Догонялки

Стадо облаков медленно скакало по светло-голубому, почти белому полю. Лючида будто пыталась спрятаться, замаскироваться, но свет выдавал её. Он, отражаясь в зеркальных окнах, блуждал от дома к дому, тщетно пытаясь найти приют. Лучи слепили глаза, мешали, лезли, люди лишь отмахивались от них, а то и вовсе прогоняли, скрыв лицо под шапками или очками. Стоны, доносящиеся отовсюду, смешались с траурной тишиной. Выстрелы громом разносились по городу, с каждым разом становясь всё реже и реже, а крики, прославляющие очередную победу, всё громче и громче. Ещё один город пал. «О господи! И во что я только вляпался на этот раз!» – подумал Кирилл, стараясь выжать из зажигалки хотя бы искорку. Он сидел на обломках в полуразрушенном здании вдали от движения и чувств. Елоки, выглядывавшие из-за разрушенной стены, нависли над Кириллом, скрывая его в тенях. Гранатные подсумки на груди опустели, одежда местами порвалась, но не пострадала от огня: спецткань способна выдерживать высокие температуры. Отчаявшись и разозлившись окончательно, Кирилл запустил зажигалку в стену и выплюнул сигарету. – Киря? – раздался удивлённый голос за спиной. Увидев Кнакла, Кирилл совсем не удивился. Он ждал его. Напряжённо они разглядывали друг друга, с трудом принимая изменения, произошедшие в них. Для человека, который был ярым противником войн, Кирилл выглядел слишком спокойным и безразличным к происходящему, что не могло не пугать. Кнаклу, в свою очередь, совсем не шла военная форма. Казалось, что понятия дисциплины и тактичности совершенно чужды ему. И всё же он стоял здесь, строгий, осунувшийся, совершенно незнакомый. Но стоило ему открыть рот, как наваждение исчезло. – Ну ты инь и ян, нахуй, – пробормотал Кнакл, осматривая лицо Кирилла, на половину которого будто вылили краску. – Нехило тебя Юлэджи огрел! Я слышал, что ты стал революционером, но поверить!.. – Помнишь, я говорил, что я настойчивый? Я ведь так и не трахнул тебя. – А серьёзно? Пришёл поквитаться? – напрягся Кнакл. Предположение показалось ему очень логичным, и он сделал несколько шагов назад, к двери, чтобы успеть убежать, если Кирилл достанет оружие. – Так ты обо мне думаешь? Это обидно! – А чего мне ожидать после того, что я натворил? – Почём мне знать? – пожал плечами Кирилл. Тот же вопрос, преследовавший его всю жизнь, теперь вызывал в душе столько тоски, что не оставалось сил на нормальный ответ. – Я просто хочу поговорить. – Кому ты отсосал ради встречи? – Никому. Магинто сам мне чуть не отсосал за информацию о Юлэджи. Юлэджи просил передать тебе извинения. – Действительно! Как я могу не простить его! – Кнакл криво ухмыльнулся и всплеснул руками. – Не надо так. Мы говорили с ним, он многое рассказал мне. – И ты простил его? А, впрочем, конечно же, простил, Мать Тереза ты наша! – А ты нет? – Не знаю, всё так сложно и запутанно! Кнакл раздражённо потёр переносицу. Простить Юлэджи после его слов… Естественно, Кириллу это далось намного легче, ведь не его пытались убить. Намеренно, по крайне мере. Злость и сочувствие раскалывали душу Кнакла напополам, здравый смысл спрашивал, не выйдет ли это боком и не слишком ли многого хочет юноша, в то время как чувства шептали: «Ты не лучше». – И что, он просто ушёл? – Ну-у-у, не просто… – Кирилл смутился. Стоило говорить или нет? Кнакл это без внимания не оставит, обязательно выльет ушат подколок, но с другой стороны… – Мы сначала переспали. Охреневшее лицо Кнакла определённо стоило стеснения, что испытывал Кир. Революционер таращился на Кирилла с открытым ртом, несколько раз он шумно выдыхал, озирался и качал головой, пытаясь выговорить хоть что-нибудь. – Т-то есть подожди… – Кнакл нервно замахал руками. – Нет, ты пидор, я в курсе. Но Юлэджи?! Я что-то пропустил, да?! – Пару разговор под ночным небом определённо. – И… И кто кого? – Кнакл бессильно опустил руки. – В смысле? Есть сомнения? – Выгляди ты как Юлэджи, они бы отпали. Юлэджи милашка внешне, но характер у него будь здоров. А ты… А ты типа чувствительный. Так что да, сомнения есть. – Знаешь, что? Это не твоё дело. – Спалился! – заржал