Судьба и обстоятельства

Она не двигалась, когда он отвернулся от нее и, не говоря ни слова, продолжил собирать последние бумаги, разбросанные на столе, захватывая их рукой и резко кладя в свой портфель. Бумаги, которые он складывал, при этом шелестели, будто возражая ему. Маргарет наблюдала, как он выполнял ритуал упаковывания бумаг. Она по-прежнему держалась прямо, и руки были соединены перед ней. Она едва могла в это поверить, но на нее нашло чувство спокойствия после всех колеблющихся в ней эмоций, чувство окончательного прощения после их последнего необычного обмена слов. Она следила за решительными движениями его быстро работающих рук, когда они перемещались от стола к портфелю, перед тем как все окончательно было собрано. Выражение его лица стало каменным, надменным и гордым, словно он преднамеренно стремился держать дистанцию, заручаясь чувством отдаленности от того, что только что произошло. Она видела это. Она чувствовала это. Те напряженные остатки нитей вынужденной вежливости, которые с трудом образовались между ними с того момента, как он сделал ей предложение, наконец безвозвратно оборвались. «Ты любишь его, Маргарет? Он любит тебя так, как ты заслуживаешь, чтобы тебя любили?» — его голос эхом раздавался в ее голове, словно он произносил эти слова вслух еще раз. — «Ты любишь его?» «Всем своим сердцем…» Она все еще не могла поверить, что Генри произнес такие откровенные и интимные слова, а она, в свою очередь, высказала ему свои мысли. Она чувствовала, что в этот странный момент объяснения что-то изменилось, словно калейдоскоп изменил привычную картину, и они все потеряли. Она осталась с болью утраты по дружбе, которая когда-то существовала между ними. Он расторг привязанность, которую чувствовал к ней — если она действительно смогла тронуть его сердце. Определенно, она скорее считала его сдержанным, чем романтичным, и была уверена, что он не будет долго переживать из-за поднятых сегодня вопросов. Перед ней, однако, по-прежнему стояла дилемма: как ей все объяснить Джону. Рассказывая ему о Фредерике, она знала, что должна была развеять страхи относительно его неправильного представления о личности собственного брата. Но объяснить ситуацию с Генри… Она не могла представить, какая у него может быть реакция. Возможно, после всего она должна сохранять молчание — и все же она не знала, как она сможет молчать теперь, после того, что он сказал ей с поразительной проницательностью, что он подозревал о неравнодушии Генри к ней. Сможет ли она действительно рассказать ему о тех чувствах, которые выразил Генри своим желанием жениться на ней? Сейчас, благополучно собрав бумаги, Генри потянулся за шляпой, которая лежала поверх обеденного стула, рядом с тем местом, где он сидел. — Я пойду, — сказал он, его голос был торжественным, как у адвоката, покидающего своего клиента. Если она ранила его тщеславие, то он не позволил ей увидеть этого. Вместо этого он держался решительно и высокомерно. Его темные глаза не показали эмоций, когда взгляд спокойно остановился на ней. — Конечно, — сказала она. В такой безобидной и непривычной ситуации она задавалась вопросом, как она должна обращаться к нему? Какое у нее должно быть поведение? Должна ли она притвориться, что это была простая встреча — и все, что они не говорили ни о чем серьёзном, и просто продолжать все, как раньше? Как она сможет сделать это? Как успешно достичь такого положения? Это не был, конечно, последний раз, когда она видела его, потому что они были связаны своей семьей. Внутренняя природа их близких отношений с Эдит и Максвеллом предотвращала длительное отчуждение, которое могло быть между ними, даже если бы они пожелали того. Но могла ли сложиться между ними снова та старая, легкая фамильярность их прошлой дружбы? Она не могла определить этого, как и правдиво признаться самой себе, что она на самом деле желала этого. — Я провожу тебя, — она решила выйти из этой нелепой ситуации, в которой оказалась, и бросила вызов неловким эмоциям, пытавшимся крепко поселиться в ней и овладеть ее непоколебимым чувством уверенности. Он кивнул в сдержанной манере, согласившись с ней. Держа голову высоко, с достоинством она степенно пошла впереди него и вышла из комнаты. Он шел рядом с ней, когда они вышли к лестнице, а потом спустились по ней к входной двери, не говоря ни слова и ведя себя как два незнакомца. Дом был необычно тихим. В это время дня она ожидала увидеть или услышать шаги слуг. Но никто не прошел мимо них. Никто не пересек пустое пространство холла. Она не слышала ни голосов, ни даже болтовню слуг и вовсе не имела понятия, где могла быть миссис Торнтон. Все было тихо и неподвижно. Она остановилась, когда ее короткое путешествие завершилось. Генри подошел к ней и встал рядом, когда она открыла входную дверь, за которой бушевала непогода. Ветер был таким же порывистым, как ее собственные эмоции, поднявшиеся в ней как неожиданная волна. Все ее тело невольно задрожало от холодного дуновения ветра. — Я очень благодарна тебе за помощь, которую ты мне оказал в отношении моей недвижимости здесь, в Милтоне, — начала она, ее внимание было обращено на Генри, потому что она хотела, по крайней мере, выразить ему свою благодарность за управление делами. На мгновение его безразличное выражение лица смягчилось, согрев беспечные глаза, но затем его губы сжались в прямую, решительную линию, едва двигаясь, когда он ответил уступчиво и формально, как вел себя с каждым, с кем он обязан был работать. — Я был рад помочь тебе. Она знала, что он, как юрист, должен быть привычен к искусству монолога, но теперь он был сдержан и упрямо сохранял молчание, как и она. Они стояли лицом друг к другу перед открытой дверью. Оба осознавали, что они хотели сказать друг другу не более, чем небрежные слова прощания. Он внезапно склонил голову, выказывая уважение. — Прощай, Маргарет. Он не стал медлить и ждать ее ответа, переступив через порог дома, и быстро спустился по ступенькам в пустой двор фабрики, надев шляпу, края которой он крепко сжимал. Ноги стучали о камень, когда он поспешно уходил прочь, и портфель колебался в руке в ритме его оживленной ходьбы. Он не обернулся, чтобы взглянуть на нее, но она знала, что он не будет оборачиваться. Она задержалась у открытой двери. Ее ноги неподвижно стояли, словно мраморные плиты, когда она наблюдала, как пиджак отчаянно колеблется у его ног от неумолимого ветра. Его голова склонилась немного вперед, чтобы оградить лицо от дождя, который шел неустойчивыми порывами и поселился на ее коже, где платье не закрывало ее. Она оставалась стоять там, не обращая внимания на окружающую ее стихию, безразличная и неподвижная, видя, как отступающая фигура Генри исчезает из поля зрения на Мальборо-стрит. Бросив на него последний взгляд, она почувствовала, как ее наполнило бесконечное облегчение. Она видела, как грациозно Генри склонил голову, осознав, что в ее сердце не могло быть никого, кроме Джона, который будет смотреть на нее как муж смотрит на жену, никого, кроме Джона Торнтона, которого она будет приветствовать как своего возлюбленного. Ее возлюбленный! Эта мысль сверкнула, как огонь, в ее голове. Она была по-прежнему шокирована распутным потоком своих эмоций, невод этого необъяснимого потока заставлял ее желать близости, глубины которой она еще никак не могла постичь. Она принадлежала Джону. Ему одному. Ему навечно. Что бы ни случилось, ее будущее было неизменно, и она не имела ни силы, ни желания, чтобы изменить его. И теперь Генри знал это, потому что она была неспособна отрицать эту простую истину. Он знал, без сомнения, что деньги никогда не были причиной их будущего союза. В этот момент она могла видеть, как перед ней лежала открытая книга ее жизни. И она знала, что если опустит взгляд на эти страницы, то увидит, что одна из глав была завершена сегодня, конец был написан, когда Генри покинул фабрику Мальборо. У себя в голове она сознательно признала это, ощутив облегчение, и обнаружила, пролистывая страницу, что она была чистая и незапятнанная, в предвкушении того, что произойдет дальше. Новая глава ее жизни ожидала записи. Она была настроена решительно. Она найдет способ объяснить все Джону. *** Несмотря на то, что его глаза были опущены на бухгалтерскую