***
Я, предчувствуя и опережая солнце, проснулась за полчаса, чтобы успеть забраться на гору, откуда был виден Дистрикт целиком как на ладони. Мне нужно было побыть одной. До этого места добираться далеко, да и заплутать запросто можно. Об этом месте никто не знает, даже Гейл. Прекрасная возможность остаться наедине с лесной тишиной. Такая выпадает лишь раз, при том, что большинство времени мы тратим на охоту или бывает под вечер разложимся на мягкой как пух траве и, устремляя глаза к небу, будто заглядываем в наше будущее мечтаем о несбывшемся. Будущее, которого у нас может и не быть, но не перестаем о нем задумываться. Раз за разом навыдумываем разные нити судьбы, по которым хотелось бы идти, и то и дело смеялись, если находилась маленькая заковырка, занозинка. Сейчас мне надо все обдумать. И такое место, как гора, идеально подходит для раздумий. Невидимым куполом накрывает меня лесная мантра спокойствия, изолирует от негативных мыслей, что постигали меня в Дистрикте. Отвлекает о самокопания в поисках достоверной информации, которая бы устроила меня. Здесь необыкновенно красиво: бабочки порхают разноцветными крыльями, перелетая с одного цветка на другой. Разновидность этих растений я не знаю, успела изучить только те, что поблизости к забору. И пестрые и менее заметные цветки создают образ чего-то совершенного, прекрасного. Легкий, чуть ощутимый прохладный ветерок разгуливает по листве девственного леса. Ветер с раннего утра прохладный, а трава сырая еще с ночи, тем не менее, теплые лучи солнца упираются мне в спину, отогревая промерзшую землю и меня заодно. Воздух свежий, словно после дождя, и я вдыхаю его полным ртом, как будто после может не хватить. При длительном рассматривании травы в солнечном свете можно увидеть, как она искрится, можно подумать, что луг усыпан тысячью бриллиантами. Однако такую иллюзию создает роса. Не замедлено накрывает тоска — скоро осень вступит в свои права. До конца лета осталось всего ничего, а там и не за горами зима. Именно зимой дела обстоят не лучшим образом — труднее приходится охотникам, рыскающие добычу круглыми сутками, и, не добившись желаемого результата, идут с пустыми руками домой. Единственные вещи, которую можно ожидать от этого времени года, так это воспаление легких, если долго юлить в поисках добычи, умершие от голода и промозглого холода прямо на дороге. Это был уже не первый случай, когда очередной проходимец из нашего района заснул мертвым снов. Городских это мало касается, они избегают подобных случаев, ведь им меньше всего приходится голодать или торчать на улице, чтобы заработать крахи себе на еду, живя в полном достатке и ни на что не жалуясь. Заставляю себя подняться только тогда, когда солнце прилично висело над головой. С неохотой спускаюсь вниз по знакомым тропинкам. Лук и стрелы не брала с собой, в этом не было нужды, поэтому налегке быстро сбегаю вниз по склону, оставляя позади, полюбившиеся моему сердцу, место. Мысленно даю себе обещание сюда вернуться и не раз. Где, как не здесь, можно остаться наедине со своими мыслями? По дороге до нашей Луговины я не встречаю Гейла, зато краем уха улавливаю вой сирен, раздающийся с другого конца Дистрикта. Почему-то неосознанно прибавляю шагу, что вот-вот собьюсь с дыхания. В боку неприятно колет, но не смею менять темпа, все бегу и бегу, пока на горизонте не появляется забор. Все люди, как едины, движутся в центр города. Следую за ними. Теряюсь в столпотворении, для того чтобы разглядеть, что происходит на улицах, приходится вставать на цыпочки. Но за громоздкими спинами ничего не разглядишь, как бы не пыталась. Пробираюсь вперед, по возможности меньше толкаясь. Выходит у меня, по правде говоря, так себе, но чувствую, что уже близка к цели. Протискиваюсь между мужчиной и женщиной, и оказываюсь на станции. В голову приходят разные негативного характера мысли. А что если?.. Нет, никаких если. Наверняка отец уже пришел домой и отсыпается от изнурившей ночной смены. Вой сирен не прекращается спустя и полчаса. Барабанные