Ищущий обрящет

Лес неохотно, лениво раскрывался для незнакомцев. Они неуверенно шли в лес вслед за Слепым, интуитивно находя его следы. Они признавали, что являются лишь гостями, не принятыми Изнанкой в полной мере. Уступали дорогу волку, если встречали его. Жадно дышали густым и влажным, пропитанным запахом трав и тумана воздухом. Открывали для себя новые тропы, топи, поляны и город Чернолес. Со смерти Волка прошло несколько недель. Никто не говорил о нем, будто бы его никогда не было, и жизнь текла своим чередом — дети Дома играли в карты, отмечали новый год, курили, пили и с шумом носились по коридорам. Устраивали бои снежками и рассказывали сказки поздними вечерами. Только Сфинкс вовсе ни с кем не разговаривать. Слепой даже не пытался его утешить, молча чувствуя такую знакомую, такую сильную боль — он жил с ней месяцы после гибели отца. Стаей и другими вожаками новым лидером четвертой негласно был признан Слепой. Он часто где-то пропадал, возвращаясь с грязными ногами, в крови и пахнущий зеленью и хвоей среди зимы. Табаки понимающе хмыкал. Черный брезгливо морщился. Стервятник и Рыжий скалились и кивали при встречах. В какой-то момент зыбкое, неустойчивое спокойствие рухнуло. Сфинкс метался по постели, стиснув зубы и постанывая. Глазные яблоки под веками двигались, он дергал ногами, и сердце в груди бухало оглушительно громко. Слепой сидел на полу у его кровати, прислонившись к спинке, и слушал чужое дыхание. Он не мог забрать кошмар. И не мог сказать Македонскому это сделать. Он только сидел и старался не всматриваться в сполохи сна Сфинкса. Там со всех сторон скалился Волк, и все было залито кровью. — Ты не собираешься это прекратить? — не выдержал Черный. Он искренне пытался все эти недели игнорировать регулярные кошмары состайника. И не мог. Каждую ночь, когда Сфинксу снились кошмары, Черный тоже не спал и слушал. Чувство было такое, будто кто-то ввинчивает шуруп в и без того гноящуюся рану. — Как? — с интересом спросил Слепой. — Вы так здорово спелись. Наверняка, ты можешь его утешить, — едко прошипел Черный. — Если постараешься. Он понял, что позволил себе сказать лишнего, только когда его сильным, порывистым движением сдернули с кровати. Быстрое движение Слепого заметить никто не успел. От грохота, с которым Слепой приложил Черного об пол, проснулся Табаки и тут же завопил что-то о мордобое. Огромными, широкими ладонями Черный пережимал запястья Слепого, пытаясь заблокировать удары, но тому, казалось, было все равно. Удары наотмашь, без цели, попадали то по плечам, то по подбородку. На лице Слепого не было не единой эмоции. Он бил со спокойной, неживой полуулыбкой на губах, прикрыв глаза. — Сука, — прошипел Черный, врезаясь кулаком Слепому в солнечное сплетение. Раздался хруст сломанной кости, и Слепой болезненно охнул. Если бы их не кинулись разнимать, закончилось бы все намного хуже. Но от шума проснулась вся стая, и их разняли. Сфинкс оттеснил Слепого к дверям и выставил в коридор, пока Горбач и Лорд сдержали и успокаивали распаленного Черного. Слепой быстро прошел по спящему коридору и скрылся в учительском туалете. Сегодня никто не играл здесь в карты, не курил и не прятался. Слуху было тихо, а ногам — мокро от пролитой по полу воды. Слепой подошел к раковине и повернул кран, чтобы смыть со слегка подрагивающих рук чужую и свою кровь. Ссадины на костяшках защипало. Дышать было больно из-за сломанного ребра, которое, по ощущениям, остро впивалось в легкое. — Ну, и что ты устроил? Игнорировать Сфинкса было легко. Достаточно сосредоточиться на боли в грудине и думать о ней, а не о раздраженном голосе, искусанных во сне губах и тусклых, безжизненных глазах. — А что я устроил? — Ты чуть на Изнанку не провалился прямо из комнаты. Думаешь, я не видел? Слепой слизнул из уголка рта кровь и поморщился от привкуса ржавчины на