Кнакл, показав на Кирилла пальцем. – Думай, что хочешь. – И всё?! Киря, одумайся, или я испытаю самое большое разочарование! – кричал революционер, надеясь то ли рассмешить Кирилла, то ли действительно его разжалобить. – Ещё не поздно! Это не смешно, я же уже столько всего выдумал! Не смейся, слышишь?! А к чёрту! Ты меня уделал, признаю поражение, – Кнакл примирительно поднял руки. – У вас серьёзно? – Если он не выживет, то нет. Революционеры уверенно шагают по Дьоддафузу, сметают города-баррикады, посмевшие помешать им на пути к Геклопиту. Решающее сражение близится, и шанс подохнуть, стать неопознанным куском мяса, увеличивается. Но правда в том, что и Кнакл, и Юлэджи, и даже Кирилл умрут в последнем сражении в любом случае, вопрос лишь в том, как они умрут: физически или морально? Останутся ли эти ублюдки со своими грехами на поле боя или останутся только их грехи, в то время как тело пойдёт навстречу новому будущему? А если Кнакл всё же умрёт или умрёт Юлэджи, то что? Кнаклу жить с мыслью, что он не простил, не сделал такой малости для мертвеца? Или же умирать с мыслями о собственной ублюдочности и неоправданными, тупыми надеждами, что всё обойдётся? Слишком много вопросов. Они пугали Кнакла и вместе с тем пробуждали в нём какую-то спокойную решимость, уже восторжествовавшую в душе Кирилла. Нет уж, лучше умереть чуть меньшим мудаком с чуть меньшим грузом. К чёрту обиды на Юлэджи! – Ты простил его, значит, и у меня есть шанс? – Кнакл опустил глаза, будто стыдился своей наглости, но затем, видно, вспомнив, что такое поведение не в его репертуаре, более оптимистично добавил. – Или он есть, но только через постель? – Кнакл, детка, ты не понимаешь намёков, да? – промурлыкал Кирилл и, не сдержавшись, фыркнул и улыбнулся. – Я готов тебя простить, но скажи мне честно, стоило ли оно того? – О, ну как же без твоих любимых вопросов! Ты же меня в покое не оставишь, да? Хочешь знать?! После того, что я сделал с Капучером, я будто помешался. Я же убил его изнутри, нахрен! «Хуже уже не может быть», – подумал я, когда получил свободу ТАКИМ способом. Я делал безрассудные, аморальные вещи, мне было плевать, что станется со мной. Ждал ли я возмездия? Каждую ночь я засыпал с мыслью, что когда-нибудь я получу по заслугам, и от этой херни мне становилось типа легче. Потом мы снова встретились с Капучером, а я не смог сдохнуть. Что за хуйня, Кнакл?! Ты изнасиловал его, а теперь и машиной по нему проехался?! Не знаю, наверное, это какая-то больная тяга к мазохизму. Возможно, поэтому я тебя за жопу укусил? Хер его знает, я в самокопаниях не преуспеваю особо! Но знаешь, меня реально взбесили твои грустные, всепрощающие глазки, а вот когда ты меня нахуй послал, мне стало немного спокойнее. – А ты не пробовал делать что-то хорошее, чтобы искупить вину? – Вот только не надо этого, Кирилл! Бесит, когда так говорят! Сразу чувствую, что передо мной ангел сидит! – Но давай мыслить логически? Страдание и самопоедание в качестве искупления ты уже пробовал. Что ещё остаётся? Слушай, я не пытаюсь строить из себя монашку, я сделал не меньше херни, чем ты, но я не хочу, чтобы мой друг страдал всю жизнь, я хочу помочь. – Помочь мне? – презрительно скривился Кнакл. – А кто поможет тебе? – Вы. Кирилл заявил это настолько уверенно, не колеблясь с ответом ни секунды, что Кнакл почувствовал некую ответственность перед этим человеком: обмануть его ещё раз, не оправдать его ожиданий было бы уже слишком. – Такие вещи нельзя искупить, просто став няшкой. – И что ты предлагаешь? Делать херню и продолжать думать о том, какой ты херовый человек? – Пиздец тупо, согласен. Но и какой-нибудь приют из чувства вины я устраивать не буду. – Вряд ли тебе станет легче, но… Капучер послание оставил: «Будьте милосердны к себе». – Что это значит? – в голосе Кнакла почувствовалась надежда, которую мгновенно убил взгляд Кирилла, настолько пустой и обречённый, что знать резко расхотелось. Дождь застал Кирилла в тот момент, когда возвращаться уже поздно, а до цели ещё далеко. Проклятый дождь волнами накрывал его, загонял под крышу, а затем вытягивал