Ищущий обрящет

3. Зима пришла рано и очень быстро. За те несколько дней, что Слепой и Сфинкс провели в Могильнике, снег припорошил опавшую листву и крышу серого дома. Стоял небывалый для конца ноября холод, и все старались сидеть по комнатам – варить горячий кофе, укутываться пледами рядом с теплыми батареями, глотать согревающий сигаретный дым. Слепой почти все время проводил в холодном пустом классе – чувствовать кожей взгляды стаи ему надоело. Никто не задавал ему никаких вопросов, а даже если бы задали, он бы не смог ответить. И все равно некуда было деться от давящего внимания. Сфинкс рассказал ему, что в Ночь Сказок он оцепенел и ни на что не реагировал. Его продержали в таком состоянии под наблюдением несколько часов, а потом Черный не выдержал и позвал Пауков. Черному здорово досталось от Волка, но сделать они уже ничего не могли – Слепого забрали. Через день забрали и Сфинкса, обычная простуда которого перешла в пневмонию. Почти неделю они вместе провели в Могильнике, несмотря на то, что Слепой уже на следующий день пришел в себя. Пауки разводили руками и зачем-то цитировали записи из личного дела Слепого про посттравматический синдром, словно это объясняло многочасовое оцепенение. Сфинкс тогда не стал ничего спрашивать. Вообще никто ничего не спрашивал и не объяснял Слепому, хотя все поняли, что случилось. Спать Слепой почти перестал, уступая слабости лишь иногда, когда усталость всё же брала верх, и то не больше, чем на пару часов подряд. Во сне он каждый раз видел. Перед ним снова расстилался лес, тоже уже заснеженный и холодный, но по-прежнему ласково его впускающий, зовущий, дарующий ощущение спокойствия и целостности. Слепой боялся войти в него и не вернуться, хотя какая-то часть его рвалась в лес. Лес казался знакомым и будто бы домом. Эти же ощущения когда-то давно, много лет назад, вызывала квартира отца – забранный из приюта Слепой боялся незнакомого места и вместе с тем тянулся к нему, потому что интуитивно понимал, что его там любят. – Так и будешь торчать здесь всю зиму? В дверном проеме стоял Сфинкс. На плечи было накинуто тонкое одеяло, а изо рта вырывались клубы пара от горячего дыхания. Слепой неопределенно пожал плечами, продолжая сидеть на парте и водить пальцами по шрифту Брайля в книге. Сфинкс прошел в кабинет, прикрывая за собой дверь, и сел рядом. Слепой был на удивление теплым для человека, проведшего несколько часов в неотопляемом классе. – Ты избегаешь нас, – сухо констатировал Сфинкс. – Находиться рядом с Волком и остальными невозможно. В ответ послышался вздох, а потом Сфинкс заговорил, и его голос был серьезным и извиняющимся. – Это пройдет. То, что произошло, очень странно для нас. Такого не случалось уже много лет. Слепой оторвался от книги и посмотрел на Сфинкса пустыми глазами. Конечно, сейчас он его не видел, но многое бы отдал, чтобы увидеть. По интонациям было совершенно невозможно определить отношение Сфинкса ко всему – то ли произошедшее по-хорошему странно, то ли по-плохому. – А что случилось? Если этого давно не было, почему все поняли, что это было? – Каждый из нас, кто в Доме с детства, знает. Мы слушали разговоры старших, читали стены, спали чутко. Те, кто пришел позже, знают об этом из сказок. Зря ты не слушал Валета той ночью – он рассказывал именно об этом. Кто-то не верит в это и делает вид, что этого нет, как Черный. Кто-то думает, что это просто сказки, но, к сожалению или к счастью, это правда, и от этого никуда не деться. Последний, кто бывал на другой стороне, – я. Мне было одиннадцать, и это случилось сразу во время прошлого выпуска. Когда из Дома ушел один из старших – Седой – пути закрылись для каждого из нас. Многие все еще ждут и надеются. Стервятник снова и снова смешивает и варит неимоверную дрянь в надежде, что это поможет. Сфинкс рассказывал медленно и будто неохотно, намеками, а не прямо и открыто, словно сам не до конца верил в то, что говорил, или будто правда была ему неприятна и тяжела. Слепой внимательно слушал, выбирая из слов нужные и сплетая их со сказкой Табаки и тем, что сам успел увидеть, услышать и понять. – И это помогло. – Помогло, – усмехнулся Сфинкс. – Но не Рексу. Повисло молчание. Снаружи неслышно и глухо выл ветер, швыряя на стекла окон острый колючий снег. Слепой пытался по памяти представить лес. Почувствовать его снова, приветливость и цепкий, холодный интерес. Хотел понять, что искали и ищут в нем все дети Дома. Лес был где-то совсем рядом, прятался