Просто улыбаться

Юля лежала в ванной. Вода уже почти успела остыть, пахнущая чем-то густым и восточным пена лежала на ее поверхности небольшими переливчатыми островками. Из крана капало - примерно раз в полминуты, отчетливо и громко, и Юля каждый раз вздрагивала. Часов в ванной не было, но по внутренним своим ощущениям она провела тут почти полвечера. Она поднялась, позволяя мыльной воде медленно, словно лениво, сползать с тела, потянулась к своей полке, заставленной многочисленными бутылочками и баночками, немного помедлила, выбирая, щелкнула крышкой и закрыла глаза, позволяя себе на какое-то мгновение погрузиться в сладкий аромат шоколада и ванили. Когда-то, на границе детства и юности, она очень много читала, и, как любая, выросшая среди книг, а не друзей, девочка, выписывала в специальную толстую тетрадку цитаты - в основном о любви, чуть реже - о смерти. Ничто так не занимает в четырнадцать лет, как любовь и смерть. "Лечите душу - ощущениями, а ощущения пусть лечит душа". Лорд Генри всегда нравился ей своим отрицательным обаянием, своей уверенностью в собственной неотразимости, своим покровительским отношением ко всем вокруг. Художник мерк на его фоне, словно черно-белая фотография в сравнении с цветным кинопоказом, и студенткой Юля вовсю спорила с одногруппницами, доказывая естественность выбора Дориана; четыре будущих филолога, они спорили прямо на лекции, спорили яростно и искренне, выхватывали друг у друга книгу, чуть ли не вырывая страницы в поисках нужных цитат, и преподавательница млела от удовольствия - вот, оказывается, как молодежь любит литературу. А потом кто-то другой, со стороны, не вовлеченный в их спор, спросил, почему они спорят в таком ключе - там ведь не о любви, там о дружбе. И они замерли, словно пораженные этим открытием, и действительно поняли, что, увлекшись, спорили именно о любви и страсти. Преподавательница тут же засмущалась, закашлялась, сказала, что существуют, конечно, факты биографии автора, которые заставляют поверить, но вовсе не обязательно, а спор утих сам собой, и только Юля сидела, разгоряченная, и до конца лекции то и дело открывала снова темно-красную обложку... Потом было несколько бессонных ночей, десятки рефератов и пара курсовых работ, а так же - неделя в Крыму только с одной книгой; текст был вызубрен наизусть, выжат и замучен, она забрала из него все, что было можно и больше не могла его видеть. Осталась только страсть к успешным и сильным мужчинам, которые вели себя так, словно весь мир был у их ног, поверженный и покоренный, осталось несколько практических советов. В том числе и этот, про ощущения и душу. Юля прибегала к нему много раз, это был ее личный сорт прозака, лекарство от страхов, уныния, тоски и тревоги. Все плохо? Добавить в кофе корицы и долго вдыхать ни на что не похожий запах, наполняясь им до краев, дожидаясь, пока в мире не останется ничего, кроме этого запаха. Все еще хуже? Остаться в одном белье и замотаться в безумно мягкий и безумно дорогой плед, расслабиться в его объятьях, почувствовать его - всем телом, от макушки до пяток. Все еще плохо? Ну тогда в ванную, где горячая вода, а каждая фигня в баночке пахнет абсолютно особенно. Фигня, вперемешку с остывшей водой, утекала в канализацию, а Юля куталась в полотенце, стараясь вытереться насухо, а потом долго, мучительно, влезала в спортивный костюм - ткань прилипала к мокрому телу и никак не хотела надеваться. Раньше она ходила по дому в одном полотенце и даже позволяла ему случайно с себя спадать, но теперь с ними жил Глеб. В комнате что-то вполголоса вещал телевизор. Оба брата сидели перед ним, как загипнотизированные, и в неверном вечернем полумраке были ужасно похожи. Они даже голову склонили одинаково, наблюдая за очень страстным поцелуем раскрашенной блондинки и престарелого хмыря, и напоминали Юле