Эндшпиль

Эндшпиль — заключительная стадия игры. Характеризуется небольшим количеством фигур на доске. Раньше от старых стен поместья отскакивали веселые крики студентов. Их голоса просачивались сквозь стены, вылетали в окна и дождем питали землю, на которой стоял их дом. За обросшими плющом кованными воротами жили, смеялись и влюблялись одаренные ученики, каждого из которых я считал своим ребенком. Теперь остались только мы. Ветер врывался в открытые окна, раздвигал тяжелые шторы и делал опустевший дом еще более непригодным для жизни. Большинство комнат были заперты, и ни у одного из нынешних жителей не было желания их открывать. Чарльз помнил каждого своего ученика, и не важно было, как много времени тот провел в школе и чью сторону принял в итоге. Все те дети, которые однажды переступили его порог, оставляли в поместье частички себя, по которым профессор мог с легкостью воссоздать весь образ. Их было слишком много. Тех, кто доверился ему. Особенно звездными ночами Чарльзу кажется, что небо усыпано душами тех, кого он подвел. А луна светит так ярко лишь для того, чтобы им было лучше видно, кто на самом деле виноват. Ведь это только он. Его не волнуют сотни людей, содействующих такому исходу. Он не задумывается о том, что все случившееся было четко спланировано и рассчитано. Очевидная вина других только множит его собственную. Когда он просыпается среди ночи от собственных криков, ему кажется, что он утонет в крови мутантов, пролившейся из-за него. По вечерам он пьет вино, захлебываясь своей виной. В этом ему видится вынужденная, искалеченная истина. Эрик не жалует вино еще со времен своей молодости, предпочитая более крепкие напитки перебродившему виноградному соку. Свет люстры растворяется в янтаре, становясь пленником толстых стеклянных стенок. Он наглухо зашторивает окна и закрывает двери, истерично посмеиваясь над иллюзорностью получившейся «защиты». Стены, которые он возводил едва ли не с рождения, рухнули, оставив его путаться в пыльном облаке, которое никак не желало оседать. Эрик тянул ладони вперед, шарил руками вокруг себя и щурился, пытаясь разглядеть разверзнувшуюся перед ним неизвестность, но сделать шаг не решался. С ним случилось то, что ему всегда было труднее всего признать. Он боялся. После случившегося не было и минуты, когда бы страх не душил его своими липкими щупальцами. Холод выползал из затвердевшей земли, вился плющом по каменным стенам и проливался сквозь стекла вместе с лунным светом. Эрик понимает, что не сможет согреться, даже если подожжет себя заживо. В такие ночи, когда спутник Земли дарит планете свой свет с особой щедростью, перед ним призраками встают все те, кого он не спас. Когда металлический привкус во рту мешается с солеными каплями на губах, Эрик слышит крики из дальней комнаты. Он не бросается на помощь и не спешит успокоить соседа, а продолжает сидеть без движения. Он все еще боится, но не может до конца объяснить себе, что именно его страшит. Он думает о том, что пережил, и упрямо отмечает, что ему определенно бывало страшно. Он всегда осознавал возможные последствия своих действий, просчитывал риски, и тоненький голосок в его голове признает, что порой он и правда чуял промозглое дыхание страха за спиной. С долей обреченности Эрик выносит неутешительный вердикт. Да, он всегда понимал, что такое страх. Но никогда прежде он не боялся. После слова «никогда» в его мысленном заключении следует маленькая сноска: под «никогда» он имеет ввиду время, относящееся к его жизни мутанта. О том, что было, когда его считали подопытной крысой, рабочей силой и кем угодно, кроме человека, он предпочитает не вспоминать. Память и без того причиняет слишком много боли.