языке. Болело. Примерно так же, как сейчас Сфинкс, его когда-то отчитывал отец. За драку с детьми Смерти, за плохие оценки, за то, что сбежал однажды с другом из дома без разрешения, за первый вызов к директору, за курение в спальне. В груди запекло. — Драться удобнее, когда видишь, кого бьешь, — прошипел Слепой. Голос его был тих и угрожающ. Сфинкс замер, впервые за несколько недель посмотрев за Слепого ясным, чистым взглядом. Он изменился. От него перестало пахнуть больной стерильностью Могильника или той психиатрической клиники, в которой его держали после аварии. Он перестал носить чистые и выглаженные казенные вещи — сейчас, несмотря на ночь, он был одет в старые джинсы и слишком большой для себя темно-серый свитер с не до конца выведенными пятнами крови. Босые ноги были изрезаны и перепачканы грязью. Теперь он пах землей и кровью, животным и побелкой, сигаретным дымом и Сфинксом — из-за того, что много часов просидел рядом. Все это время Сфинкс каждую ночь видел Волка, а Слепой каждый день уходил на Изнанку. Теперь Слепой ориентировался в Доме без помощи, быстро, быстрее самого Сфинкса, его движения стали плавными, уверенными, и у него больше не было необходимости находить себе путь руками. Теперь он был здесь хозяином, а не гостем. В этот момент Сфинкс понял, почему стая, не сговариваясь, стала считать Слепого вожаком. Он был им. И тут же стало ясно, почему Волк смотрел на новичка тяжелым, недобрым взглядом с самого начала — потому что чувствовал угрозу. Отцу идея не нравится, но Смерть смеется и говорит, что хватит быть таким занудой. — Ты с детства такой, как так можно? — удивляется он. Слепой заинтересованно их слушает. Смерть случайными фразами частенько рассказывает Слепому об отце больше, чем сам отец. К скрытности Слепой привык, но каждый разговор впитывает в себя, жадно запоминая. Он надеется когда-нибудь, наконец, узнать, где отец познакомился со Смертью. Он думает, что отправиться в это место и найдет там такого же хорошего друга, как Смерть. Отец часто говорит дружить с детьми Смерти, но они слишком обычные. С ними скучно. — Будем учиться драться, малой, — объявляет Смерть. Они в парке. Из-за солнца все жмурятся, а Слепой с удовольствием подставляет лицо теплым лучам. Отец шикает и велит надеть очки. Слепой послушано надевает очки и перчатки, которые ему дает смерть. Маленькие, детские, они утяжеляют кулаки в два раза и цепко обхватывают застежками запястья. — Слушай мой голос, — говорит Смерть. Голос у него журчащий и очень приятный. Сосредоточиться на источнике звука легко. Сидящий на лавочке отец наблюдает за ними с улыбкой. По виску стекает капля пота. День жаркий, душный, и не хватает свежести. — Бей туда, где слышишь меня. Слепой бьет. Попадает перчаткой по подставленной ладони и победно вскидывает руку. Смерть смеется, и они повторяют. Становится еще жарче. Смерть, кажется, носит за собой тень — рядом с ним прохладнее. Голоса других детей и возгласы родителей вдруг затихают, и становятся почти неслышными. Журчащий говор громок, по нему легко попадать. Его, кажется, почти можно видеть. И прохладно. Шелест листвы становится отчетливее, сильнее и ближе, будто они не в парке в центре города, а в настоящем лесу… Слепому чудится, что темнота перед глазами становится чуть светлее, и он с силой бьет еще раз. — Смерть, хватит! Отец злится невесть, на что. Слепой обошел блок Смерти и попал ему не по ладони, а по груди. Он ждет похвалы, но отец продолжает сердиться. — Отличный удар, малой! — Смерть ерошит ему волосы и берет за руку. — Пойдем, купим тебе мороженое. Они идут по аллее. За их спинами переругивается по телефону с коллегой отец. Слепой облизывает рожок и счастливо улыбается. Он задумчив и не слышит, как Смерть тихо извиняется перед отцом за то, что позволил себе расслабиться. — Я боюсь, что однажды он попадет туда. — Дома