из-под неё, словно Кирилл – камушек, боровшийся за право остаться на берегу. Вода верещала в ботинках всякий раз, когда Кир делал шаг, а тёмные тучи рычали на него и других людей, имевших наглость показаться им на глаза. Крыша находилось прямо перед Кириллом, но он не решался к ней подойти, и потому просто стоял в быстро образовывающейся луже. Двухэтажный коттедж, небольшой и и не такой богатый, каким его представлял Кирилл, совсем не ждал промокшего и озябшего оборванца. Не слишком ли нагло заявиться сюда? Ну нет, отступать уже поздно! Кирилл нажал на кнопку звонка. Дом долго молчал, не открывал рта. Он вообще не обращал внимания на гостя, как бы испытывая его терпение. Должно быть, хозяин надеялся, что гость уйдёт, но второй звонок не оставил ему выбора. Дверь открыл Капучер. При виде того, с кем он занимался сексом, того, кто придавил его машиной и того, кто взорвал его, Капучер не выказал ни одной эмоции. Он как-то тупо и безразлично смотрел на Кирилла, ожидая от него инициативы. – Привет. Как ты? – Физически? Уже нормально. Действительно, Капучер выглядел здоровым, его оторванные пальцы и ухо заменили явно дорогие протезы. Такой скорости регенерации и живучести мог позавидовать даже Кирилл, не то что другие продиджумы! – Мне Рюджи нужен… – промямлил Кирилл: реакция Капучера ставила его в тупик. – Он уехал по делам, будет завтра часам к двенадцати. Разочарование, показавшееся на лице Кира, всё же пробудило в Капучере сочувствие или, по крайней мере, его отголосок. – Можешь зайти и переждать дождь. За милыми кирпичиками дома скрывалась пустота. Слишком большие комнаты для такого количества мебели, попрятавшейся по углам, и полумрак навевали тоску. Рюджи хватило бы вкуса и денег, чтобы обустроить дом, но, похоже, его понятия о комфорте сильно отличались от общепринятых. Он нуждался в пустоте и одиночестве, потому что иначе мебель и стены задушат его, расплющат, сведут с ума!.. И только большой, изящный рояль, стоявший прямо перед окном на всю стену, немного скрашивал пустоту, придавая серости и унынию своеобразный шарм. – Кто-то играет на нём? – Кирилл провёл пальцем по пыльным клавишам, а затем, не удержавшись, надавил на одну из них. Звук, подобно неуместно радостному вскрику, вырвался из недр рояля, но, не найдя поддержки ни у обстановки, ни у жильцов, поник и замолчал. – Пу́шпер. Он талантливый. – «Пушпер»? – Когда-то так звали Рюджи. – Прости, кстати. – За что? – Я тебя сбил машиной, а потом из-за КБ ты на трубу напоролся. – Ах, это! Забей, мне насрать. Что тебе нужно от брата? – Я думаю присоединиться к революционерам, но люди, которых послал следить за мной Рюджи, не позволят мне, ведь так? – Верно. Будешь сидеть под замком как сокровище Четвёртого, когда революционеры пройдут через Пьеруж. По доброте душевной дам тебе совет: больше никому не говори об этой дебильной затее. – А когда они пройдут? – К пятнице здесь окопается небольшой отряд. Если сумеешь скинуть хвост, то добро пожаловать в ряды мятежников. – Спасибо тебе. – Ага. Я слышал, ты наркотики в больнице употреблял. Не желаешь повторить, а то мне скучно одному? Впервые на лице Капучера появилась улыбка, и появилась она в тот момент, когда он достал из кармана небольшой пакетик с порошком. – О чёрт... Зачем тебе эта дрянь? – Не хочешь, значит? – рассмеялся Капучер. Он высыпал немного порошка на ладонь и втянул его ноздрями, прикрыв лицо рукой и несколько раз чихнув. Кровь, потёкшую из носа вперемешку с порошком, Капучер стёр и жадно до дикости слизали. Он явно повеселел, но той дозы, которую он принял, оказалось недостаточно для того, чтобы окунуться в мир иллюзий. – Зачем, да? А сам не видишь? Я будто подыхаю, сгораю изнутри, но наркотики ещё радуют меня. – После отхода становится ещё хуже, потому что чувства ненастоящие. Тебе нужна помощь. – А я, может, и не прочь сдохнуть. – Ну зачем же сразу подыхать? Самое страшное ты уже пережил. Подумай о Рюджи, в конце концов. – Ненавижу его, – прошипел Капучер, заткнув Кирилла и прекратив его жалкие потуги одним взглядом. – Он больше не мой брат. – Но и ты изменился. После