлс на это надеялся. – Пока ничего, – прохрипел Пейн. – Только кому-то придется поговорить с Саймоном. Ты больше никогда... – Это все я! – У Найла с заметным дрожанием прорезался голос. Луи и Лиам недоверчиво покосились в его сторону, где Хоран пытался привести себя в порядок, если это вообще возможно для заключенного. – Это я заставил его, он не хотел. Не наказывайте его. Я шантажировал его, что откушу себе язык, если он не зайдет ко мне в камеру. – Иисусе, Хоран, мы не слепые, на пленке ясно видно, что это не так! – рявкнул Пейн. Гарри сжался, пряча глаза. – Слушай, сопляк, не играй в эти игры. Обошлось сегодня, но не обойдется завтра. Ты не можешь влезать к каждому заключенному в камеру и лапать его за яйца. – Как бы сильно не хотелось, – вставил Луи, кусая губы. Стайлс сумел различить в его глазах что-то знакомое, до жути болезненное, и еле-еле сумел отвести взгляд. Гарри почти не слушал. Он смотрел на Найла, который, пытаясь его подборить, робко улыбался, показывая большой палец. Хоран не терял контроль над собой. Ангелы вообще теряют контроль? «Все окей», – говорил его вид. Не все. Ты скоро умрешь. Скоро. Совсем скоро.