больше всего двух котов, замерших перед стеклом аквариума - или стиральной машинки. - Интересно? - спросила Юля, когда блондинка почему-то спохватилась и стала стирать с хмыря следы помады. - Дрянь, - лаконично отозвался Вадим. Дверь на экране хлопнула, кто-то ворвался в комнату - наглый, бесцеремонный и сильный, сразу понятно, муж блондинки, никакой любви, ошибка молодости, родители заставили, видимо, чей-то сын. Блондинка бросилась ему на шею, запричитала, как рада, хмырь отвернулся, чтобы не видеть встречи супругов, и изображение сместилось, побежали титры, обещающие продолжение в следующей серии. - Подвинься, - Юля опустилась на диван рядом, устроилась в объятьях мужа - привычных, словно старая и уютная мебель; кресло-качалка или пуф. - Он ее не бросит, - сказал Глеб. - Бросит, он же все видел. - Ну а фирма-то ему нужна... А в следующей серии окажется, что она беременна от этого старого пердуна. -Только не говори, что мы будем смотреть следующую серию! Глеб хрипло засмеялся, его заглушила музыка из заставки новостей - тоже привычная и уютная, и Юля, накрыв своей ладонью руку Вадима, подумала, что хотя бы что-то в этой мире не меняется. Группы распадаются, люди ссорятся и мирятся, ее муж кончает с собой в гараже - или уже с ней, но в постели, три года назад она была рыжей, а сейчас шатенка, пять лет назад у нее была работа, а теперь только хобби, двенадцать лет назад вены Вадима были вскрыты иглами, а теперь у него на тумбочке препараты, выписанные по рецепту, которые почему-то нифига ему не помогают. Все меняется так быстро, что даже заметить не успеваешь, просто удивляешься - и подстраиваешься под обстоятельства, тщательней прячешься от журналистов, стираешь из его телефона пропущенный звонок - опять ведь звонил, чтобы гадостей наговорить, родной братец; вызываешь скорую - или стонешь отчаянно, по обстоятельствам; на волосы - маску, а то кончики секутся, слишком частая смена цвета; раз делать теперь нечего, почему бы не перекрасить кухню; я завтра зайду в аптеку, а ты опять после обеда не выпил таблетку, пожалуйста, Вадик... А заставка программы "Время" в девять вечера и следующие за этим полчаса отборного информационного бреда пребывает и будет пребывать вовеки. Аминь. - Прошедшее заседание депутатов законодательного собрания ознаменовало собой... - бодро читала с экрана диктор, и Юля не услышала продолжения, потому что Вадим напрягся так, что почти выпустил ее из объятий, и она - в последнее время все более чуткая к перемене настроения мужа, - насторожилась тоже. На экране люди в черных костюмах натянуто улыбались и пожимали друг другу руки. Глеб смотрел на них с презрительной усмешкой на губах, готовый вот-вот сказать какую-нибудь гадость. Вадим смотрел на Глеба с видом человека, готового к тяжелой и безнадежной драке. И Юля поняла, что сейчас будет. Одно замечание, другое, нелепая попытка оправдаться, обвинение в продажности - это всегда как ногой в пах, даже если и правда, отвечать придется агрессией, все недосказанное взметнется не волной - девятым валом, и ночь будет страшная и больная, и придется не спать, делить его боль, стараться не думать о номере телефона знакомой уже реанимации, но повторять его цифра за цифрой, словно дурацкое садиковское стихотворение. Она прикрыла глаза, как человек, ожидающий удара, а Глеб потянулся за пультом и выключил телевизор. - Пойдем, - сказал он, обращаясь к Вадиму. - Я там придумал пару штук, покажу... И Юля почти услышала, как с плеч Вадима падает не гора - целая горная система, со всеми ее ущельями и перевалами, - так шумно он выдохнул. - Да, конечно, сейчас, - и тут же заторопился, словно Глеб мог передумать, поменяться мгновенно, огрызнуться, захлопнуться, как двери уходящего поезда. - Иду. Он вскочил с дивана, и Юля, выпав из его объятий, словно не нужная больше игрушка, больно