перепонки готовы лопнуть от противного звука. Будь у меня лук в руках, я бы, не теряя времени, пронзила стрелой это надоевшее устройство. А сейчас мне остается только и делать, что зажимать уши ладонями. Наконец, вой сирен затихает, а за ним из туннеля доносится шум пыхтящего поезда. Вагонный состав притормаживает, ровно также заглушают двигатели дрезин. Двери раскрываются, и шахтеры в копоти и саже вываливаются на не твердых ногах из поезда. Жены мигом подлетают к ним, расцеловывая их перепачканные лица. Стоит мне чуть повернуть голову, как сталкиваюсь взглядом с мамой и Прим. Что они тут забыли? Против течения людей движусь по направлению к ним. Глаза мамы беспорядочно бегают по толпе, дабы найти кого-то. Утенок тянет меня за рукав рубашки, чтобы я обратила на нее внимания. — Китнисс, ты видела нашего папу? — Так он не с вами? — моему удивлению нет предела, впрочем, его тут же сменяет страх. — Мы как услышали вой сирен — сразу побежали сюда. Так ты не видела его? — в глазах мамы тлеет слабая надежда. Могу уверено сказать, что у меня также. — Нет, — глухо отвечаю я. Решаю еще раз проверить. Лишь подойдя к дрезинам, меня осеняет насколько безвыходная ситуация. На дрезинах привезли только тех, кто чудом спасся, естественно серьезно раненные. — Ты дочь Ника Эвердина? Резко оборачиваюсь на голос. Глазами выискиваю того, кто спросил, но замечаю не сразу. Голос принадлежал мужчине непреклонного возраста; он пристально разглядывал меня, будто выискивал черты сходства, в какой степени я и была похожа на отца. Мой взгляд прикован к его культям ног и накатывает стыд с жалостью. Резко отбрасываю эту мысль: какой черт сдалась ему эта жалость? Положительно качаю головой на его вопрос, на что он слышно вдыхает воздух и произносит три слова, способные разбить меня в следующее мгновение: — Мне очень жаль. Я не нуждаюсь в разъяснениях. Ноги подкашиваются, не удерживая равновесия, падаю на колени перед рельсами. Не верится. Ложь. Не правда. Очередная шутка жизни. Руками зарываюсь в землю. Плевать, что грязь под ногтями. Плевать, как я выгляжу пред всеми. Какой толк жить, есть тот, кого я любила, умер? Нет, у меня остались мама и Прим. Надеюсь на помощь от мамы, ведь одной мне не справится, а скоро наступает тяжелое время. К сожалению, работать берут только с двадцати, полных сил и без отклонений в здоровье людей. Казалось, что уже хуже быть не может. Но судьба доказала другое. Чем мы заслужили такое наказание? Не смотря на жжение в коленках, изодравшуюся кожу, перепачканная в крови и грязи направляюсь к ним. В глазах их все еще искрится надежда, которую мне больно будет разрушать. Видимо, все видно в моих глазах, что точно передают чувства, которые испытываю в этот момент: утрата, нестерпимая боль, которая отдается в районе сердца; голубой огонек гаснет, сменяясь на бездушную радужку, словно утратил краски — бесцветный. Тоненькие плечики Прим подрагивают в беззвучном плаче, как и мама не сдерживается в порыве чувств. Обе рыдают в голос. Не могу этого вынести, поэтому, стиснув зубы, преодолевая боль в ногах, устремляюсь в единственное место, где я могу побыть сама с собой — лес. По дороге не различаю дома: построения быстро мелькают перед глазами, сменяются друг за другом и смешиваются в одну сплошную размазанную картину. Не оглядываюсь даже когда миную забор, пробегаю мимо Луговины, устремляюсь глубоко в лес, где только бы меня и видели. Ни за что не сбавляя темпа, взбираюсь вверх по тропинке, пока мне не открывается вид на поляну. Здесь и даю волю чувствам. Слезы медленно скатываются по щекам, оставляя за собой мокрые следы, останавливаются на кончике подбородка, и только потом исчезают в густой траве. На губах остается соленая влага, но не предпринимаю попыток вытереть слезы с лица. Пытаюсь вспомнить все счастливые моменты. Вместо этого в голову упорно рвется мысль о сегодняшнем. Мне все еще кажется, что это всего лишь страшный сон. Просто реальный сон. Сколько не пыталась убедить себя в обратном, все становится на