в стенах и отсыпающемся потолке, скрипел между половицами и скрывался в каждом звуке, но не впускал Слепого, показывая ему, что на самом деле вовсе не он управляет лесом, а лес – им. – Это называют Изнанкой, – подсказал Сфинкс, наблюдая за Слепым, словно понимая, что он пытается сделать. – Я не хотел там оказываться. – А почти все остальные – хотят. Особенно Волк. Вроде как тот, кого Изнанка принимает, – хозяин Дома. Не сдержавшись, Слепой фыркнул. Сфинкс не разделил его веселья и остался серьезным. Он рассеянно кивнул, когда Слепой вопросительно вскинул брови, протягивая сигарету, и через пару секунд жадно втянул горький дым. Слепой уже привычным жестом держал две сигареты, периодически поднося одну ко рту Сфинкса. Иногда, очень редко, так ему позволял делать отец. – Янус говорил что-то про амнезию и посттравматический синдром. Ты не похож на того, кто себя не помнит. Слепой невесело улыбнулся. – А я помню. Но меня нашли на дороге без сознания после аварии, и домашний адрес, телефон, мое имя и имя моего опекуна, которые я назвал, оказались несуществующими. После нескольких месяцев попыток вылечить психиатр сказал, что это ложные воспоминания, выдал справку об ограниченной дееспособности, и меня привезли сюда. Окурки тихонько тлели в пальцах Слепого, догорая. Сфинкс придвинулся чуть ближе и будто бы сочувственно толкнулся плечом в острое плечо Слепого. – Хороший был опекун? – Опекун из него был так себе – он разрешал мне курить, выпивал, и у него не было семьи, только один близкий друг. Но он любил меня. Отец любил его так, как приемных детей обычно не любят – так, словно полюбил заранее, еще до того, как забрал их приюта. Именно это когда-то заставило Слепого довериться незнакомцу и полюбить его в ответ. – У тебя не бывало такого, что ты знаком с человеком не долго, а ощущение такое, словно ты знаешь его всю жизнь? – Почти со всеми, кого знаю, я и так знаком всю жизнь. – Кроме меня. – Кроме тебя. Слепой аккуратно выводит шрифтом Брайля в тетради домашнее задание, искренне пытаясь написать, что понял из прочитанного произведения. Рядом с ним сидит отец и читает газету, перелистывая протезом страницы. За их спинами Смерть стоит у плиты и следит, чтобы ужин не подгорел. В его руках привычный бокал остро пахнущего, терпкого виски. Они ужинают за неспешным разговором взрослых, и это один из тех редких вечеров, что случаются не чаще пары раз в месяц, когда Смерть остается на ночь, а не заходит ненадолго в гости. Слепой такие вечера любит. Смерть рассказывает забавные истории – о своих приятелях и детях, проверяет выполненное задание, невесть откуда зная шрифт слепых, играет немного на гитаре. Ложась спать, Слепой долго лежит и прислушивается к разговорам на кухне, которые, хоть и ведутся полушепотом, доступны чуткому слуху. Отец и Смерть играют в карты, много курят и говорят о чем-то своем, не до конца понятном, скрытом за незнакомыми словами и обрывочными фразами. – Ты все еще скучаешь по нему. – Уже нет. – Врал ты всегда отвратно. Повисает тишина, нарушаемая сбитым, тяжелым дыханием. Утром Смерть отвозит Слепого в школу. – Где вы познакомились с отцом? Смерть замирает, крепче сжимая пальцами руль. На его щеке цветет роза, скрываясь за темно-рыжей щетиной – Слепой знает ее руками. Он думает, была ли роза у Смерти, когда он встретился с отцом. – Иногда кажется, что в другой жизни, малой. – И вы сразу подружились? – Сразу после нашего знакомства мне показалось, что я знаю его всю жизнь. – А он? Смерть усмехается и ничего не отвечает. У Сфинкса уже тогда был Слепой. Сфинкс остался сидеть в той же позе на парте, когда Слепой вдруг встал перед ним, близко наклонившись лицом к лицу. Пальцы вновь коснулись скул, подбородка, а потом скользнули ниже – по шее, оглаживая бьющуюся сонную артерию, по выпирающим ключицам. От прикосновений по телу прошла приятная дрожь. Слепой обмер ненадолго и закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях теплой кожи под руками. Дыхание стало частым и волнующимся. Сфинкс, весь натянутый, как струна, не шевелился и не сопротивлялся, позволяя чужим ладоням исследовать свое тело, по сантиметру, по чуть-чуть. Быстро, неуловимо, бесстыдно. Легкие касания, гладящие по груди, по лопаткам, по плечам, вызывали в нем неожиданно сильный отклик. Лицо заливал душный жар, внизу живота скручивалось возбуждение. Сфинкс не мог перестать смотреть на тонкие, искусанные губы. Тонкие руки опустились ниже, прошлись по напряженным