нет. — А другая сторона есть. Они сидели прямо на мокром полу, прислонившись друг к другу спинами. — У тебя ребро сломано. — Предлагаешь пойти в Могильник? — В спальню. Македонский тебя забинтует. Слепой сомнительно хмыкнул. После смерти Волка, Македонский стал еще более тихим и закрытым, чем раньше, хотя это казалось невозможным. Он скользил по комнате тенью, всем угождая и помогая, не смел поднять глаз и в кровавое месиво сгрыз пальцы. Один раз Слепой схватил его за рукав в коридоре, когда они были одни. Посмотрел в лицо пустыми, выцветшими глазами и попросил «не надо». Македонский не послушал, конечно же. Слепой уже начал ждать того дня, когда чувство вины победит. Он гадал — увидит ли стая Македонского в петле в умывальной, или в луже крови, натекшей из перерезанных вен, или он прыгнет с крыши. Македонскому, как и Сфинксу, каждую ночь снился Волк. Только снился он ему уже мертвым, с выжженным изнутри черепом. Во снах Македонскому над телом Волка стоял впавший в оцепенение Сфинкс и, не отрываясь, смотрел в неживое лицо. В день смерти Волка слез ни у кого не было, но солью пахло — это запах тоски и горя, въедливый и тяжелый. Македонский плакал ночью. — Да он Черным занят. — На этом само заживет, — безразлично бросил Сфинкс. От желания курить пекло в глотке. Или от горячей, с выпирающими позвонками спины Слепого, которой он прижимался к нему. Сфинкс старался не думать об этом. — Пара часов на Изнанке, и на мне тоже все заживет. — Я смотрю, тебе понравилось? Голос осуждающе дрогнул. Ощущение свободы, силы и покоя, зрение и обостренные до предела остальные чувства, возможность быть зверем и приветливость, с которой Слепого встречал Лес, — все это никак не укладывалось в простое и короткое «нравилось». Это было частью Слепого. Он уже не мог от этого отказаться, даже если бы вдруг захотел. — Это удобно, — улыбнулся Слепой. — Я возьму покурить? Сфинкс рассеяно кивнул. Длинные пальцы коснулись края джинсов, но вместо того, что вывернуть карман, Слепой медленно провел по оголенной коже. Передвинулся ближе, оказываясь напротив Сфинкса, и притиснулся всем телом, горячо дыша куда-то в шею. В груди у Сфинкса защемило от желания прикоснуться. Выть хотелось от того, как сильно, невыразимо сильно, нужны были руки — гладить острые, худые плечи, стискивать бедра, согревать касаниями бледную кожу. Он ничего этого не мог. Слепой поцеловал его в угол плотно сжатых от злости губ. Его неспешные движения успокаивали и расслабляли. Он терся об Сфинкса и медленно раздевал их обоих. Быстро-быстро дышал, позволяя Сфинксу влажно целовать себя в шею и ключицы, руками оглаживая широкие плечи. От сильных прикосновений оставались алые следы. Слепой двигался плавно, крепко жмурясь и срываясь в стоны от ощущений на грани боли и наслаждения. Сфинкс уткнулся лицом ему в плечо, прикусывая кожу и беспорядочно целуя. Хорошо было до нехватки дыхания, до темных пятен перед глазами. Слепой был горячий, потный, льнущий всем телом и тонкий. Он болезненно морщился от боли в грудной клетке и давал себя целовать. От него кружилась голова. — У тебя засос на шее, — немного виновато сообщил Сфинкс потом. Они снова сидели на полу и, наконец, курили одну сигарету на двоих. По разгоряченной коже шла дрожь от сквозняка, но одеваться полностью было лень. — Черному понравится, — усмехнулся Слепой. В спальню они вернулись незадолго перед рассветом, и неспящий Шакал смерил их неодобрительным взглядом, зловеще пообещав высказать свое мнение относительно избиений подчиненных за завтраком. За завтраком он ругался с Лордом из-за потерянной кем-то из них рубашки и даже не вспомнил про произвол Слепого. Борьба за демократию была отложена. Уже в конце завтрака Лэри плюхнулся слева от Слепого и, помявшись немного, заговорил. — Слушок прошел. Помпей, говорят, недоволен, что ты теперь вожак. Сфинкс прищурился