свои круги. Это не сон. — Я Китнисс Эвердин, и мне семнадцать лет. Перевожу дух, пытаясь собраться с мыслями. — Проживаю в Дистрикте Двенадцать. У меня есть семья: мама, Прим и… отец. Говорить становится труднее, а в горле образуется комок горечи. — Он учил меня радоваться каждой не значимой мелочи. Верил до конца, даже когда беспросветная тьма заслоняла тусклый луч надежды. Всегда понимал меня, если я совершала необдуманные поступки. Силен духом, не мог смериться с неизбежным, продолжал бороться. Он был для меня… всем. Был опорой семьи. Запинаюсь на полуслове, но более уверенней продолжаю. — Рассказывал нам с Прим сказки на ночь, вслушиваясь в бархатистый тембр голоса. Обещал научить меня петь песню Долины. У него был прекрасный голос, который, как мне сказали, унаследовался мне. Я хотела показать ему это место, но так и не успела… Слезы накатывают с неистовой силой, и я не в силах сдерживать их. — Ты обещал, что все будет хорошо! — крик прерывает лесную тишь. Пальцами рву траву под собой, впиваюсь зубами в тонкую кожицу нижней губы, пока на языке не чувствуется характерный привкус крови. На ладонях оставляю следы от ногтей, рву волосы на голове, вот только его уже не вернуть. — Ты ведь обещал, — шепчу в пустоту, вряд ли что-то изменится, если буду сотый раз твердить себе, что он ушел.***
С Гейлом мы не видимся уже как неделю. За это время я всеми усилиями пыталась поднять мать на ноги, но она упорно отказывалась, бредила об отце, упорно верила до последнего, хотя собственными глазами видела, как он заживо был погребен в шахтах. Она отреклась от нас. Где-то мольбами, где-то угрозами я хотела добиться от нее заботы для Прим, но и на нее она наплевала. Обязанность висит на мне, теперь я в ответе за семью. В лес выбираться опасно. По слухам в город прибыл новый глава миротворцев. Ситуация в Дистрикте все ухудшается, кое-где поговаривают о революции. Не успели они зажечь пламя восстания, как всех подстрекателей казнили на публичной площади. Перед тем как выйти из спальни, бросаю последний взгляд на нее. Может она одумается? Мать больше похожа на серую обездвиженную массу, нежели на живого человека. Нет, я попросту трачу время, в глубине души искренне надеясь на выздоровление. Депрессия поглотила ее. Она и не предпринимает попыток выйти из оцепенения, быть сильной ради нас. От накопившей злости, негодования к ее слабохарактерности с силой хлопаю дверью и сталкиваюсь с хрупкой фигурой Прим за столом. — Мама не спустится? — Нет, Прим. Большие потухшие глаза смотрят на меня, но возникает странное чувство, будто глядит сквозь меня, что пробирает до дрожи. В пустых ящиках ищу что-то съедобное. Все запасы мы тянули, как могли, однако рано или поздно им суждено было закончиться. В последнем рукой натыкаюсь на пакетик, засушенных на зиму, трав. По идее, я специально собирала травы, чтобы можно было в зимнее время глотать не пустой кипяток, но все мои противоречия откладываются на задний план. Разжигаю огонь в маленьком камине и, добившись пламени над ладонями, ставлю греться заржавленный чайник. Достаю с верхней полки нам по две чашки и завариваю обеим травяной настой. Запах приторный, сладкий, отчего скручивает желудок. Залпом глотаю кипяток, не подумав, и сразу жалею: так и органы обжечь можно запросто. — Я не дам вам умереть, — привстаю я и нежно треплю Прим по светлым волосам. Они со временем чуть потемнели, как и радужка глаз, но для меня она всегда будет красавицей. — Ты куда? — взволновано спрашивает она. — Рискну пробраться в лес. — Китнисс! Устало мотаю головой: — Больше нет вариантов. Мать практически подыхает на кровати, на тебя, исхудавшую, я больше не могу смотреть. Она прекрасно понимает это. — Будь осторожна, Китнисс. А разве я раньше была хоть чуточку осторожна? Вслух не осмеливаюсь сказать, в коридоре прихватываю отцовскую кожаную куртку, зажимаю под подмышку, напоследок говоря: — Ближе к вечеру вернусь, — и скрываюсь за дверью. На том участке, где по слухам включили ток, я не слышу характерного