книгу, когда он сидел, ссутулившись над ней, он не видел ничего, что было написано на страницах. Вместо этого все, что было перед ним, — это смутная амальгама фигур, которые менялись и крутились перед глазами, сливаясь и проплывая, словно черные пятна, разлитые в воде. Моргнув, чтобы восстановить фокус зрения и выдернуть свое внимание из того состояния неопределенности, в которое он невольно попал, он увидел тщательно написанные цифры, переставленные в грамотное целое. Положив свое перо на книгу учета, он облокотился на стол и потер пальцами лоб, перед тем как позволить своей голове безучастно опуститься на открытые ладони. Он закрыл глаза, отгородившись от серого света, который пробивался через окно, и предался мыслям о прекрасной виновнице, преследовавшей его с тех пор, как он покинул дом, позволяя ей кружить в своем разуме с такой сладко-горькой остротой, которая создавала неистовую боль в его сердце и раскалывала его, словно стекло. Однажды, будучи виновным в неправильном истолковании привязанности между братом и сестрой, он знал, что не совершит ту же самую ошибку сейчас. Он осознавал склонность Генри Леннокса к Маргарет, словно он сам был в этом положении как претендент на ее сердце, а не его победитель. Хотя он знал, что поведение Маргарет не выходило за рамки простого дружественного отношения к Генри Ленноксу, и хотя он знал, что не может направить обвинение в ее сторону, по-прежнему внутри у него все содрогалось, когда он думал, что ее тетя и кузина считали Генри Леннокса возможным для нее женихом, — и Генри Леннокс сам стремился к такому положению в сердце Маргарет. Боль стиснула его, он не мог выносить жестокого бремени подобных мыслей. Даже Маргарет отклонила такую идею, когда они коснулись этой темы. И все же он был одержим проклятой ревностью. Ревностью, что Маргарет была знакома с Генри Ленноксом гораздо дольше, чем с ним. Он осознавал, что они проводили много времени вместе, когда он не был частью ее жизни. Это раздражало его больше, чем он мог признать ранее. Сейчас он оказался беспомощно побежденным удушающими объятиями зависти, которая угрожала сломать его, если он допустит это. По-прежнему он мучил себя яркими картинками ее жизни до того, как они встретились, ненавидя себя за это все время, но не в силах остановить навязчивый, злостный соблазн. Он вертелся в фатальной пустоте противоречивых эмоций, где логика и растерянность, ревность и здравый смысл слились, стали одним и тем же. Наполненный ненавистью к себе, он без пощады раздирал себя словно дикое, свирепое животное. Неужели он никогда не научится жить без этого чувства? Он однажды уже был глупцом в своей губительной ревности. Неужели ему всегда было суждено быть таким? Он опустил голову на руки, стыдясь, виня себя в своих мучениях. «О, Маргарет! Как я мог сказать такое, зная, что ты должна встретиться с Ленноксом, когда в твоей голове еще были свежи мои резкие слова? Какое бремя я взвалил на тебя своей горькой ревностью?» Оторвав руки от лица, он резко выпрямился на стуле, вызывая громкое и неблагозвучное скрипение, когда он встал на ноги и повернулся к ближайшему окну, подавленно посмотрев на заброшенную пристройку напротив. Он знал, что она была где-то в доме и обсуждала вопросы, которые Генри Леннокс желал решить с ней. После того, что произошло между ними перед завтраком, он не мог представить, как она справилась с тем, что узнала от него. Ее шокированное, бледное лицо часто посещало его мысли. Ее ужас был очевиден ему, совершенно явен. «Судьба и обстоятельства», — подумал он. Судьба свела их вместе, и, в свою очередь, с фаталистической уверенностью обстоятельства связывали их друг с другом, как ветви вечнозеленого дерева. Были и семьи, его и ее, каждые из которых немного усмирили свое беспокойство из-за предстоящей свадьбы. У Маргарет была сомневающаяся тетя Шоу, которая рассматривала Генри Леннокса более достойным женихом для своей племянницы. Сам характер близкой дружбы Генри Леннокса с Маргарет, как брата мужа ее кузины, будет сохранять эту незначительную связь. Он был, в сущности, близок с ней как любой другой ее лондонский родственник. Определенно, он был неотъемлемой персоной в их обществе, разделяя те же стремления и взгляды, которые остро противопоставлялись с теми, которыми, как знал Джон, обладала Маргарет. Он сознавал горький и разрастающийся конфликт в разуме, поднимающийся в нем от мысли об ее семье. Как он мог настоять, чтобы Маргарет разорвала эту связь, лишившись утешения, которое она должна получать от своей семьи, даже если бы это означало, что отныне он будет существовать для нее на заднем плане? Как он мог просить ее пожертвовать единственными оставшимися родственниками в Англии, чтобы оставить их? Он не мог, он знал, что он не мог так поступить, несмотря на все его менее чем дружественные чувства к Генри Ленноксу, — и не сможет! Нет! Он строго сопротивлялся этому искушению! Несмотря на свое непростительное поведение этим утром, он не стремился управлять Маргарет, как другие мужья управляли своими женами. Она не была его подчиненной и никогда не будет в его глазах! Даже в его теперешнем состоянии смятения в его сердце играла истинная мелодия любви, которую он чтил превыше всего, и, хотя он мог неумело и слепо допускать промахи по бурному пути к счастью, он приложит все усилия, чтобы сберечь ее. Он не будет наблюдать, как иссушает вредный яд неблагоразумной ревности его захваченное агонией тело. Ради его и Маргарет пользы он научится контролировать его сокрушительное воздействие. Он оторвал взгляд от пустой пристройки и несчастными глазами взглянул в сторону дома, который стоял поблизости, на другом конце двора фабрики, и у него перехватило дыхание. Сердце застучало быстрее. Он увидел ее: видение, ангела, прекрасную виновницу, которая управляла каждой его мыслью. Она стояла в дверях дома, ее глаза смотрели прямо, словно она искала что-то — или кого-то. Она была совершено одна. Его быстрый, проницательный глаз не увидел признаков Генри Леннокса. Он, должно быть, оставил ее, они закончили встречу. От этой мысли, такой приветственной его израненному, несчастному сердцу, он почувствовал такое облегчение, что на глаза навернулись слезы. Ветер так настойчиво тянул подол ее платья, что из-за обилия юбок она стояла в колыхающихся мягких, шелковых волнах, отчего стали видны белые юбки, спрятанные под платьем. Он не мог поверить, что она не ощущала холод ветра, хотя она, казалось, забыла о нем, словно была полностью равнодушна к суровой стихии. Она даже не стремилась убрать те выбившиеся завитки волос, которые высвободились из прически и свободно порхали по лицу. Она не пыталась защититься от изморози дождя, мелкие брызги которого мешали ему ясно смотреть на его видение. Он жаждал, что она немного повернет свою голову так, чтобы увидеть его, смотрящего на нее, он стремился вновь задержаться в нежном, любящем взгляде и дышать этой прекрасной сущностью, к которой жалобно взвывала вся его суть. Но она не посмотрела на него. Не увидела. Она не знала о его бдительном присутствии, когда задержалась на пороге дома, перед тем как, словно осознав холод, она обхватила себя руками и решительно повернулась к дому, закрыв дверь и исчезнув из поля его жаждущего взгляда. Ощущая потерю, но стойко подавляя желание вернуться домой и найти ее, он отвернулся от окна и вернулся к своему столу, чтобы попытаться вернуть мысли к рабочим вопросам, которые требовали его внимания. Он решил, что даст ей время побыть в одиночестве, хотя он жаждал быть с ней и объяснить, что он чувствовал впоследствии своего раннего признания. *** На каминной полке часы пробили три часа. Все было тихо. Миссис Торнтон сидела на своем обычном месте, ее нагроможденная корзина для вышивания стояла на полу рядом с ней, трудолюбивая иголка охотно порхала над льняной салфеткой, на которой она вышивала инициалы своего сына. Изредка, отрываясь от своей скромной работы над тканью, которую она извлекла из своего гардероба, привезенного в Милтон, она рассеяно задавалась вопросом, сколько салфеток и льняного белья миссис Торнтон украсила так же любяще и скрупулезно инициалами своего сына, потому что это казалось ей, по-видимому, бесконечно важной задачей. Глаза Маргарет опустились на