ударилась локтем. Через несколько минут за стеной послышалась музыка. Юля погрузила нос в баночку с корицей, глубоко вдохнула пряный запах. - На что ты там залипаешь? - послышался хриплый голос. - У тебя кофе сбежит. - Доброе утро, - отозвалась она, не открывая глаз. - Долго сидели вчера? - До утра, - сказал Глеб, подходя ближе. К запаху корицы примешался другой, неприятно-тяжелый, табачный. Щелкнула плита - все-таки, Глеб боялся за ее кофе. А может, за то время, что он тут жил, Юля успела доказать свою полную несостоятельность как кулинара, и теперь он перестраховывался. - Но все нормально, - продолжил Глеб, когда Юля, наконец, открыла глаза: он уже разливал кофе по чашкам. - Даже без алкоголя почти, я и проснулся так рано, Вадик-то глушенный препаратами... - У вас все хорошо, да? - спросила Юля, изо всех сил надеясь, что вопрос прозвучит невинным любопытством. - Лучше, чем когда-либо, - кивнул Глеб. - Ну, исключая детство. Юля потянулась к чашке. - Не прячься, - Глеб не сводил с нее внимательного взгляда. - Спать он все равно будет с тобой. - повторил он давнюю мысль. - Только это меня и утешает, - усмехнулась Юля. Они пропадали целыми днями - за закрытыми дверями студии, и Юля, лениво и привычно занимаясь домашними делами или пережевывая текст книги, постоянно вслушивалась в звуки музыки за дверью, стараясь угадать, чем же они там занимаются на самом деле. Иногда она не выдерживала, вскакивала с кресла, шла туда, дергала дверь, готовая увидеть все, что угодно, предпочитая любое извращение этой тяжелой нелепой ревности. Они смотрели на нее одинаковыми взглядами - каждый из своего угла и каждый со своей гитарой. Музыка прерывалась, Юля смущалась и закрывала дверь. - Почему ты постоянно врываешься... так? - спросил Вадим однажды вечером, в ванной, когда Юля чистила зубы, чтобы в очередной раз оставить их ночью наедине. - Прости, - сказала она. - Я иногда боюсь... что застану вас, - она прикрыла глаза, и выпалила свой главный страх, словно в воду с высоты рухнула. - Застану вас за занятием сексом. Она ждала смеха, но Вадим не рассмеялся, только притянул ее к себе. Вадиму стало лучше - Глеб констатировал это еще однажды утром, а спустя некоторое время это заметила и Юля. Она собиралась за покупками и металась по дому в поисках парной босоножки, а Вадим не только заметил это, но и предложил ей надеть другое платье - "то, длинное, ты в нем такая красивая", а потом и вовсе решил поехать вместе с ней. И Юля, которая за последние полгода привыкла к тому, что Вадим даже не замечает ее отсутствия, тихо рассмеялась, спешно рисуя на себе брови и губы - всего-то для простого похода в магазин. Босоножку искать не стали - она все равно не подходила по цвету. Юля послушалась совета психиатра, и не стала вслух обращать внимания на улучшение состояния мужа. Только музыку включила погромче и ногой топала в такт очень задорно, то и дело искоса глядя на Вадима - уверенного и серьезного, небрежно-красивого, каким он всегда был за рулем. В супермаркете Вадим вел себя отвратительно - застревал с тележкой в проходах, залипал у аквариума с живыми рыбами и раками, критиковал цены, продукты и цвета формы неприлично молодых промоутеров, но Юля не обращала внимания на его слова и тон, слушала голос и смеялась про себя, кусая губы; он был живой. Не замороженный в своем состоянии, не заглушенный антидепрессантами, он был сварливым, неуклюжим и заносчивым, но он был ее мужем. - Подожди, - сказал он, когда они собрались на кассу, и легко толкнул тележку в сторону алкогольного отдела. - Ты собрался устроить вечеринку? - спросила Юля, глядя, как он сгружает с полок бутылки - одну за другой. - Очень камерную, - отозвался Вадим. Юля не знала, в каком из словарей слово "камерную" означало "на двоих", но, когда Вадим с Глебом перетащили все бутылки в комнату