случившегося с вами невозможно остаться прежними, ты должен понимать. – Я-то понимаю, а вот ты – нет. Отец пропал, когда я был совсем маленьким, потом у меня стали проявляться способности, чудовищные даже для чудовища. Моя мать ненавидела меня, я не завёл друзей, я боялся выходить на улицу. Только Пушпер защищал меня. Его доброта, обаяние, талант, сила… я хотел стать таким, как он. В лаборатории только мысли о нём хоть как-то поддерживали меня. Я вернулся, и кого я вижу? Жестокого, беспринципного человека, медленно съезжающего с катушек из-за чувства вины. Выходит, что? Что его доброта и прочая дребедень были обманом? – Или его беспринципность и жестокость – обман. – Действительно добрый человек никогда бы не решился на такое. А если и решился… А ведь он столько сделал для меня! А я неблагодарный сукин сын! Вот он бедняжка! – Капучер задрожал от злобы. – Мне не нужна эта жертва!!! – завопил он и, желая дать чувствам выход, перевернул неприметный, съёжившийся от страха в углу стеллаж. С грохотом книги и статуэтки, стоявшие на нём, рассыпались, нарушая воцарившуюся тишину. Капучер бросил раздражённый взгляд на рояль, который он приметил с самого переезда, но не решился подойти к нему, символу тому, чем стал Пушпер и кем был Рюджи. Он хранил пятна крови на клавишах и чудесную музыку внутри, извлекать которую умел только брат. Но Капучер когда-нибудь обязательно доберётся до рояля, и Рюджи, зная это, скорее всего, разломает его сам, банально не выдержав. – Почему все, кто пытается помочь мне, становятся ублюдками?! Почему все, кем я восхищаюсь, оказываются ублюдками?! Почему меня никто не спрашивает?! – продолжал орать Капучер, уже просто не в силах сдерживаться. Хотелось излить всю накопленную боль без последствий на того, кто потом просто уйдёт, на того, кто не сделает ещё хуже. Хоть кому-нибудь! И он вылил чувства на Кирилла, не понимая толком, ошибся ли он слушателем или же нет? Капучер вылил так много, что не осталось почти ничего. Его эмоции, вспыхнув так ярко, быстро сожгли дрова и затухли, оставляя лишь тлеющие угольки – жалкие отголоски. Кирилл же, подобно мебели этого дома, вжался в кресло под таким напором чужой боли. Ему хватало и своей, но просто уйти он бы уже не мог, разрываясь между желанием помочь Капучеру хоть как-нибудь и желанием помочь друзьям. Но вместе с тем он вполне справедливо опасался, если не боялся, Капучера, его силы и разочарованности в людях. – Я думаю, ты должен поговорить с Рюджи, а не со мной, – осторожно начал Кирилл. – Шутишь? – фыркнул продиджум. – Чтобы он в петлю полез? Я устал молчать, Кирилл, а тут так удачно подвернулся ты. Ты не умеешь осуждать. Полезное, конечно, качество, но оно уже тебя чуть не убило, а хорошим для всех ты не сможешь быть. – Если бы я пытался быть хорошим для всех, то не взял бы в руки оружие. – Кнакл говорил, что изнасиловал меня? – Да. – Что он чувствовал? – Ненависть к себе. – Хорошо. – Капучер улыбнулся. – А ведь и Рюджи согласился на этот эксперимент. – Если бы можно было обойтись без изнасилования, ты бы согла..? – Нет. Но спросил ли меня кто-нибудь? – Ты прожил в лаборатории столько лет, даже думать не хочу о том, что ты там пережил. Но ты пережил и не сдался, всё закончилось. Зачем сдаваться теперь? Ты сильный, ты… – В машине был тусклый свет, наверное, ты не разглядел. Капучер, встав, принялся высвобождать пуговицы из петель. Следом за рубашкой джинсы, лишённые ремня, съехали по бёдрам на пол. – Что ты делаешь? Кирилл отвернулся. Несколько раз он порывался остановить Капучера, но всякий раз смущение одолевало его, как будто теперь он, переспав с Юлэджи, уже не имел права смотреть на кого-либо, кроме него. – Не отворачивайся. Посмотри на меня, Кирилл. Видишь эти шрамы? Даже здесь… – Последними на полу оказались трусы. – Я сильный настолько, что не могу сдохнуть. Я отчаялся, потом эксперимент вернул мне надежду, меня запихнули в отряд Бэйли, чтобы воспоминания вновь шарахнули меня по башке. Зачем? Чтобы я удовлетворил ненависть Рюджи? Потом мне вновь вернули надежду, потом тут же отняли, потом опять вернули… Это же