собственный маленький, миловидный кусок ткани, который был, конечно, далек от совершенства, но тем не менее аккуратным и вполне приемлемым. Маргарет почувствовала, как щупальца скуки поползли, словно усики плюща, сквозь ее тело, вызывая недовольство, что их пробудили. Она никогда не находила удовлетворение в таких вещах, как вышивка. Это будет для нее всегда совершенно ничего не стоящим занятием. Она отложила свое шитье на колени и задумчиво взглянула в окно. Ее мысли неизбежно вернулись к Джону. Она не видела его с ужасного завтрака, когда она не знала, как себя вести после его возмутительно прямолинейной оценки чувств Генри, но она осознавала острое чувство потери, что их разделило так много часов, из-за которых в ней возрастало волнение. Конечно, с тех пор как она вернулась с Джоном в Милтон, кроме ночей, когда они удалялись с большим нежеланием в отдельные спальни, это было самое долгое время, когда они были вдали друг от друга, потому что он не вернулся домой на обед. Она знала, конечно, где он был, но она запрещала себе идти к нему. Это не останавливало, однако, ее желания увидеть его. После слов, сказанных этим утром, она едва знала, что скажет ему, когда он вернется домой. Она знала, что должна была попытаться объяснить ситуацию с Генри, рассказав Джону о том дне, когда Генри посетил Хелстон и что произошло между ними. Она не хотела больше ничего скрывать от Джона. Молчание о Фреде почти унизило ее в его глазах, и она не будет снова рисковать. Его хорошее мнение о ней, его вера и любовь были слишком дороги ей. Хотя сейчас ситуация была другой, он все-таки имел предположение о чувствах Генри, и она желала, чтобы он знал, что она никогда не поощряла и не искала эту привязанность. — Вы с Джоном должны составить четкие планы на свадьбу, Маргарет. Из того, что я вчера поняла от Фанни, факт того, что ты живешь под этой крышей, по-прежнему не замужем и без назначенной даты, начал разжигать сплетни в Милтоне. Неожиданные слова миссис Торнтон проникли в мысли Маргарет, как топор, поражающий первым фатальным движением ствол дерева, выводя ее из размышлений о том, как она будет все объяснять Джону о Генри. — Следовало ожидать, что люди начнут говорить, — продолжила миссис Торнтон, и ее губы скривились. — Это не очень хорошая ситуация. — Я понимаю, — спокойно ответила Маргарет, задаваясь вопросом, думала ли миссис Торнтон, что Маргарет в конечном счете должна переехать к Фанни до замужества, и каждая клеточка ее поднялась в тревоге от такой мысли. — Но я нахожусь под Вашей и Диксон защитой. Все было бы не так, если бы я находилась в этом доме без компаньонки. Возможно, Фанни немного преувеличила? — так мягко добавила Маргарет, что это отняло у миссис Торнтон любое желание к провокации из-за неуважительного отношения к имени ее дочери. — Особенно сейчас, когда я вернулась в Милтон только несколько дней назад. — Я осмелюсь сказать, что слуги умеют рассказывать красивые сказки! — возразила миссис Торнтон, осторожно взглянув на дверь, словно она ожидала увидеть кого-то, слоняющегося там и подслушивающего их разговор. — Я полагаю, что они будут говорить. Моя ситуация, в конечном счете, немного нетрадиционная. Глаза миссис Торнтон в тревоге расширились, зафиксировавшись на Маргарет. — Мягко говоря! Совершено необычно для невесты выходить замуж не из своего дома! Я немного потрясена, что твоя тетя разрешила такое! Маргарет пристально и с молчаливым вызовом посмотрела на миссис Торнтон. — Я, может быть, не следую традициям так, как остальные, но я не могу угодить другим в ущерб своему и Джона желанию. — Если Вы задержитесь с выбором даты свадьбы, Маргарет, твоя репутация определенно будет скомпрометирована! Ты ведь не желаешь этого? — Что ж, мой характер, как я помню, всегда вызывал вопросы, и я подвергалась пристальному вниманию. Я ничего не могу поделать с тем, что другие люди могут подумать. — Как бы то ни было, это нельзя откладывать. Как только с датой будет улажено, придет конец всем разговорам, которые появились в городе! — несколько лукаво ответила миссис Торнтон. — Как судья, Джон занимает высокое положение в Милтоне, и для его хорошей репутации будет пагубно, если вы задержитесь с приготовлениями. — Уверена, что никто преднамеренно не будет стремиться очернить его имя. Я считаю, что его слишком ценят и уважают. — Всегда есть те, кто будет стремиться унизить его. — Это не значит, что они обязательно преуспеют в своих действиях, — ответила Маргарет. — Те, кто знают его, осознают, что он благородный человек. Они не отвернутся от него из-за сплетен, — она увидела, как миссис Торнтон приоткрыла губы, и быстро продолжила, останавливая любые слова, которые миссис Торнтон, возможно, готова была произнести. — Но я поговорю с Джоном сегодня насчет даты свадьбы. Это последнее заверение, казалось, немного сняло беспокойство, которое появилось на лице миссис Торнтон несколькими минутами ранее. — Я ценю это, спасибо, — любезно ответила она. — Особенно, когда нас пригласили на обед к Фанни и ее мужу в четверг. Впервые Маргарет услышала о приглашении и поняла, почему миссис Торнтон была так настойчива насчет даты свадьбы. — Я не знала, что нас пригласили. — Я получила приглашение этим утром, — ответила миссис Торнтон. — Похоже, ты наконец сможешь увидеть впечатляющие проекты Фанни для детской. *** Прошло несколько часов. Миссис Торнтон заказала чай. Она и Маргарет пили его вместе, потому что Джон по-прежнему не вернулся домой. Избегал ли он ее? Все еще сердился на нее из-за встречи с Генри, несмотря на то, что сам сказал о чувствах Генри к ней? О! Как она ненавидела это незнание! Если бы он был здесь, в комнате, она смогла бы распознать что-то по выражению его лица. Но, лишившись его присутствия, она могла только представить, что он мог думать. Ее мысли оказались под непослушным прессом сомнения, хотя внешне ее самообладание оставалось совершенно безупречным. Ее взгляд блуждал по комнате, в то время как ее осанка была пряма и она держалась со спокойным изяществом, которое привычно увековечивало ее движения, когда она отпила чай из хрупкой китайской чашки, прежде чем осторожно поставить ее на блюдце, лежащее на коленях. Разговор между ней и миссис Торнтон развеялся среди тишины комнаты, они предпочитали сохранять молчание. Это было облегчение для Маргарет. Она не была склона к беседе, потому что ее мысли были поглощены Джоном, поэтому между двумя женщинами царило молчание, каждая разделяла свои мысли и была счастлива оттого, что не чувствовала никаких обязательств, чтобы говорить или слушать другую. Затем она услышала это. Звук шагов на ступеньках… две пары ног и глубокое бормотание двух мужских голосов… Его голос! Она сумела подавить вздох облегчения, который поднялся внутри нее, чтобы миссис Торнтон не смогла его услышать. Ее сердце сжалось в груди от ожидания и чувства страха, когда она сильно вцепилась в свое блюдце, пытаясь не выдать внезапную дрожь, которая завладела ее руками. Пульс забился с такой силой, что ее тело начало дрожать. Ей пришлось поставить чашку — если бы она держала ее дальше, чай начал бы просто выплескиваться из нее. Она обратила внимание на маленький стол рядом с собой и осторожно поставила чай. О! Почему она так дрожала? Это был только Джон! Она не боялась его! Она не боялась ничего, кроме того, что он мог подумать о ней плохо… Ничего, кроме этих нежеланных, но постоянных сомнений, которые она чувствовала, зная, что должна объяснить ему, что Генри однажды делал ей предложение… Миссис Торнтон также услышала приближение мужчин и взглянула в сторону Маргарет, словно оценивая ее реакцию. Маргарет заметила, что черные брови немного сдвинулись, когда глаза мимолетно остановились на ней, и она опустила свою голову, задаваясь вопросом, были ли очевидны взволнованные эмоции на ее лице. Другим голосом, как она поняла, был голос Максвелла, и она посмотрела на дверь, когда они бок о бок вошли в комнату. У нее перехватило дыхание, когда наконец она увидела перед собой Джона, его фигуру, такую сильную и внушительную. Она поприветствовала Максвелла с привычной любезностью, которую от нее ждали, но в действительности она видела только Джона. Он наполнил воздух вокруг нее мощью своего присутствия и, как неустанно море тянет к