Матако Шарли. Номер 133. И это моя первая и последняя запись.
***
Никогда не думала, что за три года можно поменяться до неузнаваемости. Я была наивной дурочкой, которая думала, что может свернуть горы. И я их свернула. Но никто особо не рад этому. Я люблю вспоминать то, что приносит мне боль. Даже можно сказать ради этого я и живу сейчас. Боль и желание мстить. Адская смесь, что течет сейчас у меня вместо крови. Потеряла семью. Я потеряла ее так легко, как будто девочка мягкую игрушку. Юи же гниет под землей по моей вине, и я никогда не смогу простить себе ее смерть. Часто она приходит мне во снах. После них моя подушка мокрая насквозь и к желанию мстить примешивается еще и желание сдохнуть. Желание сдохнуть. Этим словосочетанием можно описать первый день на «Цербере». Эту тюрьму в Наружности (так называют заключенные внешний мир) расписывали, как филиал ада на земле. На первый взгляд это самое точное описание «Цербера». Но позже можно рассмотреть, что пусть это и ад, но в нем есть своя структура, и если грамотно затесаться между ней, то можно обеспечить себе комфортное проживание здесь. Огромный комплекс на острове где-то в Бермудском Треугольнике. Для обычных это страшная, сумеречная зона, да и для нас она такой и является. Хоть где-то я с ними согласна. Тюрьму полностью поджали под себя экзорцисты. Они тут заправляют балом, руководствуясь лишь своим кодексом, который сгодиться вместо туалетной бумаги. Но для них это священная книга. Вот только мало кто ее соблюдает. Не скажу, что поголовно все белые ублюдки, но в начальстве затесалась пара таких задниц, место которых среди заключенных. Как я поняла — тюрьма состоит из пятнадцати блоков, которые отличаются лишь тяжестью грехов тех, кто в них сидит. Есть двор, куда заключенных выгоняют пасти словно овец, общая столовая, которую тут прозвали: «Бойней», больничный блок, но заключенные называют его «Склепом». А то и видно, кто хоть когда-то туда попадал, то возвращался редко. А если и возвращался, то живым трупом. Помимо этого, тут есть кабинеты начальства (или даже отдельный блок, но меня это не ебет), где-то должен находиться склад, куда отправляют весь конфискат. Это все, что я знаю об устройстве тюрьмы. А теперь самое вкусное. Нервно щелкаю ручкой, обдумывая как это записать. У заключенных тут своя иерархия. У каждого блока свой вожак, все соблюдают какой-то Закон, который скорее всего кто-то выдумал себе из-за скуки, а после разнес по блокам. Те, тоже скучающие, приняли его за чистую монету, а с годами он прижился и теперь воспринимается как что-то естественное. И еще одна деталь, которая выводит меня из себя. Поголовно у всех в этом цирке есть клички. Ко всем обращаются лишь по кличкам, а если вдруг ты решишь обратиться к кому-то по имени, будут смотреть как на больного. Все это напоминает мне детский спектакль, где у каждого своя роль и только попробуй отклониться от сценария, в который иногда вносят правки скучающие вожаки. Бред больного оспой. Мне дали кличку, как только я переступила порог четырнадцатого блока. Тут сидят, те кому дали пожизненное. «Покойница» — окрестила меня какая-то наркоманка, намекая на мой юный возраст. Мол, сожрут и костями не подавятся. Вот только я была не в настроении играть в их дешевом театре и в первую же ночь свернула какой-то курице шею за то, что она пыталась как-то до меня докопаться. Самое смешное, ее трупак пролежал в камере всю ночь, заливая пол кровью. Убрали ее только при утреннем обходе. Ясень пень, что остальные сдали меня с ходу и меня загребли в изолятор. Довольно неплохое место. Оно было единственным, где не действовал Закон и не было этого театра. Тишина, покой и иногда общение с такими же отшибленными, как и я. Сейчас эти строки слишком легко выходят из-под моей руки, но три года назад я была в ужасе. Маленькое, потерянное дитя, одна в суровой тюремной жизни. Но сейчас… Человек слишком быстро приспосабливается к любому дерьму. Я изменилась. И не только внешне, но и внутри что-то перевернулось. Интересно, как изменились ребята? Кицунэ, Микари, Ятаро? Что с ними стало, когда меня загребли сюда, ведь судя по инфе, которую я иногда ловлю сквозь стены, у темных дела обстоят весьма херово. О семье Асахина я даже не буду писать. Если не трогать гнойную рану она либо быстрее вылечится, либо быстрее начнется гангрена и конечность умрет. Только что актуальнее в моем случае? — Эй! Сто тридцать третья, еда! — прогремело по ту сторону двери. Резко дернувшись, судорожно собираю все листы под матрас. Судя по голосу это Клещ, а ним связаться равносильно тому, чтобы пройтись к Склепу и обратно. Выдвигается небольшой поднос, а в прорези двери виднеются глаза, которые