так, блядь, весело! Как после этого можно продолжать жить? Капучер грустно рассмеялся и опустился на диван напротив Кирилла, не считая нужным одеться или хоть как-нибудь прикрыться. Подперев рукой лицо, он внимательно рассматривал Кирилла и презрительно улыбался. От его пристального взгляда не могло укрыться ни одно, даже незначительное движение: глаза, дыхание, руки… В полутьме он, Капучер, красивый и обезображенный одновременно, с жуткими глазами и засохшей на лице кровью, походил на демона. – Я тебе нравлюсь? – Капучер хитро прищурился. – Ты красивый, да, – не стал отрицать очевидное Кирилл. – Ты мог бы с лёгкостью найти парня. – Мне всегда нравились девушки, но, видно, не судьба. – Девушки любят заботиться о тех, кому плохо. Им кажется романтичным избавить человека от страданий силой любви. Найди девушку тогда. – Ещё одного разочаровавшегося человека в копилку? Увольте. – Ты не сможешь выплыть из дерьма, если сам не захочешь. – А я и не хочу! Здесь неплохо! Никто от тебя ничего не ждёт, не ждёшь ничего и ты. Просто плаваешь и плаваешь! Делаешь, что хочешь, и всем плевать! Не это ли свобода?! – рассмеялся Капучер, поддразнивая Кирилла кривляниями. – Если эта свобода не делает тебя счастливым, то зачем она? Неужели тебе не жалко потраченной жизни?! Ты продолжал терпеть боль, чтобы отказаться от шанса начать новую жизнь, когда он появился? Лихорадочно Кирилл искал аргументы. Паника, завладевшая его разумом, мешала мыслить. Он должен успеть переубедить, должен успеть помочь, но время продолжало утекать, а подходящих слов не находилось. – Я устал начинать, я устал от ваших лицемерных рож. – Я правда хочу помочь. – И что потом? Будешь ждать безмерной благодарность только потому, что успокоил совесть? – Мне достаточно и успокоения. С горечью Кирилл посмотрел на Капучера. У каждого в жизни есть человек, сравнивая себя с которым, ты становишься счастливее. И для Кирилла таким человеком стал именно Капучер. Чувство обновления и желания жить до того охватили Кира, что существование такого безжизненного, разочаровавшегося во всём человека, как Капучер, казалось немыслимым. Вот она жизнь, полная удовольствий, бери её! Заметь её! Нет, жив же он ещё, значит, ждёт чего-то, значит, где-то там, глубоко внутри, ещё есть немного надежды! Нужно только помочь ей разрастись и оправдать её! Как-нибудь! Ну хоть как-нибудь!.. – Полагаю, и с Кнаклом ты не прекратил общение, когда узнал об изнасиловании? – Нет. Он страдает. – Считаешь, что он недостоин страданий? Или страданиями можно оправдаться? – Ни в коем случае! Ты не обязан прощать его. Но делать ненависть смыслом жизни – неправильно. – А что ты предлагаешь? Отряхнуться и пойти дальше? Не учи других жить, если сам не умеешь. – Я понимаю твои чувства, Капучер. Я ведь мечтал о семье, и жить с мыслью, что моего ребёнка постигнет та же участь, что и меня, не смог бы. Поэтому я отказался трахаться добровольно. Женщины, конечно, больно не сделают, но разве в боли дело? А учёные просто смотрели, как будто я какая-то тупая крыса. – Ты их убил? – Учёных – да. Они мертвы, но мне и тебе ещё жить с этим. И Кнаклу тоже. Почему мы должны продолжать страдать, если мы можем стать счастливыми назло этим тварям? – Просто «назло» и всё? Увы, мне далеко до такого упрямства! – развёл руками Капучер. – Есть много причин продолжать! – Например? – Вкусная еда, красивые му… женщины, интересные книги. – Ничто из этого меня уже не радует. – Я не врач, но депрессию и прочие такие болезни ведь не вылечишь одним желанием, да? Хотя бы просто попробуй сходить к психиатру. – Я достаточно антидепрессантов и стабилизаторов наелся. Капучер лениво посмотрел в окно, разговор начинал утомлять и раздражать его. Он, ожидая конца ливня, больше не обращал внимания на Кирилла. Сам же Кир ещё побарахтался, но в итоге сдался и стыдливо замолчал. В тишине они провели остаток дождя. Кирилл ушёл с твёрдым намереньем вернуться. Фарфоровая ваза полетела прямо в Рюджи, но он успел отпрыгнуть, и ваза, встретившись со стеной, разлетелась осколками по комнате. Вода, вылишившись из сосуда, осталась на