берегу, привлек ее ищущий, неуверенный взгляд к себе. Его глаза захватили и пронизывали ее. Она не знала, о чем он думает, и, когда она посмотрела в эти умоляющие кобальтовые аллеи, которые вели прямо и верно в мистическую область его души, ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди, желая соединиться с ним и искать единства, которого оно жаждало. Это была только мимолетная йота времени, в которой их взгляды встретились, ничего более, но все же за этот короткий миг в его робком и мягком взгляде она увидела абсолютное, безграничное желание быть прощенным. — Я пришел, чтобы попрощаться с вами. Словно дикий, неприятный нарушитель, шутливый и отрывистый тон знакомого голоса Максвелла безжалостно проник в ее мысли и насильно вырвал ее в настоящее, оставляя ее немного потерянной своим властным призывом. Она растеряно улыбнулась, когда ее взгляд от Джона устремился к Максвеллу. — Но я думала, что вы собирались посмотреть фабрику? — ответила она, немного нахмурившись, когда встала и пошла туда, где стояли Максвелл и Джон, по привычке сцепив руки перед собой. — Ты можешь успокоиться, Маргарет, потому что мистер Торнтон только что удосужился провести мне экскурсию по фабрике Мальборо, — любезно кивнул он в сторону Джона, стоявшего рядом с собой. — И я должен сказать, что впечатлен. Я никогда не видел ничего подобного! — Это невероятно, не правда ли? — ответила Маргарет, и ободряющая улыбка появилась на ее лице, когда она услышала энтузиазм Максвелла, потому что это означало, что он вернется на Харли-стрит и поделится этим с ее тетей и кузиной. — И ее границы расширятся после возобновления работы. — О каких границах ты говоришь? — заинтересованно спросила миссис Торнтон со своего места. Она с любопытством смотрела на Маргарет. Маргарет, заговорив, знала, что теперь у нее не было другого выбора как продолжить свои мысли. Ее щеки густо окрасились, когда она высказала свое мнение. — Ну, у людей есть столовая, чтобы есть в ней, — сказала она, ее глубокое желание установить более дружеские отношения с теми работниками, которые вскоре будут работать на фабрике Мальборо, придавало ей оптимистичность. — Со временем, возможно, появится классная комната для детей или, может быть, комната для отдыха, куда рабочие могли бы прийти в свой перерыв. Менее чем очарованная настойчивостью Джона сделать столовую для рабочих, миссис Торнтон произнесла с недоверчивым упреком. — Я думаю, что столовой вполне достаточно, Маргарет. Все остальное можно рассматривать как снисходительность. — Снисходительность? — спокойно спросила Маргарет. — Я уверена, что такая вещь, как образование, не может рассматриваться исключительно как снисходительность. Ведь оно необходимо. Умение читать и писать — это базовые навыки, не так ли? Выражение лица миссис Торнтон потемнело, и на бледных щеках появился румянец, слишком явно говоривший, что она чувствовала себя некомфортно. Маргарет заметила волнение миссис Торнтон и поспешно смягчилась — у нее не было намерения нанести оскорбление. В действительности, она просто говорила от своего сердца, не желая порицать ее. — Я сожалею, — с кающейся улыбкой сказала она. — Я не имела в виду, что это нужно сделать, а скорее предположила возможность. Пожалуйста, поверьте, что я не хотела оскорбить Вас. Вымученная улыбка появилась на тонких губах миссис Торнтон, когда она приняла извинения Маргарет, хотя ее глаза мимолетно вспыхнули на сына, чтобы увидеть, что его лицо скрывало явные эмоции относительно планов Маргарет. — Вам лучше побеспокоиться, мистер Торнтон. Как кажется, Маргарет мечтает о настоящей утопии на фабрике Мальборо, — рассмеялся Максвелл, его беззаботная, братская привязанность рассеяла напряженность, которая появилась, словно облако, в комнате от импульсивных слов Маргарет. В действительности, он, казалось, не заметил то разногласие, которое пульсировало между Маргарет и Джоном. — Видимо так, — ответил он, когда его глаза устремились к ней. — Я не совсем уверен, что твоя тетя сделала бы такое! Или Эдит, если на то пошло! — Максвелл снова усмехнулся, когда образ тети Шоу и Эдит пришел ему в голову. Он подмигнул ей. — Но я чувствую, что Милтон очень хорошо подойдет тебе! По-прежнему она не могла различить чувства Джона. Она чувствовала, как его взгляд задержался на ней, но его глаза были затворены, а эмоции были скрыты преградой. Ее сердце поникло. Обычно он возражал ей или соглашался с ней, теперь она получала только молчание. Она повернулась к Максвеллу. — Когда ты едешь обратно в Лондон? — В следующую среду. — Могу я попросить тебя взять письмо для Эдит? Я написала ответ на письмо, которое она отправила мне, — решительно она заставила себя думать о более приятных вопросах, отводя разговор подальше от фабрики и ее будущего. — Я думаю, что она будет рада моему ответу, — она подошла к буфету, где лежало написанное письмо, чтобы передать его в ожидающие руки Максвелла. — Она будет рада услышать, что я вскоре вернусь на Харли-стрит. Краем глаза она заметила, что выражение лица Джона быстро изменилось от ужасного испуга, хотя это было мимолетно и едва уловимо. На сердце стало легче от этой краткой заметной эмоции, и она вспомнила момент, когда он вошел в комнату и посмотрел на нее с такой серьезной надеждой и мольбой, чтобы все снова исправить. «Простить и быть прощенным…» — Я передам его, как только вернусь на Харли-стрит, — сказал Максвелл, положив письмо в карман своего пиджака. — Теперь я должен попрощаться. Мой брат, мистер Торнтон, просил меня извиниться перед Вами за то, что он не смог лично поблагодарить Вас за гостеприимство, оказанное нам обоим во время нашего визита, но его вызвали по срочному делу, которое не позволило ему прибыть сюда лично. — Я хорошо осознаю тот факт, что мистер Леннокс чрезвычайно занятой человек, капитан Леннокс, — ответил Джон с притворным хладнокровием. — Я все понимаю. Максвелл склонил голову и направился в сторону миссис Торнтон. — Было приятно познакомиться с Вами, миссис Торнтон. Я уверен, что в следующий раз мы встретимся на свадьбе — Маргарет должна раскрыть, когда состоится счастливое событие. — Я уверена, что нас просветят, как только Джон и Маргарет обсудят этот вопрос более основательно. Маргарет не смотрела на Джона. Однако она чувствовала силу его взгляда на себе, как будто его взгляд касался ее кожи. Словно его пальцы на самом деле скользили по ее шее и спине. — Как скажете, миссис Торнтон, — ответил Максвелл с почтительным поклоном, прежде чем повернуться к Маргарет и Джону. — Ну, Маргарет. Мы скоро вновь встретимся. — До свидания, Максвелл. Счастливого пути, — она наклонилась вперед и слегка оперлась на его руку, ласково поцеловав его в щеку. — Спасибо. Когда он простился с ними, Джон пошел проводить его, и они оба покинули комнату, оставив Маргарет наблюдать за ними. Услышав их шаги на ступеньках, она подошла к окну и выглянула во двор фабрики, увидев через несколько мгновений быструю, живую походку Максвелла, который шел к открытым воротам. В комнате воцарился покой. Миссис Торнтон принялась за вышивание, ничего не сказав. Она даже не стремилась упрекнуть Маргарет в желании создать школу или комнату отдыха для рабочих, чего Маргарет ожидала, как только Максвелл расстался с ними. Вместо этого была тишина. «Они ушли», — подумала Маргарет, наблюдая, как второй ее родственник с Харли-стрит исчез за пределами улицы. *** Маргарет удалилась вскоре после ужина. Из-за постоянного присутствия миссис Торнтон как молчаливого стражника, вечно смотрящего и слушающего, Маргарет казалось, что они с Джоном скажут совсем мало. Она была также утомлена. В этот день она постоянно оказывалась на милости водоворота эмоций, которые оставили ее совершено измученной. Даже сейчас она не ощущала ни истиной ясности мысли, ни четкого пути, как объяснить Джону, что Генри делал ей предложение. Она надеялась, что если удалится раньше, то сможет погрузиться в атласные волны дремоты, которые прошлой ночью жестоко ускользали от нее, чтобы проснуться утром отдохнувшей и готовой встретиться с любыми трудностями, стоявшими перед ней. — Так рано? Это не похоже на тебя, — в удивлении заметила миссис Торнтон, когда Маргарет приготовилась покинуть гостиную, разгладив складки на юбке и встав со своего