Осколок льда

Пустыми глазами гляжу на серое небо через окно. Дождь безжалостно долбит по несчастному стеклу, в тоже время омывая его. Вид на улицу заставляет желать лучшего, а уныние с чудовищной силой сжимает в свои холодные объятия. Подпираю кулачками голову, пропускаю мимо ушей возглас мамы. Краем уха ловлю хлопок входной двери, но не отрываю взгляда от окна. Папа пришел домой. Ему уже неделю задерживают зарплату, а мы в надежде каждый вечер ждем на пороге его прихода и, раз за разом, разочарованно ложимся спать. Этот раз не исключение - я уже знаю, что мы опять останемся без ужина. Собственно, как и без завтрака и обеда. Он, заметив мою отстраненность в отличие от Прим и мамы, присаживается рядом со мной, всматриваясь в мое лицо. — О чем задумалась, Китнисс? — в такие моменты он никогда не опускает руки. Не сразу решаюсь задать главный вопрос, который терзает все остальное время: — Мы умрем? На его лице появляется улыбка. Неужели это слово вызывает веселье? Папа видит мою озабоченность. — Нет, Китнисс. Я найду выход. Ты же помнишь, что не раз попадали в такую ситуацию, и я находил решение. Ты веришь мне? Качаю голову в знак согласия. — Вот и отлично, — отец ободряюще улыбается мне. — Здесь останешься? Или?.. — Не хочу спать. Он понимающе кивает и покидает мое общество, оставляя меня наедине с собственными мыслями. Всю ночь продолжаю сидеть на прежнем месте, не шелохнувшись, как неподвижная кукла. Глаза, точно стеклянные, не выражают ничего. А в голове крутится одна безумная мысль. Возможно, меня потом возненавидят в семье, но это единственный шанс заработать на еду, пусть и грязным способом. Прим этим заниматься не позволю — ей только восемь лет. Тогда кому еще, кроме меня приходится взять на себя обязанность прокормить семью. Отец не сможет постоянно нас обеспечивать, особенно когда смена в шахтах длиннее, а заработная плата урезана. Сестра сразу отпадает в роли добытчика, а мать никуда не берут, куда бы она не подалась. Надежда возлагается полностью на меня. Пускай они об этом не заикались, но я-то не слепая, вижу, как худо обходится в последние дни. Отец всеми силами старается, но этого не достаточно. При том, я не хочу быть обузой для них. Я приняла для себя решение. Прим не коснется этого, она слишком невинна и чиста. С горем пополам, прихожу к выводу: я обязана сделать это. Смахнув подступившие слезы, кладу голову на подоконник и прикрываю глаза. Завтра меня ждет участь, как и многих голодающих девушек из нашего района. С завтрашнего дня я стану отреченной в собственной семье. Остается надеяться, что они смогут понять меня. *** С утра, когда еще солнце толком не взошло, а земля не прогрета его лучами, отец собирается на работу. Мама и Прим еще спят, значит, я успею до их пробуждения. Прикидываюсь спящей - не нужно лишних расспросов. Из-под ресниц слежу за хождением отца, пока он собирает вещи по дому. Бросив на меня взгляд, он неслышно прикрывает за собой дверь. Печальным взглядом провожаю его фигуру, покуда она не исчезает из поля зрения. Прождав некоторое время, крадущимися шагами подхожу к двери, медленно открываю, чтобы не скрипела, и одним шагом оказываюсь на улице. Петляю переулками. Еще чего доброго, если меня заметят горожане! Они и так с брезгливостью относятся к нашей семье, а тут их старшая дочь добровольно идёт к миротворцам за милостынею. По сравнению с тем, что меня ожидает, смерть кажется наиболее лучшим способом свести концы с чертовой жизнью. Если, конечно, это вообще жизнь. Уже появляются очертания дома, где толпятся женские фигуры. Все ближе и ближе подхожу к ненавистному дому, с каждым шагом к нему дыхание учащается, а ноги и вовсе дрожат. «Тебе здесь не место, Китнисс!» — твердит разум, но я затыкаю его. Так надо, я должна. Вспомни, для чего ты пришла сюда, Китнисс. Правильно — ради семьи. Сегодня девушек около дома меньше, чем обычно. Но это не тешит мысль о предстоящем ужасе. И девушки превосходят меня в возрасте, всем по шестнадцать, кому-то и восемнадцать есть. В их глазах сожаление, только этого не хватало. Ненавижу жалость. Терпеть не могу, когда к тебе относятся как к какому-то отбросу, просящего подать на пропитание. Они думают, что своей никчемной жалостью смогут помочь мне. Подумаешь — нет четырнадцати! Отвожу глаза и все оставшееся время сверлю взглядом плывущие по унылому небу муторные облака. Руки начинают подергиваться, когда доходит очередь до меня. Вот уходит впереди стоящая девушка, осталась одна я. В голову лезут всякие мысли, представление о том, что он делает с ними. «Может, есть еще время передумать и сбежать подальше от этого места?» — отголоски страха заявляют о себе в полной мере. Нет, Китнисс, и не думай о побеге! Подумай о семье, за тем, почему пришла. Забудь о собственных прихотях. Гордость тебе не в пользу. Мои раздумья мигом улетучиваются, когда наступает мое время. Дверь открывается, и оттуда выходит девушка с пакетом, прижимая к груди, и быстрым шагом удаляется к себе домой. Миротворец разглядывает меня. На вид ему тридцать пять, а может и все сорок. Грубый голос прерывает мои размышления: — Сколько лет тебе, деточка? — Двенадцать, — отвечаю тихо. Собрав волю в кулак, твердо повторяю. — Мне