дорогих обоях, полу и одежде. Цветы же, по-прежнему прекрасные, недолго оставались таковыми под ногами. – Капучер, успокойся! – взмолился Рюджи. – Вот я ублюдок!!! – вопил Капучер, истерично посмеиваясь. – В любимого братца и вазой! Ненавидишь меня?! – Нет! – На лице Рюджи показались страх и недоумение. – Ненавидишь, – прошипел Капучер, вплотную подходя к брату. Его глаза горели нездоровым блеском. – Из-за меня твоя жизнь превратилась в ад. – Неправда! Я никогда так не думал, и ты знаешь это! А жизнь свою я сделал такой сам! – Но сделал её такой ты ради меня, а я, о боже! не оценил! И если ты не ненавидишь меня сейчас, то, может быть, ты один из тех извращенцев, которые дрочат на своих маленьких братьев? За этими словами, ставшими последней каплей, последовала пощёчина. Рюджи ожидал какой угодно расплаты за свой поступок: сдачи, плевка в лицо и даже смерти, но точно не смеха. – Что тебе нужно от меня?! Что я должен был сделать, посмотрев видео, в котором тебя насиловали?! – Лучше бы остался с женой! – Чтобы ты проклинал меня за бездействие?! – Только мысль о том, что где-то там мой брат ждёт рождение сына, где-то там он по-прежнему счастлив, поддерживала меня. Я бы вернулся без твоей и Митиной помощи, я бы нашёл способ. Но вы предпочли предать меня! «Ах, я такой ублюдок! Я сделал столько хуйни, но всё ради Капы! Пусть он будет счастлив, а я в качестве искупления пострадаю в уголочке! Ах, какой я несчастный ради брата! Ох, давай, если хочешь, мы вместе сходим к психиатру! Нет-нет, ничего страшного, что я после психушки их до усрачки боюсь, главное, чтобы тебе, Капа, было хорошо! Ты же тупой, не догадаешься! Капа, отлупи меня и засунь мне в жопу свечу, я же так люблю страдать!» – заливался Капучер, то театрально вздыхая, то хватаясь за голову, то смахивая слезу. – Но ладно ты! Митя вообще не осознаёт, ЧТО сделал. Маньяк ебанутый… С ужасом Рюджи следил за братом. Он чувствовал себя виноватым с самого рождения Капучера: не смог повлиять на мать, не смог помочь скрыть способности, не смог предотвратить донос, не смог уберечь… Не смог! Столько всего он в жизни не смог, что и самоубийство он, пожалуй, запорол бы тоже. Рюджи устал убиваться, но прекратить это уже не мог. «Я недостаточно убиваюсь», – наивно шептало что-то внутри и скребло, скребло… От его вины устали все: он сам, муж, младший брат. Рюджи и рад бы прекратить, но ведь вина составляет всю его сущность, а кто он без неё? Как от неё избавиться, если всё продолжает идти наперекосяк по его вине? – Скажи, – вздохнул Капучер, отходя от брата, – я действительно выгляжу настолько беспомощным мудаком, что создаётся впечатление, будто я сам со своей жизнью не разберусь? – Нет. Но из той помойки, в которую тебя выкинули, ты бы не вылез без помощи. – Вы даже не дали мне шанса! К чёрту! Как об стену горох! Может, Митя немного поумнел? И не пытайся мне врать, я знаю, что он по-прежнему работает на тебя! – Даже не думай! – закричал Рюджи, предчувствуя исход этого разговора. Дальнейшие протесты подавил кулак, пронёсшийся рядом с лицом и оставивший в стене большую трещину. С ненавистью Капучер прошептал: – Или ты устроишь мне разговор с Митей, или я прекращаю принимать наркотики и начинаю развлекаться убийствами. Огромное окно позволяло лучам Виридиса и Инюриам почти беспрепятственно проникать в помещение. Тусклый естественный свет нравился Капучеру намного больше: он многое скрывал, и оттого успокаивал. Капучер стоял у окна и бездумно наблюдал за суетой людей, которые всё ещё почему-то не спали. Множество машин, похожих по-отдельности на огоньки, слились в смертоносное течение уличной реки. Пьеруж. Сколько песен о нём спето, сколько страстей в нём вспыхивает ежечасно! Спящий днём и живой ночью. Этот рассадник проституции, наркоторговли, азартных игр, убийств и прочих греховных радостей умудрялся каким-то образом скрывать свою истинную суть перед романтичными идиотами, мечтающими о сладком пороке на балконе двадцатого этажа. Подальше от реальности. Они, как наивные девчушки, отдавались в объятия ловеласа, зная исход отношений, но не имея выдержки