с гитарами, она подумала, что ей стоило об этом догадаться с самого начала. Ну да ладно, может, им действительно есть что отметить... Юля не знала, хочет ли она, чтобы все вернулось на круги своя, так, как было до две тысячи девятого. Поклонники в Интернете ждали возрождения "Агаты Кристи", свято уверенные в том, что Глебу и Вадиму стоит снова сойтись в одной студии и на одной сцене, чтобы все было хорошо. Юля боялась. Вместе с "Агатой Кристи" Вадим, несомненно, потерял многое. Глеб с жестокостью, присущей только братьям и только младшим, лишил Вадима смысла жизни, оставив его преданным и потерянным, не знающим, за что хвататься, кроме наркотиков, за которые он давно запретил себе хвататься. Но вместе с этим он обрел и свободу. От гастрольного графика, который вечно не совпадал с их планами на жизнь и отпуск, от сумасбродства продюсеров и прочих клипмейкеров, от мук творческого бессилия. От Глеба, конечно же. Потеря чего-то всегда означает вместе с тем и освобождение. И если Вадим, мучимый чувством вины и одиночества, этого не чувствовал и не замечал, то Юля... Юля не знала, стоит ли начинать все заново. Ностальгические концерты, отгремев, подтвердили - не стоит. Бутылки звенели за дверью отчаянно, словно старались переубедить. Она расположилась в кресле вместе с книгой и чашкой чая, отчаянно пытаясь не вслушиваться в этот звон. Потом звон утих, сменился на разговор - слов не было слышно, только голоса; одинаковые до безумия, и Юля легко смогла представить, что никакого Глеба там нет, просто Вадим сошел с ума и разговаривает сам с собой. Книга была скучная, как учебник по нелюбимому предмету. Через какое-то время - страниц, примерно, через пятьдесят, - дверь комнаты хлопнула. Послышались неверные шаркающие шаги, и в гостиную зашел Вадим. Посмотрел на нее, блестя черными глазами, и протянул руку: - Пойдем со мной. Юля приподняла брови: - Глеб уже уснул? - Нет, - пожал плечами Вадим. - С чего бы... просто... чего ты тут сидишь одна? Давай с нами. Благоразумие подсказывало, что надо бы отказаться, прикрыться книгой, здоровьем или дурацким домашним делом; ой нет, мальчишки, не могу, надо шторы перешить... Но Юля очень соскучилась по такому Вадиму. По Вадиму, который ее замечал. И звал куда-то сам. Пусть и пить водку в сомнительной компании его брата. Табачный дым висел в воздухе, как туман. Юля следила за тем, как он плывет над потолком, завиваясь в причудливые узоры, и по напряженному вниманию, с которым она это делала, она догадалась, что уже очень нетрезва, и рассмеялась собственной догадке. Вадим протянул руку, прижал ее к себе, спрятал лицо в ее волосы, абсолютно не стесняясь присутствия Глеба, и Юля снова рассмеялась, почувствовав себя восьмиклассницей, впервые напившейся какого-то разбодяженного компота на вечеринке со старшеклассниками. И, словно восьмиклассница, впервые оказавшаяся в сильных объятиях, она ощутила желание - настоящее, молодое, - и скользнула в руки Вадиму и прижалась к нему губами, абсолютно бесстыдно, тем более, Глеб, кажется, совсем не возражал, только улыбался где-то на самом краю сознания. В какой-то момент его губы приобрели другой вкус, стали горькими, словно лекарство, и Юля даже ахнула от неожиданности, а потом открыла глаза - и увидела перед собой Глеба, и отвернулась, бросилась прочь. - Все хорошо, Юль, - зашептал Вадим, который, оказывается, сидел совсем рядом, близко. - Это же Глеб. Юля хотела возразить, что это вообще не аргумент, по крайней мере, для нее, это он, Вадим, может творить с братом что хочет, хоть на их супружеской постели, хоть в любом другом месте, но - без нее тогда, сольно. Но сознание плыло, слова никак не хотели связываться в предложения, а Глеб сидел в самом дальнем углу, потрошил пачку сигарет и выглядел настолько невинно, что Юле даже стало немного стыдно. - Это же