недобро блестят. Сижу на месте и не дергаюсь, поскольку знаю, чем это все кончится. Поднос продвигают немного ближе и он, не выдержав своего же веса, с грохотом падает на пол. Рожа в прорези усмехается и, стараясь подавить смех, произносит: — Простите, я нечаянно. Но правды в его словах столько же сколько и воды в пустыне. Заскучав, прорезь закрывается и в камере вновь наступает приятный полумрак. Его в моей камере ничтожно мало. Боясь, моих способностей, экзорцисты тщательно освещают каждый уголок моего жилища. Со временем у меня начинают нещадно болеть глаза от этого, но жаловаться не имеет смысла, если, конечно, ты не хочешь прогуляться к Склепу. Равнодушно осматриваю свой ужин. Точнее то, что от него осталось. Вроде овсянка и пару ломтей черного хлеба. Утаскиваю хлеб в карманы, поем позже. — Слышь, Покойница! — гремит кто-то через стенку. Вздрагиваю. По кличке меня окликают редко и то, потому что в изоляторе никто не общается. Кроме соседней камеры. — Че надо? — Что там на ужин? — хрипит сосед словно вот-вот сойдет с земного шарика. — Тебе его принесли, поэтому смотри и не еби мне мозг, Трубка. Я занята — кричу я в ответ, стараясь найти страницу, на которой остановилась. За стеной слышится судорожный кашель. — Одним глазом хер что увидишь. В отличии от твоей камеры, у меня тут как сквозь жопу видно — бурчит Трубка в ответ. — И чем ты там занимаешься? — Тебя волнует? — Неа — хрипят мне в ответ. Слышится грохот. Видимо, Трубка решил все же посмотреть какие харчи ему приготовила кухня. — Э, сигареты есть? — хрипит он в другую камеру. Раздается рык. Хоть свое прозвище он получил вполне заслуженно. Закрываю глаза и пытаюсь дописать то, что хотела, но выходит, как у хромого, который решил, что он балерина. Сижу так пару минут, слушая лишь как гремят ложки об тарелки и сиплое дыхание Трубки, которое слышно даже сквозь каменную стену. Ничего в голову цельного не приходит. — Зашибись. Кидаю бумагу под матрас, уверенная, что к этой писанине я больше не вернусь. Сколько времени? Может у Трубки спросить, хотя откуда ему знать, ведь никто в изоляторе часов не держит. Сую в рот кусок хлеба. Резина. Жуя, беру маленький уголек и зачеркиваю на стене какие-то черточки. Честно, я давно потеряла им счет, и они превратились в какую-то вакханалию на стене, но по моим расчетам прошло уже три года. Хотя я и не уверена. Откинув кусок угля, я на ходу дожевывая хлеб, бреду в ванну. Ладно, ванной это можно назвать с натяжкой. Просто прорезь в стене, где есть шланг с водой, унитаз, который тут видимо еще с самого начала и зеркало, точнее его кусок. Пытаясь помыть руки от угля, попутно стряхивая волосы. За три года они стали мне чуть ли не до колен, но смысл? Неухоженные, жесткие патлы. И возможно, у меня завелись вши. Будто в доказательство моих слов, кожа головы начинает чесаться. Состричь бы их, но ножницы мне никто в руки не даст, как и нож. А жаль. Иду обратно к матрасу и валюсь на него. Глаза бесцельно бродят по потолку, пытаясь хоть за что-то зацепиться, но без толку. — Сигареты есть? — хрипит Трубка, стараясь допрыгнуть до небольшой прорези, которая соединяет вентиляцию. — Нет — прикрываю глаза, подперев голову рукой. Хочу унестись как можно дальше отсюда. — Пиздишь, как дышишь! Я сам видел, как на прогулке, ты у Торгаша бумагу на пачку выменяла! Кличка этого заключенного говорит сама за себя. Может достать что угодно, лишь бы обмен был выгоден ему. Он единственный, кто может спокойно гулять между блоками и даже посещать изоляторы. Интересно, что такого сделал для начальства, что заслужил такие привилегии? — Покойница, прекрати выебываться и помоги товарищу! — заверещал Трубка, закончив попытки допрыгнуть до прорези. Вздыхаю. В пачке всего двадцать сигарет, а зная аппетиты моего соседа, мне ее не хватит даже до конца дня. Вылавливаю пару трубочек из пачки и, подпрыгнув, кидаю в прорезь. Меня сразу же окружило облако пыли. — Только один раз, Трубка! — кричу я, ища руками зажигалку. — Спасибо тебе, Покойница! Вовек не забуду! — услужливо прохрипел он, чиркая спичкой. Усмехаюсь, стиснув зубами сигарету. Наконец, найдя зажигалку, поджигаю ее. Дым сразу же обжег легкие, но от этого стало намного легче. — Теперь понимаю, что привлекало Нацумэ в курении — бормочу, попутно выдыхая дым. Серое облако потихоньку наполняет камеру, сигарета оранжевым огоньком мелькает во тьме, а пепел обжигает руки. Вдруг будто что-то холодное елозит по моей спине. Вскакиваю и оглядываюсь. — Это что за вашу мать?! В другой камере слышится шорох. Мне показалось или я видела в прорези глаза? — К черту — тушу сигару об стену и ложусь обратно на матрас. Закутываюсь в грязном покрывале. Тепло…