мышцам пресса и коснулись застежки джинсов. Слепой открыл глаза, мутно глядя на него и шумно дыша ртом. Сфинкс, чувствуя бешено колотящийся в висках пульс, только торопливо кивнул. Слепой уловил это движение и придвинулся ближе, всем телом прижимаясь, бесстыдно потираясь бедрами о пах. Первое прикосновение губ мазнуло по ключицам. В холодной комнате стало слишком жарко, часть одежды полетела на пол. Сфинкс влажно и медленно целовал Слепого, пока тот лихорадочно шарил руками по его телу. С его губ сорвался хриплый, протяжный, на выдохе стон, когда Слепой, наконец, сорвал джинсы и обхватил ладонью член. Движения были резкими, нетерпеливыми. Слепой жался к нему, подставлялся под быстрые поцелуи, размашисто двигал руками, доводя до оргазма их обоих разом. После короткого, задушенного вскрика и почти одновременного оргазма, в классе повисла мертвецкая тишина. Слепой, казалось, почти не дышал даже, вытирая руки о свои штаны и надевая обратно одежду на себя и на Сфинкса. Щелкнула зажигалка и загорелся красным в полумраке кончик последней сигареты. Слепой через раз подносил ее ко рту Сфинкса, пока они всё так же молча сидели на парте. За окном чернела ночь. – Завязывай сидеть здесь, – хрипло попросил Сфинкс через несколько тихих минут. Он встал и пошел к двери. Перед тем, как выйти, обернулся, ожидая, что Слепой пойдет за ним. – Ты иди. Я догоню. Сфинкс понимающе усмехнулся. Слепому хотелось исследовать лес. Сфинкс чувствовал его незримое, но настойчивое присутствие где-то поблизости. – Не заблудись, – попросил он и ушел. Лес появился сразу же, как только Слепой остался один. Теперь Слепой мог поприветствовать его без страха, со пониманием происходящего. Мог насладиться им в полной мере. Он пошел по покрытой снегом траве, и тихий хруст от его шагов нарушал зыбкую тишину. Деревья расступились перед ним, животные уходили с дороги, и у Слепого на краткий миг перехватило дыхание от ощущения собственной силы. Он видел небо и блестящую корку инея на ветвях. Он глубоко вдыхал пропитанный болотным запахом воздух. И он побежал. Сколько прошло времени – он не следил. В какой-то момент тело прострелило болью, на один короткий миг, и через секунду он уже бежал не на двух ногах. Повис ощутимый запах мокрой шерсти. Слепой поднял взгляд на небо. Лес наполнил животный, гулкий и протяжный вой. Лес ожил, распахнувшись перед тем, кого ждал много лет. Возвращаться оказалось трудно. Человеческое тело оказалось уставшим и голодным, израненные ноги ныли. В Доме прошло не больше двух часов. Он шел на ощупь по коридору, прислушиваясь к дыханию спящих в комнатах. Вспышками он видел обрывки чужих снов, чувствовал чужие эмоции. Дом казался местом правильным, знакомым, соединяющим его с лесом. Слепой улыбался, бесшумно шагая вперед. Впереди виднелись полоска света, но Слепой не увидел ее. Остановиться его заставили знакомые голоса, звучащие непривычными интонациями. – Хочешь, чтобы все было, как прежде? – Волк говорил мягко, ласково, почти нежно. После каждого слова он делал паузу, тишина которой нарушалась звуками легких, быстрых поцелуев. – Но и сейчас все хорошо, – шептал в ответ Макендонский с придыханием. – Не хорошо, пока в Доме он. Его не должно быть. Слепой замер, и ему показалось, что даже сердце его забилось медленнее. Это был не страх, но что-то его встревожило. Нехорошее предчувствие кольнуло под лопаткой и засело занозой. – Он никому не мешает, – тихо возражал Македонский. – Его не должно быть, – гораздо жестче повторил Волк. Стал слышен скрежет зубов и фантомный лязг железных цепей. – Сделай так, чтобы его не было! Раздался звук удара кулака в стену и протяжный плач дверных петель. По воздуху поплыл запах крови и солености. Македонский всхлипнул. Послышался вздох и шорох одежды. – Тише-тише... Иди сюда. Ты же сделаешь, как я сказал?.. Дальше Слепой не слушал. Быстрой, невидимой тенью он добрался до спальни и скользнул под одеяло на своей кровати. Что-то сонно пробормотал с постели Сфинкс, курил на подоконнике Лорд. Слепой лежал и прислушивался к тишине до тех пор, пока не вернулись вместе Волк и Македонский. Македонский шмыгнул и залез на верхнюю полку кровати. Волк шепотом пожелал спокойной ночи Лорду и тоже лег, случайно задев рукой струны висящей рядом с постелью гитары. Через час в комнате спали все, кроме Слепого. Он прислушивался к недовольному шуму леса, скрытого в стенах Дома. На рассвете провалился в сон и Слепой тоже. Тем утром Волк не проснулся.