Глеб, - повторила она. Они так и не решились поцеловаться, хотя Юля напилась настолько, что не только предложила им это, но еще и подзадоривала, словно азартная болельщица на стадионе. Они лишь косились друг на друга, ожидая, пока кто-нибудь сделает первый шаг и обернет это не шуткой. Даже со стороны это выглядело так мучительно, что Юля не выдержала: - Да боже мой! - она метнулась к Глебу, быстро и сильно поцеловала его, тут же повернулась к Вадиму, оставляя поцелуй и на его губах. - Вот! Почти считается! И они рассмеялись, одинаково и трогательно смущенные. Наутро голова болела, а глаза не хотели открываться, и Юля стояла под душем целую вечность, абсолютно не желая вылезать из ванной. Она разглядывала свое тело, дотошно инспектируя появившиеся на нем отметины вчерашней ночи, и старалась не угадывать, какую оставил Вадим, а какую Глеб. От воспоминаний тошнило больше, чем от похмелья. Вылив количество воды, наверняка способное спасти от жажды население небольшой африканской деревни, Юля запахнулась в халат, крепко завязала его - словно броню, - и вышла из ванной. Глеб спал, а Вадим сидел на кухне, медитируя над чайной чашкой. Увидев Юлю, он молча выдвинул ей стул. - Ты давно проснулся? - спросила Юля, и Вадим неопределенно покачал в воздухе рукой. Они сидели молча, пили чай из одной чашки и отчаянно не хотели говорить о том, что происходило вчера. Проснулся Глеб, захлопал дверьми, зашумел водой и почему-то радиоприемником - диджеи были неприлично радостными, - ввалился на кухню, уселся напротив. - Панихида по ушедшей добродетели? - спросил он. Вадим и Юля синхронно поморщились. - Мы почти всю жизнь об этом думали, - объяснял Вадим, сидя на постели, в складках скомканного одеяла. - Не знаю, почему. И играли в это немного. Словно все уже произошло. Юля кивала головой почти машинально, словно психотерапевт, выслушивающий давно ему не интересные проблемы клиента. Она старалась слушать отстраненно, словно речь шла не о ее муже, а о персонаже очередной странной книги, например. Так было легче поверить во все это безумие. - Но на самом деле, - Вадим пожал плечами. - Не решались никогда. Он же брат все-таки, это... каким бы пьяным ты не был, ты все равно об этом помнишь. - Поэтому вы решили напоить меня? - спросила Юля. Вадим вопросительно приподнял брови. - Сначала вы пили вдвоем, - сказала она. - А потом, когда стало понятно, - она рассмеялась, - что "все равно об этом помнишь", ты пришел ко мне. - Юль... - Это же как на пианино играть в четыре руки, - продолжала Юля, вдохновленная внезапной догадкой. - Ты привел меня туда, чтобы напоить и трахнуть... Глеба. - Юля! - Вадик! - отозвалась она. - Секс втроем - все-таки не так криминально, как инцест, вы так решили, да? А почему я, почему не фанатка безумная? Лень было выходить на улицу, искать? Вадим молчал, только смотрел на нее темными глазами. - То, что было вчера, - сказал он. - Было... самым близким к сексуальному опыту, что у нас было с Глебом. Юля всхлипнула, но справилась с собой и пропела начальные ноты свадебного марша. - Нам это было нужно, - сказал Вадим. - Чтобы... разобраться. Знаешь, иногда, чтобы перестать чего-то хотеть, нужно это попробовать. - Да уж, - усмехнулась Юля. - Знаю. - Прости меня. Я не должен был втягивать в это тебя. Юля на мгновение представила, как он втягивает в это кого-то другого: романтичную дуреху с накрашенными гуталином губами, или вчерашнюю школьницу, или готовую ко всем извращениям на свете профессионалку своего дела, и вздохнула, понимая, прощая и опускаясь на кровать рядом с ним: - По крайней мере, тебе есть с кем поговорить после. Вадим положил голову ей на колени. Им, действительно, это было нужно, Вадим не соврал. Им обоим стало намного лучше. С кожи Юли постепенно исчезали синяки, и она отводила от них глаза, стараясь не думать и не вспоминать - ну было и было, пьяные были, значит, забудем. С Вадимом они не говорили об этом, и даже Глеб внезапно вспомнил, что такое такт, и ни разу не пошутил на какую-нибудь скользкую тему. Они собирались все втроем за утренним чаем, слушали радио, на волне которого никогда не передавали новости, разговаривали обо всем на свете, делили последнее печенье, словно странная и безумная семейка из авторских французских фильмов - Юля в молодости пересмотрела их, кажется, все. После завтрака Вадим с Глебом мучали гитары, вспоминая старое и, кажется, сочиняя что-то новое, - по крайней мере, Юля, прикрываясь книгой, часто слышала незнакомые ноты. А может быть, она просто не была достаточно искушена творчеством Пинк Флойд. Если раньше Вадим был поглощен болезнью, то теперь он был поглощен Глебом, и это, несомненно, было лучше. Юля не открывала двери комнаты и не знала, что за ними происходит, позволяя себе думать, что раз звучит музыка - значит, они действительно занимаются только ей. В конце концов, все, что угодно, только не смерть в автомобиле... Она великодушно так думала, но каждый раз, целуя Вадима на ночь, она ловила себя на мысли, а не целовал ли его только что Глеб. Однажды Глеб выскочил из комнаты, где они репетировали, и ударился головой о стену. - Вадим Рудольфович в своем репертуаре, - пояснил он в ответ на изумленный взгляд Юли. - Начинаю вспоминать, почему мы завязали с "Агатой".... - он ударился о стену еще раз и вернулся обратно. Через мгновение музыка зазвучала снова. Они смотрели кино, делили на троих пиццы, а один раз даже выбрались за город, на озеро, с бутылкой вина и шашлыками, нашли удаленный пляж и купались до одури, и Вадим смеялся, а Юля с Глебом гордо переглядывались, словно заговорщики или соавторы - они вылечили его. Только Юля каждый раз думала о том, что Глеб бы вылечил Вадима без нее. А она бы сольно ни за что не справилась. В конце концов, уговаривала она себя, Вадим здоров и счастлив, что тебе еще нужно? Чтобы он был здоров и счастлив рядом с тобой, а не с Глебом? А не многого ли ты хочешь? Никто же тебя из дома не выгоняет, развода не требует, а то, что он песни с ним за закрытыми дверями сочиняет - нельзя быть такой ревнивой... Чувство вины смешивалось с одиночеством, и Юля совсем не удивилась, когда однажды, убирая в спальне, нашла под кроватью упаковку антидепрессантов, и вместо того, чтобы положить их в аптечку, спрятала в карман. Она стала много спать, а больше ничего не изменилось. - Юль, - сказал Глеб однажды, когда Вадим ушел в душ, оставив их наедине. - Что ты пьешь? - Чай, - она наклонила к нему чашку. - Это чабрец так пахнет... Глеб сморщился, словно действительно имел что-то против чабреца: - Я в свое время все колеса перепробовал, - сказал он. - Я по взгляду вижу, что ты что-то глотаешь. Юля усмехнулась: - Тяжело живется твоему сыну. - Поэтому он со мной не живет, - отрезал Глеб. - Наркотики на стол, юная леди. Они рассмеялись, и Юля протянула ему упаковку. - Доедаешь, значит, - задумчиво протянул Глеб. - Зачем? Юля пожала плечами, разглядывая чай. - А мы думали, ты болеешь, вот и спишь... ну, Вадик думал, я-то не такой наивный. Юля улыбнулась - снова чаю, а Глеб спрятал таблетки в свой карман. - Прекращай, - сказал он. - Я перестану мешать твоему семейному счастью. Юля, наконец, вскинула глаза: - Почему? - Не из-за тебя, - покачал головой Глеб. - И не для тебя. Из-за Вадика. - С ним... - Юля обернулась на дверь кухни, словно Вадим мог их застать. - С ним все хорошо, - сказал Глеб. - И будет все хорошо. Ты снова получишь его в свое полное распоряжение. - Ты с ума сошел? - У меня девушка есть и злой продюсер, который уже все телефоны оборвал. - И брат. - Брат поймет. Мы и так слишком многое пережили за этот месяц. Он уже готов меня отпустить. - Почему ты так думаешь? - Иначе он бы симулировал