места, где она тихо сидела на протяжении прошедшего часа. — Я утомлена, — ответила она. Джон внезапно встал на ноги, его глаза глядели на нее c беспокойством. — Маргарет… Нотки безнадежности в его голосе пробудили ненамеренную дрожь по всему ее телу. — Да? Он неуверенно заколебался. Он, казалось, был на грани того, чтобы что-то сказать, но потом, хотя его глаза безмолвно умоляли ее, его губы сжались, и он покачал головой. О! Что с ними случилось? Как невнятны они оба были! У нее защемило сердце. Вернувшись с ним в Милтон, она думала, что их дни сомнений и недоразумений прошли и ничто не могло запятнать их недавно приобретенное счастье. Сомнения по-прежнему были там, среди страстных слов и остро необходимой близости. Они не исчезли совсем. Она сделала шаг вперед. — Спокойной ночи, — сказала она, обращаясь к ним обоим, когда повернулась, чтобы выйти из комнаты. Затем она услышала его быстрые, проворные шаги по ковру. Она с любопытством остановилась за дверью и повернулась, чтобы увидеть, как он целенаправленно выходит из комнаты и шагает к ней. Отчаяние стало надеждой. Почти немедленно он оказался на лестничной площадке, встав перед ней. Они пристально смотрели друг на друга, молчаливо изучая. Она могла видеть, как неглубоко, но заметно поднималась и опускалась его грудь, и у нее перехватило дыхание от волнения. Она была в растерянности: что сказать, как начать, как объяснить… Внезапно его руки потянулись, чтобы схватить ее за руки, решительно преодолев плен пространства, которое разделяло их. Она опустила глаза, чтобы посмотреть, как его пальцы соединяются с ее, мягко поглаживая, сплетаясь, смакуя то, что уже было изучено, превратив прикосновение в волнистый поток восхитительного ощущения, которое заключало эйфорию от его ласки. Она подняла глаза, и его ищущий, задумчивый и шутливый взгляд соединился с ней. Так много нежности после стольких разногласий и неопределенностей. Как она приветствовала это! Подняв свою руку, он нежно убрал назад капризные пряди каштановых волос с ее лба, и небольшая, застенчивая улыбка заиграла на его губах. Кончики его длинных пальцев скользили по ее коже, глаза преднамеренно задержались на ней, завораживая ее. Дрожь от его прикосновений прошла по ней, словно ударная волна, которая стала более мощной из-за дневной разлуки. Ее глаза незаметно моргнули, когда она попыталась зацепиться за замечательное, опьяняющее ощущение, снова находясь так близко к нему после ужасного, отчаянного отчуждения, которое она чувствовала днем. — Я проведу тебя до твоей спальни, — это был не приказ и не предложение, а констатация факта. Он взял подсвечник одной рукой, а другая рука по-прежнему переплеталась с ее рукой. Они пошли вместе, их шаг был подстроен друг под друга. Они медленно поднимались бок о бок по широкой лестнице, которая вела к спальням. Ее свободная рука приподнимала юбки так, что их низ свободно колебался от шагов. Пламя от свечи играло на темных стенах, рисуя картины, когда они осуществляли свой путь наверх. Они не говорили. Тихая обстановка дома витала вокруг них. Достигнув вершины лестницы, Джон не остановился и продолжил идти к двери ее спальни. Только достигнув ее, он повернулся к Маргарет так, что она могла прочесть ожидание в его голубых глазах. Он поставил свечу на небольшой ближайший столик и вернулся к ней. — Я знаю… — слова слетели с ее губ, пронесясь в воздухе прежде, чем она смогла остановить их. Она освободила свою руку из его и подняла, чтобы импульсивно коснуться его лица и проследить сильные линии его челюсти своими маленькими, белыми пальцами, ощущая твердую прочность кости под грубой, затененной кожей. — Я знаю, что есть вещи, о которых мне нужно рассказать тебе… Он резко схватил ее руку и пылко прижал губы к ее ладони. У нее перехватило дыхание и пульс убыстрился. — Маргарет, я ошибался, когда говорил так… — его голос слегка дрожал, и глаза сверкали. — Ты должна знать, что я… — Шшш, — она приложила палец к его губам. — Давай поговорим об этом завтра. Он пристально посмотрел на нее, задумчиво хмуря брови. Она задавалась вопросом, будет ли он возражать против такого предложения, но она знала, что бросит вызов ему. — Мне нужно сказать тебе… — серьезно начал он, но она остановила поток его слов. — Давай поговорим завтра. — Я предпочел бы, чтобы мы поговорили сейчас, — вспышка упрямства заиграла на его лице. Дрожь в его голосе исчезла, и на ее место пришла очевидная решимость, которая, как она знала, будет мешать. Дерзко она встретилась с ним взглядом, управляя импульсом, чтобы объясниться без оговорок, удовлетворив необходимость очистить себя от секретов, касающихся Генри. — Я устала. Это был долгий день. — Как ты можешь ожидать, что я оставлю тебя сейчас, Маргарет? — Я все еще буду здесь завтра, — сказала она так просто и спокойно, что удивилась сама. Она притягательно улыбнулась, надеясь уменьшить тот холод, который охватил его лицо. — Мне нужно поговорить с тобой сейчас! — более страстно возразил он. — Не завтра! Была часть ее, которая жаждала поговорить с ним, поделиться своими чувствами, облегчить себя, но она не могла сделать это сейчас. Ей нужно было быть в состоянии думать более ясно, чем в данный момент. — О, Джон, — сказала она. — Я поговорю с тобой завтра. Когда ты пожелаешь этого. Только, пожалуйста, не проси меня сегодня вечером. Он продолжил рассматривать ее, исследуя ее лицо, оценивая ее. — Очень хорошо, — сказал он, хотя она ясно распознала его оговорки, будто он разрешил себе подчиниться ее просьбе. — Завтра. Он выпустил ее руку, словно их разделил огонь, и сделал шаг назад. — Спокойной ночи, Маргарет, — сказал он и затем также внезапно, как он выпустил ее руку, повернулся, захватив свечу со стола, и зашагал прочь, оставляя ее наблюдать за ним, совершенно опустошенную от знания, что это был первый раз, когда он не поцеловал ее на ночь. *** Каждый шаг, который удалял его от нее, был словно нож, орудовавший внутри него. Он заставил себя не оглядываться через плечо, опасаясь того, что он сделает, если увидит, что она по-прежнему стояла там и наблюдала за ним, зная, что одного выражения ее лица будет достаточным, чтобы заставить его устремился обратно к ней. Он жаждал услышать, как ее ласковый, сладозвучный голос наполнит его разум, призывая вернуться к ней, попросит остаться с ней, чтобы они смогли поговорить. Но этого не произошло. Он ничего не слышал, кроме поспешного шага, который отдавался по полу, когда он шел вдоль коридора по направлению к своей спальне в дальнем конце. Он повернул ручку и зашел в знакомую комнату, которая была его так долго, сколько он себя помнил. Это большое пространство открылось ему, словно голодная пасть льва, проглотив его, когда он полностью вошел в нее, закрыв и заперев дверь. Единственным светом была свеча, которую он держал. Она мерцала, словно в постоянном волнении, бросая тени на стены и тяжелую мебель из красного дерева, которая была расставлена по комнате, вырисовывая силуэты, которые становились похожими на гиганты. Проворно двигаясь к дивану, который располагался под окном, он поставил свечу, осознавая, как чувства бурлили и расли внутри него. Едва осознавая, что ночь за ночью он исполнял один и тот же ритуал, когда удалялся к себе, он резко снял пиджак и отбросил его в сторону так, что он растянулся черным пятном на полу, упав со стула, на который он должен был попасть. Он не поднял его. Он не был склонен к этому. Вместо этого он положил свою руку на шелковую ткань, обвязанную вокруг его шеи, и безжалостно разорвал гладкую черную змею, окружавшую его шею. Он сильно натянул ее так, что она неохотно распуталась и освободила его от своего захвата. Он немедленно почувствовал свободу, избавившись от шейного платка, и облегчение, что ничто не препятствовало его комфорту. Если бы было возможно, чтобы Маргарет легко высказала свои чувства по отношению к Генри Ленноксу! Факт того, что она была непреклонна и сдержанна в разговоре с ним этим вечером, только усилил его убеждение, что чувства Генри Леннокса к ней — несмотря на то, с каким ужасом она отреагировала, когда он впервые заговорил об этом, — были в действительности известны ей. С тех пор, как он вернулся домой, на протяжении вечера он ощущал ее желание объясниться, поговорить, ведь