звука, поэтому, не опасаясь, перелезаю через забор. На Луговине, где не утоптана трава, мельтешит нечеткая фигура, что толком не удается рассмотреть из-за зарослей, лишь прыгающая темная макушка среди высокой травы. Это Гейл. Честно я удивлена увидеть его здесь, но рада, что напарник поохотится со мной. Благодаря чуткому слуху охотника он слышит шорох травы под моими ногами, когда направляюсь к нему. Осталось каких-то три метра, которые я легко преодолевая и оказываюсь напротив него. Порывисто обнимаю друга. От него веет свежим, пряным, древесным ароматом. Наверное, от меня исходит такая же душистость, только запах утратил свои свойства за неделю бессмысленного сидения дома, стал прозрачным, еле уловимым. — Все настолько плохо, Кис-кис? — шепчет мне в волосы Гейл, крепко сжимая в своих объятиях. В его руках я как в безопасности, — Ты который раз здесь? — в моем голосе слышится ни сколько интерес, а сколько ревность. — Сегодня впервые удалось выбраться в лес. До этого миротворцы патрулировали каждый уголок Дистрикта, даже это заброшенное место. Мне кажется, они просекли о нашей нелегальной охоте. Остается верить, что нам сойдет все с рук. — Они видели, как ты перебирался? — Нет. Я полностью уверен — будь они в известности, то немедля прибыли сюда. Пошли, а то ближе к заходу солнца вновь включат ток. — Ты знаешь расписание, когда пускают ток по проводам? — За неделю их пребывания я изучил четкий график на всех и каждого, кто, куда и во сколько появляется. Несомненно радует, что это место они проверяют очень редко — ближе к полудню и вечером. Все остальное время мы преследуем добычу, которая редко попадалась нам на глаза, а если и попадалась, то резко скрывалась, что был виден лишь один хвост. Впрочем белку я сумела подстрелить. Улов у меня скудный, но какой есть, на первый раз сойдет. Гейл не раз предлагал свою часть добытого, но я наотрез отказывалась. Не хочу быть в долгу, да и у него семья большая. Под заход солнца мы возвращаемся обратно, ближе к Дистрикту. Стоит нам завернуть на переулок, через который пролегает короткий путь к нашим домам, так мы носом к носу сталкиваемся с миротворцем. — Что вы тут шастаете? Взгляд опускается ниже и засматривается на наши сумки. — Что у вас там? Показать! На трезвую голову оцениваю критичность данной ситуации. Я не знаю чего делать, однако Гейл быстро смекает что к чему и кулаком замахивается на него, что тот на краткие секунды теряет сноровку, но поспешно берет себя в руки и дает отпор. — Беги, Китнисс! — он кидает мне свою сумку. — Занеси им, я позже вернусь. Пока я стою тут как вкопанная, может прийти подкрепление, поэтому с двумя сумками наперевес, сломя голову, несусь к дому Гейла. Стыд накрывает меня с головой в самый ненужный момент. Я бросила напарника на растерзание миротворцам, но никак не могла иначе. Остается верить, что он успеет удрать от них, ведь незаконная охота карается виселицей. Иду мимо своего дома, уныло поглядывая на темные окна, что дом навевает тоску и печаль. Дом семьи Хоторн неподалеку от нашего, нужно всего лишь пройти две улицы — и ты на месте. В их доме в отличие от нашего горит свет, даже порой слышится детский смех за дверью. Костяшками пальцев стучу по деревянной двери до тех пор, пока мне не открывает низкорослая Хейзел. — Китнисс! Рада тебя видеть! — в ее голосе неподдельная радость. Она полностью приоткрывает дверь и только затем замечает, что нет ее сына. — А где Гейл? — Мы наткнулись на одного из миротворцев. Пообещал вернуться как можно скорее. С плеч скидываю его сумку и вручаю ей в руки. Она благодарно кивает, но не говорит ни слова. Из-за спины матери выглядывает малышка Пози. — Привет, Китнисс! — Эй, привет, малышка. — Приседаю, чтобы потрепать ее по голове. Она напоминает мне мою Прим, совсем как в детстве, только сейчас она изменилась. И разница вовсе не в возрасте, а разница в обстоятельствах. Я бы многое отдала, лишь бы слышать счастливый смех своей сестры. — Мне пора. Женщина понимающе кивает, и я, напоследок шепнув Пози, чтобы она не отчаивалась следую по известной мне дороге, ближе ведущая к дому.***