устоять. Идиоты бросались в светящийся поток, подобный тому, что наблюдал Капучер. Либо они имели машину и находили путь, либо не имели или же попросту не умели водить, но бросались всё равно. Воистину, на крови идиотов стоит Пьеруж! «Чья кровь прольётся сегодня?» – подумал Капучер, вертя в руках пистолет. Он присел на край стола и безразличным взглядом окинул бумаги, находящиеся на нём. Наверняка на столе помимо них полежал и сам Рюджи. Эта мысль оказалась до того неприятной Капучеру, что он поспешил встать. И очень вовремя. Митя. Жизнь беглого преступника, казалось, мало чем изменила его. Удачно устроившись под крылышком Рюджи, он продолжил привычную работу с продиджумами, вот только его работодателем стала революция. Ему не было никакого дела до смены власти, до смены места работы, до смены принципов – теперь он уже не пичкал продиджумов транквилизаторами и не одевал на них ошейники. Все мысли Мити занимал Капучер, превращаясь в какую-то больную одержимость. Он как будто потерял смысл жизни. Поэтому вызов Рюджи в офис так обрадовал Митю. Его, радостно бегущего, едва не виляя хвостом, не смущал столь поздний час вызова и тьма, царящая в помещении. Несколько секунд он в упор смотрел на Капучера, пытаясь понять, Рюджи перед ним или нет. В страхе Митя отшатнулся: чтобы испытать ужас ему не потребовалось видеть пистолета, достаточным оказалось и глаз. Нет, лучше бы он всю жизнь страдал, думая о своих поступках, чем встретил бы друга ещё раз! – Господи! И чего ты встал? Иди, обнимись с товарищем! – издевательски протянул Капучер. Но Митя не подошёл к нему и не обрадовался его выздоровлению. Капучер остался прежним озлобленным существом, а Митя так и не осознал проступка. Означает ли встреча конец для всего, вообще всего? – Ну что, подумал о своём поведении? – будто угадал Капучер. Он притворно весело и беспечно плюхнулся на стул и, покрутившись на нём, отъехав на несколько метров от стола. А, впрочем, он действительно вселился. До безумия. Капучер едва сдерживался от того, чтобы прямо сейчас не начать дрочить на сожалеющее лицо бывшего друга. – Я… я не понимаю, Капа, – виновато промямлил Митя. – Меня изнасиловали, тупая ты тварь!!! – в отчаянии завопил Капучер. – Ты рассказал им! Я простил тебя, а ты накормил меня говном, которое я не хотел есть! Это так трудно понять?! Таблетки что, сделали меня умнее?! Я просто не понимаю, почему вокруг меня одни дебилы!!! Раздражение и ненависть захватили Капучера до такой степени, что хотелось разрыдаться и сдохнуть, не в силах переносить более чужую тупость. – Я не понимаю, чем плохи эти таблетки! – Ради них ты предал меня! – Я дал тебе шанс! Не самым лучшим способом, но дал. Что хорошего в той жизни, которую ты не хотел забывать? – Вот он, – устало вздохнул Капучер, как будто целый день он таскал тяжёлые мешки, и они наконец закончились. – Вот он, вопрос, который нужно было задать с самого начала. Капучер откинулся на спинку стула и несколько минут просто смотрел в потолок, наслаждаясь усталостью. Ненависть утихла, исчезло желание заплакать, руки не тряслись. Нет ничего лучше усталости, пускай и смешанной с грустью. Больше не хотелось умирать. Но и жить тоже не хотелось. – Что хорошего? – повторил Капучер. – Я верующий человек, Митя, ты знаешь это. В лаборатории до твоего появления у меня был только Пушпер и Бог. Пушпер напоминал мне о счастливом прошлом, Бог давал надежду на счастливое будущее. Отмучаюсь здесь, а там рай. – Последнее слово Капучер почти выдохнул, с прежней надеждой и мечтательностью, а потом с ненавистью к этим двум чувствам выплюнул. – Но я не подыхал, и в конечном итоге мне надоело ждать и выпрашивать у Бога подачки. И слава Ему, что я прекратил так делать! Как бы я жил в раю с воспоминаниями о случившемся здесь? Или в раю тоже есть препараты беспамятства? Тогда мне не нужен такой лживый рай! Так почему я не хотел таблеток? Моя боль и надежда были настоящими, я знал, чего я хотел. А сейчас… Сейчас я не хочу абсолютно ничего. Тогда я чувствовал страх, печаль, злость, и на фоне всего этого те мелочи, которые ты делал для