ее сдержанность, в конце концов, разрушила ее воля. Она опустила стены, чтобы сделать шаг вперед к тому, чтобы они оба могли доверить свои чувства друг другу так же, как когда она все объяснила ему о своем брате. Тогда ее подтолкнуло желание открыть то, что скрывалось за ложью в показаниях, которые она давала инспектору полиции, и ее нежеланием раскрыть истину, которая могла освободить его от мучений из-за ее неправды. Почему она не могла поговорить с ним сейчас? Он стал таким отстраненным, что она не может доверить ему свои личные мысли и чувства? Он понимал, однако, ее молчаливость. Он не мог судить ее строго — не тогда, когда был сам виноват. Он никогда не выдавал другим, даже членам своей семьи, те глубокие чувства, которые были скрыты за его невозмутимым поведением. Одиночество сопровождало его жизнь уныло и меланхолично. За чаем с мистером Хейлом он затронул вопрос о смерти своего отца, хотя он ощущал неловкость и неуверенность, разрешая сорваться с ранее запечатанных губ таким личным словам о своем прошлом людям, которые были незнакомы ему. Он сделал это, однако, потому что хотел, чтобы, в частности, Маргарет поняла, несмотря на свое предубежденное мнение о нем, что у него, на самом деле, не всегда было привилегированное положение, и он боролся и тяжело трудился с другими мужчинами, чтобы преуспеть. Даже тогда он хотел получить поддержку в ее глазах — и это, как он осознал, никогда не изменится. Так долго он стремился вернуть тот комфорт, который был отнят у них после смерти отца. Благодаря тяжелому труду и настойчивости он сам заработал репутацию одного из уважаемых и ведущих производителей в Милтоне и в действительности, как его мать гордо заявляла, других регионах Англии и Европы. Он работал постоянно. Раболепно, самоотверженно он трудился, чтобы преуспеть и возместить значительный ущерб, который он наследовал от отца, лихорадочно погружаясь в мрачный, меркантильный мир, который он хорошо знал, чтобы восстановить имя Торнтонов как одного из самых уважаемых среди ему равных. Будучи смиренным помощником в лавке, он упорно работал и стремился поднять себя, свою мать и сестру из обедневшего положения, в котором они были вынуждены жить. До тех пор, пока Маргарет не пересекла его путь своим суверенным безразличием, он никогда не желал женщину или удачного союза, который достигается с помощью брака. Войдя в его жизнь, как ураган, разрушающий упорядоченную, предсказуемую структуру его жизни, она превратила его эмоции в хаос. На фабрике, когда он впервые взглянул на нее, страсть взяла его в плен и удерживала в своем танце с тех пор. Только она заставила его заметить, что лежало перед ним и вокруг него. Ее взгляды помогать другим просачивались в его сознание, разбирая каждую преграду и защиту, с которыми он подсознательно жил на протяжении жизни. Она погружалась глубже и глубже в его душу и оставила его мучиться от безответной любви к ней. Она заставила его признать, как он любил ее: неистово, глубоко, страстно. То неустрашимое самоотречение, которым он всегда гордился, теперь ускользало от него, словно вода просачивалась сквозь его пальцы, им овладела неистовая и вечная любовь. Он обнаружил, что ему все труднее сдерживать страсть, которая распространилась безудержной и кипящей энергией в его крови и каждом его уголке. С каждый днем он двигался все ближе к надвигающейся пропасти, в которую он мог опрометчиво упасть, если бы не защитился и не вытащил себя и ее из пропасти, чтобы полностью не погрузиться в бушующее пекло, которое ждало внизу. Он оказался в постоянной борьбе между волнением и спокойствием, стойкостью и ревностью, разумным и иррациональным. Он никогда не знал, сколько ипостасей любви носил и сколько мелодий могло играть его сердце. Этот жестокий опыт любви к ней был острым как никогда. Он не видел отсрочки от этого и не искал ее. Он оказался сокрушенным силой тех чувств, которые загорались в потоке пламени каждый раз, когда он был рядом с ней. Ему казалось, что они были как основа и сам хлопок, на который он потратил так много лет, переплетенные — они были одной и той же частью хлопка, которая не могла существовать одна без другой. Он расстегнул пуговицы на рубашке, сделанной из ткани, которая была его средством к существованию уже долгое время, освобождая в первую очередь те пуговицы, которые застегивались словно наручники вокруг его запястий так, что широкие рукава свободно распахнулись вокруг его рук. Он потянул за рубашку спереди и нетерпеливо натянул материал, освобождая широкие плечи, перед тем как, также почувствовав освобождение, отбросить рубашку на пол к удушающему шейному платку. Он отошел от разброшенной одежды и двинулся к чаше, готовой принять воду из кувшина. Он грубо схватил ручку кувшина и наклонил его к чаше, наблюдая, как вода лилась и плескалась, словно водопад. Наклонив голову вперед, он соединил ладони, опустил их в эти холодные глубины, и плеснул в лицо воду, ее холодность заставила кожу покалывать от неожиданного натиска температуры. На его тело невольно попали брызги воды, когда несколько капелек, уклонившись от курса, полетели к груди, понеслись вниз по гладкому, упругому рельефу и спустились к поясу его брюк. Ледяная вода, однако, обостряла его чувства, и, подняв голову и нащупав полотенце, которое аккуратно висело рядом с ним, он признал, как тревожен он был, распознав чувства Генри Леннокса к Маргарет. Отбросив полотенце в сторону, он приложил руку ко рту, почти кусая костяшки. Опрометчиво он рассматривал возможность покинуть свою комнату, пойти к ней и разбудить ее, чтобы они могли поговорить сейчас, а не ждать утра. Но он не мог сделать такую вещь, не нарушив приличий! Он сел на кровать, где каждую ночь он жаждал, чтобы она была с ним, и позволил своему телу упасть так, что его голова нашла подушку, а тело легло на покрывало. На столе внезапно заколебалось пламя свечи и погасло, погружая комнату в удушающую темноту. Он ощутил обнаженной кожей прохладный воздух, но не двинулся с места. «Пусть он лижет меня своим прохладным языком», — свирепо подумал он. Его не заботило это. *** Когда Маргарет отпила свой чай, миссис Торнтон передала Джону, что они получили приглашение на обед к Фанни. Кажущийся озабоченным, он принял эту новость с тяжелым вздохом, воспринимая это как уступку. Прерванный от своих собственных мыслей, он не смог скрыть, как рассматривает такое приглашение. — Она, без сомнения, будет показывать нас как животных в зоопарке, — он ответил с такой резкой злобой, что Маргарет, как и его мать, были несколько потрясены услышать столь горячий отзыв о сестре, к которой он в целом относился с терпимым хладнокровием за все непостоянство ее характера. — Я уверена, что это не так! — с упреком заметила миссис Торнтон, которая казалась необыкновенно оскорбленной его словами, и прогремела ножом по тарелке, пристально посмотрев на него удивленным взглядом. — Ради бога, с какой стати ты так думаешь? Он повернул свои потемневшие глаза к ней, и мускулы на лице жестко напряглись. — Я хорошо осознаю, как и ты, мама, склонность Фанни к сплетням. Она, несомненно, передала новость о нашей помолвке большинству Милтона — и многие из этих людей будут на обеде, я не сомневаюсь. — Ты делаешь своей сестре плохую услугу, Джон! — после всего того, что Фанни сообщила ей вчера — скорее как осведомитель, чем подстрекатель — она ощутила презрение к тем неназванным сплетникам, которые ничего не делали, кроме как праздно проводили свои часы, разбирая каждую сплетню, словно стервятники, жадно клюющие тушу. — Я не думаю, что ты можешь говорить такие обвинения в сторону Фанни. Пусть другие узнают — что ты можешь ожидать от них, кроме как поздравлений? — Я бы предпочел, чтобы детали моей жизни не обсуждались на улицах Милтона, — огрызнулся он. Его плечи сдержанно поднялись. Затем, словно опомнившись, он бросил матери маленькую печальную улыбку. — Мне жаль, мама. Я бы не хотел, чтобы наши с Маргарет имена обсуждали в такой легкомысленной манере люди, которых мы не знаем. — Что ж, возможно, уже самое время, чтобы вы с Маргарет поговорили о дате вашей свадьбы, чтобы мы могли начать думать о приготовлениях и разослать приглашения, — решительно ответила она, и Маргарет показалось совершенно очевидным, что