Власть любопытства

      Следующим вечером после обеда я не спеша подошел к кабинету директора Хогвартса. Пароль для горгульи оказался тем же и я с тяжелым сердцем ступил на вращающуюся каменную лестницу. У меня было четкое ощущение, что я отдаю в руки врага стратегически важную информацию.       Я подавил желание развернуться и уйти, постучав маленьким бронзовым молоточком в тяжелую дверь. Наивность и честность. Только так я смогу обмануть Дамблдора. Я прошел в кабинет и сел в до тошноты удобное кресло, множество серебряных приборов неясного назначения издавали раздражающие звуки.       —Гарри, что с тобой? Ты хотел мне что-то рассказать? — обеспокоенно спросил Дамблдор, и я выпал из размышлений.       —Добрый вечер, профессор. Простите, я задумался. И да, мне есть, что Вам рассказать. Я смог убедить профессора Слагхорна поделиться воспоминанием.       В глазах директора вспыхнул интерес, он быстро убрал со стола все бумаги и достал из шкафчика омут памяти.       —Ну так давай его посмотрим, — я с вежливой улыбкой передал ему флакончик с воспоминаниями и мы погрузились в омут.       Я был несколько разочарован, в воспоминании не содержалось какой-то существенной информации. Интерес вызывала, пожалуй, только патологическая привязанность будущего Лорда к числу семь. Это было несколько странно. Да, во многих формулах расчета зелий и рунных цепочек часто появлялось не понятно, откуда взявшийся, множитель семь, но таких непонятных множителей было много, и они не ограничивались цифрой семь. К тому же, если уж выбирать какое-нибудь число, то стоило остановиться на сорока двух.       Дамблдор сидел напротив, в задумчивости разглядывая испещренный рунами сосуд. Я дал ему минуту, а потом вывел из прострации вопросом:       —Профессор, а что такого важного в этом воспоминании? Только то, что Том Риддл в возрасте семнадцати лет проявлял нездоровое увлечении числом семь?       —Семь очень важное число в магии, оно отвечает за многие процессы. Я предполагал, что Том в своей гордыне зашел далеко, но не думал, что на столько. Боюсь, он возжелал разделить свою бессмертную душу на семь частей.       —Вы решили так, потому что он один раз упомянул число семь пятьдесят лет назад? А если он передумал и сделал одиннадцать или сто крестражей?       —Гарри, даже создание одного крестража — страшное преступление против самой природы и магии, — Дамблдор укоризненно на меня посмотрел. — Ты говоришь об этом слишком легко.       —Я просто хочу оценить силы того, с кем, по Вашим словам, мне предстоит сражаться. Так почему семь крестражей?       —Только не семь, а шесть. Седьмой осколок его души находится в возродившемся теле, какой бы изуродованный он ни был. Когда-нибудь, Гарри, став старше и мудрее, ты поймешь, что многие привычки остались у тебя с детства и юности. Можешь считать это моей догадкой, а я чаще всего оказываюсь прав в своих предположениях.       —Хорошо, пусть их будет шесть. Что они тогда из себя представляют? Камни, листки бумаги, старые учебники?       —Ты забываешь о тех воспоминаниях, которые мы с тобой посмотрели раньше. Том всегда отличался великой гордыней, он очень привязан к своим трофеям и важным вещам. Вспомни, в его руки попали медальон Слизерина и чаша Хаффлпафф.       —А дневник был важен для него сам по себе, ведь он «вложил в него душу» в прямом и переносном смысле, — продолжил я мысль Дамблдора. — То есть Вы хотите сказать, что еще два его крестража — чаша и медальон?       Портреты бывших директоров начали возмущаться даже предположением, что кто-то осквернил реликвии Основателей такой темной магией. Ни я, ни Дамблдор не обратили на них внимания.       —Боюсь, что это так Гарри.       —Хорошо, дневник и кольцо уничтожены, чаша и медальон не понятно где. А что об оставшихся двух?       —Думаю, получив вещи, связанные со Слизерином и Хаффлпафф, он принялся искать реликвии Грифффиндора и Ревенкло. Я почти уверен, что эта идея могла захватить его воображение. Но единственная известная реликвия Гриффиндора находится в моем кабинете.       Дамблдор указал на стену за собой, где в стеклянном ящике покоился усыпанный рубинами меч.       —А что же Вы тогда думаете о последнем крестраже? Или он отыскал две какие-то вещи, принадлежащие и Гриффиндору, и Ревенкло?       —Не думаю, что это так. Я почти уверен, что является шестым крестражем. Мне давно уже не дает покоя появление той змеи, Нагайны.       —Змея? — я был несколько озадачен. — В качестве крестража можно использовать животное?       —Это не очень разумно с его стороны, но вполне возможно. Змея — символ его родства со Слизерином, я думаю, он очень сильно привязан к ней. К тому же он имеет над ней власть необычную, даже для змееуста.       Аргументы Дамблдора показались мне слабыми, но я решил подумать о его логике позже.       —То есть Вы сейчас ищете крестражи, профессор?       —Да, я ищу их уже очень давно. Мне кажется, я близок к тому, чтобы найти еще один.       Давно. Это слово царапнуло сознание, но я решил и это оставить на потом. Сейчас, по логике, я должен предложить свою помощь в поиске и уничтожении крестражей. Делать это я считал излишним. Я откинулся на спинку кресла, сложил пальцы домиком и сфокусировал взгляд на них.       —То есть остается найти и уничтожить медальон Слизерина, чашу Хаффлпафф, змею и предмет, принадлежащий Гриффиндору или Ревенкло. Что ж, спасибо за информацию и Ваши догадки, профессор.       Я не отрывал взгляда от пальцев, но почувствовал слабое ментальное касание чужой воли. Маска уже была готова к новому испытанию. В данный момент она думала, что Легион важнее, чем крестражи, поскольку нужно заботиться о друзьях и соратниках с большой ответственностью.       Дамблдор несколько разочарованно на меня посмотрел и попробовал влить в меня порцию идеологической пропаганды о необходимости борьбы с Лордом. Я усиленно поддакивал, но был стоек в своем убеждении. Через пол часа директор сдался и отпустил меня. Я направился в башню Гриффиндора, где по большому секрету все рассказал Рону и Гермионе, взяв обещание молчать. Хотя актер устал, пьеса должна продолжаться, а зрители должны быть довольны.       Когда все разошлись по спальням, Гермиона села ко мне на колени. Она нахмурилась и чуть слышно сказала мне на ухо, скрыв движения губ от портретов распущенным волосами:       —Значит, змея тоже крестраж?       Она была очень серьезна и обеспокоена, но мне совершенно не хотелось думать почему. Я только кивнул и прижал ее к себе.