Целые полгода мы держимся на моей добыче. К скорому времени я добилась, прибегая к радикальным мерам, возвращения матери с того света. Выглядела она, если честно ужасно: мертвецки бледная кожа, местами обтянутая, что кости просвечивали насквозь, блеклые глаза, и разом поседевшие волосы. Потихоньку она приходила в себя и вела работу по дому. Прим ее сразу простила, но я, как не переубеждала себя в обратном, не могу ей простить той слабости, которой поддалась она, когда мы чуть не подохли от голода. Не знаю, как дальше мы будем жить. Если, конечно, это жизнью назовешь. Тяжело тащить на себе семью, но жаловаться не смею; Гейлу приходится труднее. Никак не могу избавиться от чувства, что отца больше нет рядом с нами. Однако я уверенней стою на ногах, нежели мать, которая кажись в любую минуту впадет в депрессию. Второпях накидываю куртку поверх, пропахшей потом, рубашки и выскальзываю на улицу, ничего не сообщив родным об уходе. Первый день весны встречает нас с унынием и даже с нежеланием. Над головой раскинулись громоздкие кучевые облака, заслоняющие солнце, предвещающие проливной дождь. Никакая погода не может поменять моего решения, поэтому упорно движусь к окраине Дистрикта. Благодаря охотничьему зрению, я еще издалека примечаю мужскую, широкоплечую фигуру, кружащуюся возле забора. Почему он стоит там? Неужели не понимает, что его могут заприметить? Мало ли кто здесь не ходит, но миротворцы наверняка чаще стали проверять этот участок в наличие нашего следа. — Гейл? Парень, вместо того чтобы перелезать через забор, напротив идет в мою сторону. — Что происходит? — Сволочи… они пустили ток. — Может к вечеру или завтрашнему утру отключат его? Но не наследующий, не на поза следующий день его не намерены отключать. Причины неожиданного включения тока по всему заборы мне неизвестны. Остается гадать: то ли просекли неоднократно наши похождения, то ли от хищников. Если вспомнить последнюю нашу стычку с миротворцем, то по приказу должны были включить ток еще тогда, а не в начале весны, через полгода. Про нападения хищников я еще не слышала. Что там слышала, я их толком не видела, чтобы они рыскали поблизости Дистрикта! Давно как они перевелись подальше отсюда. Изменения продолжались всю оставшуюся неделю: прибирались на главной площади, отреставрировали даже Дом Правосудия, до блеска начистили каждое окошко, а над входной дверью повесили эмблему единого Панема. К чему такое расточительство? Не видела, чтобы власть раньше вносила вклад на централизацию заброшенного Дистрикта. Где-где, но не у нас. С чего они в этом году так расщедрились? Небось карманы повыворачивали все, лишь бы Дистрикт привести в божеский вид. Только не понимаю для чего…***
Стоит продрать глаза, как неприятно сводит желудок. Голодовка в течении недели дает о себе знать. Принуждаю себя встать с кровати и перебраться на кухню, хотя заранее знаю — завтрака не будет. Тихий стук в дверь отвлекает меня от грустных, навевающих тоску мыслей. За дверью не кто иной, как Гейл, и вместо приветствия изрекает короткое: — Думаю, тебе интересно будет на это взглянуть. — Подожди здесь. Наспех переодеваюсь в удобную, не стесняющую движения одежду. Бросив мимолетный взгляд на мирно спящую сестру, выхожу из комнаты. В коридоре зашнуровываю сапоги по колено и накидываю потертую куртку: без нее я никуда. Как только мы доходим до центра города, над головой раздается жужжание и с земли поднимается столб пыли и песка. Странно… Что могло им здесь понадобиться? Спустя пару минут мы убираем руки от лица, и можем разглядеть планолет, что планирует приземлиться на площади. И сразу в глаза бросается броская одежды чужеродных, что резко отличаются от нас, простых. — Никак не думал, что уже пришло время. Поворачиваюсь к напарнику всем телом. — Время чего? — Не сегодня, так завтра будут проводить набор желающих записаться на Отбор. Скорее всего, все городские побегут в первую очередь, ведь наш район ведет себя