миссис Торнтон решительно настроена, что в этом не должно быть задержки. Конечно, это выглядело так, словно она на протяжении последних нескольких дней медленно и смиренно пришла к мысли, что Маргарет станет частью семьи, и твердо решила поддержать их в планах относительно свадьбы. Через стол Маргарет встретила взгляд Джона, прежде чем он обратил свое внимание на мать и заговорил примирительным тоном после яда, который он вылил на необузданную склонность Фанни к сплетням. — Маргарет и я, конечно, обсудим этот вопрос более тщательно. Определенно, кое-что уже решено, но мы с Маргарет обсудим оставшиеся детали сегодня, как только я позабочусь о деловых вопросах, — он вернулся к Маргарет, его брови поднялись в вопросе, а глаза впились в нее. Она почувствовала, как он проникает в ее тело жгучей силой своего пристального взгляда, и немного окрасилась, словно она могла ощущать жар, исходящий от него. Она заметила, как крошечная улыбка пронеслась на его губах, снисходительно и осторожно, словно он различил ее мысли. — Если ты согласна, Маргарет, — добавил он. Она склонила голову, инстинктивно зная, что тема свадьбы будет не единственным вопросом, который они будут обсуждать. Она отложила разговор о Генри прошлым вечером, но она не сможет сделать это сегодня. — Конечно, — ответила она. — Я не возражаю. — Хорошо! — воскликнула миссис Торнтон, несомненно, удовлетворенная узнать о неком прогрессе или шаге к нему. Она снова подняла нож и продолжила намазывать джем на тост. *** — О, мисс Хейл! Маргарет! — подавленный и смущенный смешок проник в гостиную, когда Маргарет вошла в нее, вернувшись из своей спальни после завтрака, чтобы взять том Данте, которым она думала занять свои мысли, пока она нетерпеливо ожидала возвращения Джона из города. Фанни Торнтон сидела на диване, ее прекрасное красное платье щедро растянулось вокруг нее. Лицо было радостным и восторженным. Наблюдая это, Маргарет была немного потеряна и потрясена. — Мама сказала, что ты придешь на мой обед! Я так рада, что ты будешь! Все будут там! Маргарет, войдя в комнату, обнаружила, что пришла в себя от резкого появления и приветствия Фанни, приятно улыбнулась и вспомнила слова Джона этим утром, что Фанни пригласила большую часть Милтона на обед. — Я с нетерпением жду этого, — сказала она, устраиваясь в кресле рядом с Фанни, и положила книгу себе на колени, не имея шанса почитать ее сейчас. Рука Фанни взмахнула в воздухе в каком-то неопределенном жесте. — Не думай об этом! — воскликнула она, смеясь все время от чувства собственной важности. — Я уверена, что все будут восхищены тобой! И, конечно, нетерпеливо поздравят тебя с помолвкой с Джоном, — ее голос понизился на несколько октав, словно она боялась, что их подслушают. — Уотсон, ты знаешь, был весьма удивлен, когда я рассказала ему о вашей помолвке. Я не верю, что он ожидал, что Джон когда-либо женится. Короткий смешок невольно сорвался с губ Маргарет на замечание Фанни. — Почему нет? Он говорит так, словно Джон был бы не того возраста, когда мужчины женятся. На самом деле, я не верю, что есть возраст, при котором вступление в брак считается неблагоразумным. Миссис Торнтон, находя слова своей дочери также довольно смешными, оказалась в странном и недоуменном положении, полностью согласившись с будущей невесткой. — Маргарет права, — сказала она, когда ее взгляд остановился на дочери. — Тебе не нужно было говорить такое, Фанни! Лицо Фанни потемнело из-за первой волны раздражения, и ее губы надулись от того, что ее осудила не только Маргарет, которую она всегда считала слишком серьезной, для ее собственного блага, но и мать. Она выставила свой подбородок и недовольно уставилась на Маргарет. — Любой, кто знает Джона, не может не удивиться! В конечном счете он никогда не проявлял интереса к чему-нибудь, кроме своей фабрики! — Джон упорно трудился всю свою жизнь, Фанни, и у тебя была выгода от этого. Было бы хорошо для тебя, если бы ты помнила это, — ответила миссис Торнтон. — И я уверена, что это не изменится, когда фабрика заработает, — добавила Маргарет, даря Фанни доброжелательную улыбку, несмотря на ощущение, что терпение к этой непостоянной и меркантильной девушке быстро убывало. — Я хорошо осведомлена о его преданности к фабрике, Фанни. — Ты знаешь, когда фабрика заработает? Ты уже слышала? Уотсон не думает, что эти вопросы займут много времени, — ответила Фанни, уцепившись за другую тему, чтобы выйти из затруднения, которое она почувствовала после двойного выговора от своей матери перед Маргарет. — Нет, я не знаю, — спокойно сказала Маргарет. — Не сомневаюсь, что мистер Латимер проинформирует нас, когда все будет завершено. Фанни кивнула и криво улыбнулась. — Джон, похоже, стал очень нетерпелив. Он казался нетерпеливым по отношению к тебе, как я уверена, он и должен быть. — Я боюсь, что у меня не было шанса это заметить. — Твой брат в порядке, Фанни. Он достаточно занимает свой разум, с тех пор как вернулся в Милтон, — сказала миссис Торнтон, взяв в руки свою вышивку и глядя на нее зорким глазом. — Конечно же, это правда, — продолжила Фанни, посмотрев на Маргарет с искрой любопытства в темных глазах. — Вы уже назначили дату свадьбы? — Нет, еще нет, но я надеюсь скоро поговорить с ним об этом. — Скоро? — тревога отразилась на лице Фанни, когда ее рот открылся, а глаза расширились. — Как ты можешь еще не установить дату? Это была одна из первых вещей, которую мы сделали с Уотсоном! — Ну, у нас еще не было времени обсудить это, — сказала Маргарет, вежливо улыбнувшись в надежде, что она сможет успокоить Фанни. Ее разум вернулся к предыдущему разговору с миссис Торнтон. — Но будь уверена, что мы сообщим тебе, когда сделаем это. Фанни кивнула, опечалено посмотрев на нее. Она склонила свою голову чуть набок. — Жаль, что вы не можете пожениться весной или летом. Зимой такой холод, изнурительные месяцы, тебе так не кажется? — Я уверена, что мы справимся, — ответила Маргарет. — Я закажу чай, — решительно сказала миссис Торнтон, вставая со стула и собираясь позвонить в колокольчик, чтобы позвать Джейн, когда в комнату вошел Джон. — Джон! — сказала Фанни, и ее пронзительный голос зазвучал в гостиной, словно это был неожиданный штурм. — Ты решил присоединиться к нам? *** Маргарет почувствовала облегчение, когда Фанни, наконец, поднялась, чтобы уйти. Ее визит превратился в поток описания приготовлений, предшествующих ее свадьбе с возлюбленным Уотсоном, который ни Маргарет, ни Джон, ни миссис Торнтон не могли прервать. Только перспектива свадьбы — в этой теме она считала себя достаточно опытной и поэтому могла давать советы — вызвала в ней непоколебимое чувство собственной важности. Согреваясь свадебной темой, она не могла не упомянуть о том, что еда должна быть вкусной, потому что люди, естественно, ожидают чего-то особенного, особенно при том, что это свадьба Торнтона. Небольшая вспышка жеманства была гарантирована. Быстро взглянув на Джона, Маргарет заметила его направленный к потолку взгляд, тяжелые вздохи и напряженные черты лица, которые красноречиво говорили о его мыслях, хотя он воздерживался удостоить Фанни каким-либо ответом. Джон был обособлен и молчалив на протяжении всего визита Фанни. Его продолжающийся гнев на себя и горькие чувства, касающиеся Генри Леннокса, сговорились, чтобы побольнее ударить. Он сидел за обеденным столом, углубившись в изучение одной из бухгалтерских книг, и записывал некоторые указания для себя, которые необходимо было сделать, чтобы вновь открыть фабрику, не включаясь в разговор, происходящий вокруг него. Покупка хлопка начала занимать его мысли как безотлагательное дело, и он знал, что вскоре должен поехать в Ливерпуль, чтобы встретиться со своим прежним поставщиком и заказать на месте все, что было нужно. Фанни попыталась, когда он впервые вошел в комнату, вовлечь его в разговор, касающийся даты открытия фабрики, но он старательно отказался давать любые догадки. Все, что он скажет, как он знал, она сообщит мужу, а он не хотел утолять жажду своего шурина узнать подробности, как все продвигается, прежде чем он сам будет готов сообщить об этом публично. Только когда Фанни ушла и его мать оставила комнату, чтобы уладить вопросы по хозяйству, он обратил свое внимание на Маргарет. — Я