меня, обретали смысл и заставляли меня чувствовать себя по-настоящему счастливым. Митя не знал, что ему делать теперь. Позиция Капучера осталась далека для него, но одно он понимал отлично: он испортил всё до такой степени, что пора задаться вопросом: «Как дальше жить?» Душевное страдание пугало его, забвение казалось несправедливым. Возможно, пистолет, блестевший в лучах спутников, станет лучшим решением? Сделает ли его смерть счастливым Капучера? Убив, начнёт ли он жить? Митя покорно, как собака, передал свою судьбу в руки Капучера. Когда тот вспомнил о пистолете, Митя вздрогнул, но, сжав кулаки и стиснув зубы, не сдвинулся с места. И всё же умирать не хотелось, но он останется из уважения, которое никогда прежде не выказывал, к чувствам и решению друга. А Капучер продолжал разглядывать оружие. Он ненавидел людей, ненавидел Митю всем сердцем, но его убийство оказалось таким сложным и мучительным, что Капучер задумался. Что будет потом, если он выстрелит? Ничего. Что будет потом, если он не выстрелит? Ни-че-го. С некоторых пор месть стала смыслом Капучера. Страдает он – страдают другие, страдают другие – страдает он. Это блядский замкнутый круг! Чтобы прервать его, придётся вырвать какую-то его часть. Но какую? Поступить, исходя из справедливости или пользы? «Стать счастливым назло всем, кто когда-то сделал больно», – кажется, это пытался донести Кирилл. Счастье – слишком расплывчатая формулировка. Капучер уже не понимал счастья, а стремится к тому, чего ты не понимаешь… Жить просто назло? Назло Капучер прожил двадцать три года. Надоело. – Убирайся, – процедил сквозь зубы Капучер. – Надеюсь, тебе хватит жизни, чтобы понять, почему я тебя отпустил. Капучер, не смотря больше на Митю, подошёл к столу и взял ручку. Жить назло – это так грустно, на самом деле. Если его никто не понимает и не любит, то он поймёт и полюбит себя сам. Если жизнь была несправедлива к нему, то сейчас самое время, чтобы быть милосердным к себе самому. «Будьте милосердны к себе», – гласила корявая надпись на документе. С удивлением Капучер обнаружил, что Митя не ушёл. – Убирайся! – повторил он. Медленно Митя побрёл к дверям, как бы надеясь, что Капучер передумает и окликнет его. За спиной послышался щелчок взводимого курка. С ужасом Митя подумал, что это очередная шутка, как тогда с протянутой рукой, но на сей раз со смертельным исходом. Раздался выстрел. А Митя всё стоял, не чувствуя боли или слабости. Он стоял до тех пор, пока страшное предчувствие не погнало его вниз по ступенькам, прочь от офиса! Не оборачиваясь! – Я не успел на похороны, – едва выдавил Кирилл. Он будто извинялся, но не мог понять перед кем. Перед Капучером за то, что не нашёл убедительных аргументов? Перед Кнаклом за то, что не почтил память умершего вместо него? За то, что рассказал? Или за всё разом? Кнаклу же казалось, что это он выстрелил в тот злополучный вечер. Он оказался в числе тех, кто довёл Капучера. Убил, убил, убил!!! И за что убил?! За собственную слабость и трусость! Жена, дочь, высшее благо – сколько ещё имён он даст трусости? Но… «милосердие к себе». Что означает странное послание? Прощение? Нет, Капучер не мог простить его. «Я-то сдохну, а вот тебе жить с этим», – сказал он в последнюю встречу. Так, может, в этом дело? Или это пожелание убиться, ведь смерть стала милосердием для Капучера? – Он же не мог нас простить? – Не мог, – согласился Кирилл. – Но мог ли он пожалеть вас? Если он застрелился… получается, он не видел для себя жизни. Но вы – другое дело. У тебя дочь, у Рюджи муж, у Мити… я почти не знал его. Ты должен жить дальше ради дочери. Дочь. А дочь ли? Как давно Авили перестала быть для Кнакла дочерью и превратилась в мифическое оправдание всего, что он сделал? Слишком многое он принёс в жертву этой идее, и отступление стало бы неуважением к жертвам. Но и забывать нельзя. Помнить жертву, помнить о высокой цене, помнить, каким нельзя быть, и измениться. – Я постараюсь. Но пообещай мне одну вещь. – Да? – Если я не выживу, забери её и стань ей отцом. – Я обещаю, что сделаю всё, чтобы ты забрал её сам, – улыбнулся Кирилл.