депрессию, - усмехнулся Глеб. Юля покачала головой. - Он - не ты. - Больше, чем тебе кажется. - Спасибо тебе, - сказала Юля. - Кармически зачтется, - Глеб развернулся, но у самой двери вдруг остановился. - Хочешь, скажу тебе что-то приятное на прощание? - Ну давай. - Для твоего возраста у тебя шикарные сиськи! Юля не бросила в него чашкой только потому, что чашка была любимая. На следующий день вечером был дождь. Глеб расцеловал Юле руки и щеки, обнял Вадима и выбежал под него, нырнул в распахнутую дверь такси. Двор осветился красными огнями, которые многократно отразились в лужах и каплях на стекле. В доме было так тихо, что слышно было даже тиканье часов. Юле на какое-то мгновение показалось, что все было сном, и сейчас они просто вернулись на полгода назад, в спокойную и счастливую семейную жизнь. Вадим подошел сзади. Обнял, сплел пальцы на ее животе. - Ты как? - спросила Юля. - Нормально, - отозвался он. - Спасибо тебе. - За что? - Ты выдержала все это. Юля улыбнулась, вывернулась из его объятий и пошла на кухню, ставить чайник, испытывая непонятную, но очень приятную гордость: да, я выдержала, я смогла, я осталась рядом, настоящая боевая подруга, жена, ну куда он без меня. Вадим пришел за ней, уселся на стул, зашуршал упаковкой печенья. - Ты переживаешь, что он ушел? - спросила Юля. - Нет, - покачал головой Вадим. - Обычно взрослые братья и не живут вместе, знаешь... так что все нормально. - Что ты теперь будешь делать? - Посмотрим, - сказал Вадим, протягивая руки за чашкой. - Мы с ним много говорили... тогда, - он отвел взгляд. - Когда ты уснула уже. Юля поежилась, словно вновь чувствуя на себе, обнаженной, чужой взгляд. - Знаешь, мы же до самого края тогда дошли, - Вадим покачал головой. - А в сексе, оно как в смерти, откровенно очень. Ну и заговорили... обо всем. - И до чего договорились? - Если для того, чтобы у каждого из нас был брат, которого хочется увидеть, а не немедленно убить, стоит отказаться от "Агаты Кристи", то это стоит того. - Чего? - не поняла Юля, и Вадим рассмеялся, искренне и свободно: - "Агата Кристи", - сказал он. - Я позвал в нее Глеба на время тогда, в молодости, но все завертелось, и теперь он искренне считает, что я лишил его шанса собрать свою группу и прогреметь вместе с ней. Вернуть его обратно у меня не получится точно. Играть без него - ты знаешь Глеба... Юля кивнула. Протянула руку через стол, положила ладонь на предплечье Вадима. - Никакой "Агаты Кристи", - сказала она. - Никакой, - кивнул Вадим. Чайник закипел, и Юля поднялась, занялась заваркой. - Знаешь, - сказал Вадим за ее спиной. - Я в юности думал, что музыка - это самое главное. Писать, играть, петь - больше ничего не нужно, рок-н-ролл - это свобода, патлы до плеч и все такое, умру, похороните с гитарой и под знаменем... Юля рассмеялась. - А сейчас, - он помолчал. - Мне кажется, что люди все-таки важнее. Юля залила в чашки кипяток, чайные листья взметнулись и заплясали в нем. - Что ты думаешь? - сказал Вадим, когда она перенесла чашки на стол. Юля взглянула ему в глаза и улыбнулась: - Я думаю, это старость, - отозвалась она. Они сидели, пили чай, а такси увозило Глеба по мокрой дороге в Москву. В салоне резко пахло автомобильной елочкой, которая дергалась на зеркале в такт какой-то попсовой композиции. Глеб сидел, прислонившись лбом к стеклу, смотрел, как дождь заливает невзрачные кустарники и серые коробки новостроек, гладил пальцами пачку сигарет и думал о том, как приятно будет закурить, вывалившись на улицу в Москве. Попсовая песня сменилась рекламой, а реклама - первыми аккордами "Ковра-вертолета". Таксист и Глеб вздрогнули одновременно, а таксист еще и сморщился - видимо, у него с этой песней были связаны какие-то неприятные воспоминания. Он потянулся к приемнику, чтобы сменить волну. - Не надо, - попросил Глеб. - Оставьте.