полагаю, — иронично размышлял он, откинувшись на стуле, когда поднял чашку, которая была наполовину полна, и поднес теплый чай к губам, искоса смотря на Маргарет. — Что мы должны обуздать подлинное любопытство Фанни относительно нашей свадьбы. На самом деле, вполне возможно, что она будет сводить с ума нас всех, как только начнутся приготовления. Маргарет улыбнулась его словам, потому что они, казалось, проникали в самую суть характера ее будущей золовки. — Я уверена, что мы справимся, — ответила она. — Фанни может быть неустанна. — Я уверена, что она может быть такой. Я бы сказала, что и я тоже могу быть иногда неустанной. В действительности, я думаю, что мы все немного такие. Ты не согласен? Он поставил чашку преднамеренно осторожно, и она благодарно зазвенела на блюдце. Они почти не разговаривали друг с другом со вчерашнего дня, и все же она сидела перед ним с таким спокойствием, что он заколебался. Вчера она казалась такой неуверенной, даже немного нервной. Сегодня она выглядела совершено иначе. — Я надеюсь, ты не сравниваешь себя с Фанни. — Нет, конечно, нет. Ты, определенно, знаешь меня достаточно хорошо, чтобы знать, что Фанни и я весьма отличаемся друг от друга, — сказала она наполовину иронично, наполовину серьезно. Он кивнул головой медленно, задумчиво, не делая попытки скрыть силу чувства, которое ярко сверкало в его глазах. — Я допускаю, что знаю тебя, — признал он. — Или я надеюсь, что знаю. — Но ты не уверен? Он не ответил. Они смотрели друг на друга, молча спрашивая, молча ища ответы на вопросы, которые не задали вечером. Довольно резко он встал, новое выражение появилось на его лице, в котором она немедленно прочитала решительность. Он вышел вперед и схватил ее за руку, которая покоилась на ее коленях, и заключил в замок своих пальцев. — Пойдем со мной, — хрипло сказал он, несколько бесцеремонно потянув ее со стула, но дав ей немного времени, чтобы осмыслить то, что он делал. — Я должен поговорить с тобой. Она взмахнула своей свободной рукой, указывая на комнату, в которой они стояли. — Но разве мы не можем поговорить здесь? Он повел ее через гостиную к двери, потянув ее за руку, пальцы сжимались вокруг нее словно железо. — Не тогда, когда моя мать или кто-нибудь из слуг могут вернуться в любое время. Он вывел ее из гостиной, и она торопливо шла следом за ним. Она еле поспевала за его длинными шагами, пытаясь немного приподнять свою юбку, чтобы не зацепиться за ее объемный подол. У нее не было представления, куда они идут. Он, конечно, не соизволил просветить ее, хотя, пройдя немного дальше лестницы, он наконец остановился возле запертой двери. Маргарет казалось, что это заняло много времени, пока он не открыл дверь и не потянул ее в комнату. Только тогда он выпустил ее руку. Она сделала шаг вперед, ее юбки шуршали, словно крошечные шелковые голоса, в тишине, и она осмотрелась. Стены были богатого, бургундского красного цвета, обрамленные толстым белым карнизом. Темные панели, которые были созданы засчет толстых, твердых плинтусов, окружали стены, дополняя богатую, роскошную силу самой комнаты. Большой ковер с ярким рисунком тянулся к углам комнаты, но в некоторых местах разоблачал одинаково темные, глубоко окрашенные половицы, что лежали под ним и были словно границы самого ковра. Это комната совмещала место для работы, обозначенное дубовым письменным столом, который величественно стоял перед окном на одной стороне комнаты, и убежище для отдыха, потому что там находились две софы, стоявшие друг напротив друга перед камином. Единственный книжный шкаф, заставленный книгами, стоял вдоль стены справа от письменного стола. Под окнами, словно часовые, стояла пара стульев. — Это мой личный кабинет, — сказал он, предвосхищая вопрос, который она хотела задать вслух. — Даже мама не переступала его порог. Ты первая. Она повернулась к нему лицом, тронутая тем, что он позволил войти в его личное пространство. — Для меня это большая честь. Он задумчиво посмотрел на нее, прислонившись спиной к массивной двери. Она закрылась с громким щелчком. — Это единственная комната в доме, где я могу быть уверен в уединении. Она встретила его взгляд невозмутимо, ее радостное выражение скрывало чувство страха, которое начало возникать у нее в голове. Его близость, то, что он спиной стоял к единственному выходу из комнаты, значило больше, чем она могла себе представить. — Мое присутствие здесь не разрушит дух уединения комнаты? — Не думаю. — Хорошо. Внезапно он повернулся и повернул ключ в замке. Она наблюдала за ним в более чем небольшом потрясении и думала, зачем он сделал это. Было правдой, что они редко находили возможность поговорить наедине, всегда кто-нибудь подслушивал или наблюдал за ними. Но зачем нужно было закрывать дверь? Их ведь не побеспокоят, как он только что утверждал, тогда почему он чувствует необходимость запереть дверь? Это было неслыханно! Она почувствовала, как мозг заработал с новой силой. Предостерегающие слова миссис Торнтон наполнили ее голову, словно предзнаменование или предупреждение. Она уже пренебрегла своим упрямым неповиновением, правилами приличия, вернувшись в Милтон с ним и живя под его крышей, прежде чем пожениться. Но находиться здесь с ним было слишком интимным! О! Его присутствие было абсолютно подавляющим. Она не должна быть в такой ситуации, стоять здесь с ним за запертой дверью. Пронзительный крик совести раздался в ней. Если кто-нибудь постучит в дверь, если его мать — или хуже, кто-нибудь из слуг — придет и захочет поговорить с ним… Промелькнувшее воспоминание о том, когда он смело и непримиримо вошел в ее комнату позавчерашним утром, после того как она вернулась с прогулки, чтобы увидеть Мэри, отразилось в ее голове. Оно напомнило ей бурю эмоций, которую она почувствовала, и, как тогда, так и сейчас, она оказалась в конфликте с собой, перед выбором того, что она желала, и того, что она знала, было правильным. Ее сердце забилось так, что каждый мощный удар сотрясал ее сущность. — Это… необычно, — сказала она, когда ее совесть вышла на первый план и нашла путь от горла до разделенных губ, она желала помочь ему понять, что ей не совсем удобно находится в том положении, в котором она оказалась. Искры напряжения, казалось, шли от обоих из них, наполняя воздух, словно звезды, взрывающиеся в потемневшем небе. — Я хорошо осознаю, что поместил нас в необычную ситуацию, Маргарет, но я не могу иначе. Я хочу поговорить с тобой и не желаю, чтобы нас побеспокоили, — заявил он, его голос был таким благоразумным, что она почувствовала небольшое успокоение. — Но мы не женаты, Джон. Я еще не твоя жена. Ты, кажется, забыл, что в этом доме есть люди, которые будут говорить об отсутствии приличий. — Меня не интересуют приличия в настоящий момент, — он пристально посмотрел на нее. — Ты не боишься быть наедине со мной… как сейчас? Она издала короткий, импульсивный смешок. Она, возможно, была ошеломлена, также удивлена, что он должен был прибегнуть к таким мерам, чтобы они могли поговорить и никто их не прервал, но она определенно не боялась его! Она любила его! Любила так сильно, что была более напугана своей ответной реакцией по отношению к нему! — Конечно, нет! — воскликнула она, ответив на его вопрос. — Но я признаю, что немного опешила из-за твоего желания сделать то, что ты только что сделал. Я не ожидала, что ты сделаешь такую вещь. Это, пожалуй, немного опасно, ты так не считаешь? — Я просто желаю поговорить с тобой. Вот и все. Она пыталась сохранить самообладание, чтобы не разоблачить истинный водоворот эмоций, вызывающий порхание бабочек внутри. Она подняла голову и встретила его глаза, зная, что не может больше скрываться за стеной молчания. Она обещала ему прошлым вечером, что расскажет о Генри. И она хотела этого. Она найдет способ, чтобы обдуманно и четко все рассказать. С ее губ сорвался вопрос, который витал в воздухе между ними. — Тогда тебе лучше сказать мне, о чем ты желаешь поговорить? — О тебе, — его голос понизился до глубокой интонации, которая вызвала в ней воспоминания о том, когда он пришел в дом на Харли-стрит и объявил, что он по-прежнему ее любил. Ее тело невольно задрожало. Он сделал шаг к ней, его глаза были зафиксированы на ней, сверкая нежной и бездонной страстью. — Только о тебе.