двенадцать лет. Хищный оскал, который, по-видимому, он пытался изобразить улыбкой. — Пойдем. Мысль о побеге отпала. Я опустила эту возможность, отступать некуда. Послушно, подавив вырывающие чувства наподобие гордости и возмущения, следую за мужчиной. Проходим в его спальню: просторная кровать, застеленная свежим комплектом постельного белья белого цвета. — Насколько я знаю, ты еще являешься девственницей. Я прав? Щеки начинают гореть, не в силах поднять на него глаза. Лишь коротко киваю. Тишина. Осмеливаюсь поднять глаза, и во мне вскипает злость к этому человеку. Улыбка у миротворца становится шире. Доставляет удовольствие от унижения девушек? Не спешу озвучить мысли, молча жду его указаний и получаю их: — Раздевайся! Дрожа всем телом, стягиваю с себя платьице, оставаясь в нижнем белье. Получаю от него голодный взгляд, который неотрывно блуждает по мне. Кожа покрывается мурашками от единой мысли, что этот урод будет касаться меня. Если не успокоюсь, одно его замечание и я не сдержу слезы, которые так и рвутся наружу. А я не могу доставить ему такого удовольствия. Полностью обнажаюсь перед ним. С долей смущения прикрываюсь руками. Только миротворец так не думает. Одним прыжком оказывается передо мной, ладонями проводит по телу, слегка пощипывая. Подавляю рвотный рефлекс, обуревавшие чувства накрывают меня. Не знаю, что делать в такой момент. Рывком он укладывает меня на кровати. И все остальное происходит как в тумане, о чем я буду помнить вечно. Его грязные губы блуждают по всему телу, руками подливая масла в огонь. Я как безвольная кукла, распростертой звездой лежу и молю, чтобы поскорее все закончилось. Резкий толчок, мой крик, из глаз блеснули слезы. Девственная кровь стекает по бедрам, окрашивает белые простыни в красный оттенок. Движения порывистые, с каждым разом отдаются болью внизу живота. Он думает только о достижении животного удовольствия, никак не об удобствах или то, что боль разрывает меня на части. Мое тело уже не принадлежит мне самой. Неподвижно жду, когда все прекратится. Кажется, проходит бесконечность, когда он, получив то, к чему стремился, выходит из меня и откатывается на вторую половину кровати. Ни жива, ни мертва, не могу вымолвить и слова. Я грязная. Начинаю себя ненавидеть, чувствую отвращение к собственному телу. Мужчина достает содержимое из ящика и кидает на кровать рядом с обездвиженным телом. Проходит миг, когда до меня доходит, что в пакете. — Свободна. Быстро облачаюсь в одежду и покидаю это место, как можно скорее. Прижимаю к себе пакет, прекрасно понимая, что в нем трепещит жизнь. Он обесчестил меня. Не к такому я стремилась, чтобы получить долю еды для семьи? Сама пошла на такой шаг, сама позволила ему сотворить с моим телом всё, что ему заблагорассудится. Входя в дом, сникаю, что что-то не так. Иду на кухню, вываливаю содержимое пакета на стол. Две буханки хлеба, сыр и масло. Этого вполне достаточно для первого раза. Низ живота до сих пор тянет, при каждом движении отдается разрывающей болью. — Где ты была? Поворачиваюсь на голос. В нем нескрываемое недовольство. — Я гуляла. Никогда прежде не лгала собственной матери. Прим стоит за ее спиной, вот кто действительно рад меня видеть. — Откуда это? Кивком мать указывает на еду, что разложена на столе. И я не знаю, что же ответить. Правда сразу отпадает, но мама не глупа. Она быстро соображает, каким способом я смогла добыть пропитание. — Только не говори, что ты пошла добровольно на это… Опускаю глаза в пол. Не успеваю сообразить, как щеку обжигает огнем, а воздух рассекает звонкий шлепок. — Ты хоть понимаешь, что наделала? — мать истошно кричит на меня, сыплет ругательствами, называет меня неистовыми словами. — Я хотела помочь! Моему терпению приходит конец. Я срываюсь, начинаю оправдываться, хотя дело безнадежно, если вступил в спор с матерью. Выискиваю глазами младшую сестру и сталкиваюсь с блестящими от накативших слёз голубыми стёклышками, которые неотрывно следят за мной. Сможет ли она принять мой поступок? — Что тут происходит? На пороге появляется отец. Больше боюсь не оправдать его ожиданий, нежели огня матери. — Ты представить себе не можешь, какую грязную выходку совершила твоя дочь! Мать уводит Прим, оставляя один на один с отцом. Боюсь увидеть разочарование в его глазах, того, что он отвернется от меня, как мать. Он подходит к столу, в задумчивости крутит буханку, кладет ее обратно. — Твой поступок несомненно необдуманный и глупый. Тем не менее, ты нашла выход. Неизвестно когда вернут убыток, они задерживают больше недели. Он садится на колени, прижимает мое тело к себе. Руками цепляюсь за его шею, мои слезы капают ему на плечи. — Прости, что не нашел другого выхода. Если бы я только смог… с тобой не произошло бы непоправимое. Я должен был защитить тебя. Голос отца подрагивает, его горячие слезы скатываются по щетине. Большим пальцем смахиваю их, он с улыбкой берет мою ладонь и прижимает к своим губам. — Пообещай, что такое больше не повторится. Не хотя соглашаюсь, вот только и он и я знаем, что я не сдержу обещание, если вновь потребуется пройти через это. Я не смогу сидеть в стороне и смотреть, как медленно умираем от голода. Не позволю этому случиться.