и недобро покосился на стол Псов. Помпей сидел по главе, прикармливая чем-то сидящую за пазухой летучую мышь. Напудренное лицо было серьезным, агрессивным и излишне самоуверенным. Так часто выглядят будущие мертвецы. — Я же не претендую на его место, — мягко возразил Слепой. — Его это не волнует. Он считался с Волком, а с тобой считаться, мол, не намерен, — Лэри, казалось, сам боялся говорить это вслух. Вожак пугал его на инстинктивном уровне. Слепой пожал плечами и никак не отреагировал. После завтрака четвертую догнал Рыжий и что-то долго и вдохновенно вещал на ухо Сфинксу. Того порой передергивало, но после разговора он подошел к Слепому и сказал, что ему придется пойти на собрание вожаков. Табаки восторженно замер, ожидая реакции Слепого. Тот не проявил должного энтузиазма, но кивнул и обещал прийти в назначенное время в Кофейник. Вернувшись в спальню, стая обнаружила Гомера, который привез новенького. Быстренько взяв с подопечных обещание не обижать Эрика Циммермана, «образцового ученика и талантливого художника», воспитатель ушел. — Да это же Курильщик! — обрадовался Табаки. — Я же говорил, что тебя отправят к нам! И Табаки принялся громко рассказывать всем, как вчера они с Лордом познакомились с Курильщиком и чуть не отправили его в Гнездо, но, к счастью, теперь Курильщик здесь, и все будет просто замечательно. За шумом и гамом никто не заметил, как Сфинкс наклонился к Слепому и тихо сказал: — Рыжий сегодня видел Помпея во сне. Слепой понятливо кивнул. Через пару дней, стоя в центре живого круга, Слепой прикрыл глаза и позволил лесу направить удар ножом точно в горло Помпея. По пальцам хлынула горячая, густая кровь. Он аккуратно подхватил уже мертвое тело и положил на пол. В висках гудело — он первый раз в жизни убил. Лес начал требовать плату и исполнение своей воли за то, что впустил Слепого. Той ночью, когда все, наконец, успокоились, Сфинкс подошел и уткнулся подбородком ему в плечо. Ничего не сказал, но ощущение правильности затопило, захлестнуло с головой. Все стало таким, каким должно было быть. Рыжий В палаты со Спящими никого не пускали. Мимо поста медсестры, вежливо поздоровавшись, прошел постоянный посетитель. Ему было можно — он опускал очки на кончик носа, смотрел поверх зеленых стекол, и перед ним открывались все двери. Войдя в палату, Рыжий сразу же прошел к пустующей у окна койке — здесь когда-то лежала Рыжая. В углу комнаты, на неудобном больничном стуле сидел, сгорбившись, старец. Рыжему не нужно было смотреть, чтобы знать, что он здесь, и знать, как он выглядит. Старец скалился желтоватыми острыми зубами, и на его груди висели на цепочках разной длины шестеренки часов. В таком виде — в виде одной из своих настоящих личин — старец показывался только перед теми, кому от него ничего не было нужно. Рыжему не нужно время. Он хочет лишь ответов на свои вопросы: — Все стало так, как должно? — Ищущий всегда находит. Тебе ли не знать. Старец перекатил одну из шестеренок в пальцах. На мгновение мелькнуло молодое, смуглое лицо с задорной улыбкой. Рыжий увидел его, не оборачиваясь и улыбнулся. — Я переживал за малого. Хорошо, что он справился. — Ты потерял Сфинкса. — Он был со мной достаточно долго. Часовщик недоверчиво усмехнулся, встал и, шаркая, пошел к двери. Перед тем, как выйти, он обернулся. — Увидимся, Смерть. — До встречи, Табаки. Где-то очень далеко от них или, может быть, совсем рядом, на том круге, с которого Сфинкс когда-то забрал маленького Слепого, Дом отмечал Выпуск. В четвертой было пьяно и шумно. Кто-то собирал вещи и спешил на уезжающий в рассвет автобус, а кто-то — ждал утро и родителей. Некоторые собирались остаться здесь, уйдя на Изнанку. Лес прощально шелестел листвой, отпуская Слепого навсегда. Стоял жаркий, душный июнь, когда Сфинкс и Слепой вместе вышли из тени серого Дома в Наружность. Страшно не было.