поскромнее, но нельзя исключать, что и они не пойдут. — Для чего вообще это представление? — Показать насколько силен Капитолий и насколько зависимы от него Дистрикты. Таким образом, они создают власть и пытаются держать нас в одной узде как дворняжек. Мы питаем его, но сами умираем от голода, пока они нажираются до отвала. — Это несправедливо по отношению к нам. — Их не волнует, Кис-кис. Для них главное — роскошь. А очередным Отбором показывают свое величие, изящество, великолепие. Это низко и подло, но никого видимо не интересует мое мнение. Противный визг заставляет зажать уши руками, глазами ища источник этого неприятного звука. И судя по моим догадкам, это доносилось со сцены. — Дамы, торопитесь записаться! Лишь одной повезет оказаться в самой богатой столице Панема — Капитолии! Не упустите такой шанс, он выпадает не часто в вашей жизни. Ага, а как же! Бегу и падаю. Я не опущусь до такого уровня, чтобы идти на поводу у Капитолия. Пускай других ищут, кто согласиться на очередное шоу. Из личной жизни устроят прямую трансляцию по всем Дистриктам Панема. Я уверена. — Ну что, Китнисс, не торопишься? — подкалывает друг, за что получает локтем в бок. — Разбежалась. Или ты считаешь меня одной из них? — Нет, конечно, нет, — парень правдиво врет, но я-то вижу, как веселятся его глаза. С укором поглядываю на него, но ничего не говорю в ответ.***
Ситуация ухудшается. В лес никак не пробраться, а на Отбор записываться не спешу. Может все-таки, найду выход из проклятой ситуации? Увы, мне раз за разом не везет. Никуда не берут, мол, не нужна им помощница. Разочаровано вздыхала и с пустыми руками возвращалась домой, наперед зная, как Прим, каждый раз ждавшая меня у порога, опечалится. И в этот раз все по новой повторяется: попытки навязаться в помощники за плату и говорящий громче всяких слов отказ. Взгляд невольно падает на Дом Правосудия. Сопоставляю все «за» и «против». Правильный ли я выбор делаю? Подавляю внутреннюю гордость и нехотя направляюсь туда. Ради мамы и Прим. В особенности ради Прим. Из слов Капитолийки я узнала, что за участие в Отборе семьям выдается нехилая сумма в неделю. Если я попробую вписаться к набору участниц, это прибавит шансу на то, чтобы меня выбрали. За каждый пройденный этап сверху доплачивается весьма немалые деньги. Моя семья может неплохо зажить на такой сумме, да и хватит нам сполна на десять лет вперед! Глубоко погруженная в мысли, не замечаю как врезаюсь в двух миротворцев у входа. — Куда идем? — Я хочу записаться на Отбор! — меня злит их хамство, но здесь я могла бы придержать язык за зубами. Сделанного не воротишь. К моему удивлению, они расступаются в стороны, дав мне пройти внутрь. В Доме Правосудия я еще не бывала, но не трудно заприметить разукрашенную сопровождающую за стойкой. — Ты записаться? Киваю; язык, будто примерз к небу, но на следующий заданный вопрос твердо отвечаю. — Как твое имя? — Китнисс Эвердин. — Сколько полных лет? — Семнадцать. — Назови имена родителей без сокращений. — Элизабет и… Николас Эвердин. Не думала, что так трудно будет проговорить имя отца. Следую по ее указам: район проживания, род деятельности (пришлось немного приврать) и поставить подпись на документе. — Завтра в девять утра на площади известят имя участницы. Прошу не опаздывать и привести себя в порядок.***
Для такого случая мама приготовила мне свое голубое платье, а волосы уложила в замысловатую прическу. Гейла я еще не предупредила, но думаю, он сам обо всем догадается, ибо всем велели тащиться на площадь. Несколькими рядами вперед я вижу напарника и быстрым уверенным шагом направляюсь к нему. — Китнисс? Сказать, что он удивлен, значит ничего не сказать. Его взгляд прикован к облегающему платью, что подчеркивает женственную фигуру. Мне становится немного неудобно под его пытливым взглядом, и чуть поддергиваю плечами незаметно от его глаз. Однако он не мог этого не заметить и быстро переводит глаза на сцену, где уже поднималась по ступенькам сопровождающая. — Мы всегда следуем по старым традициям, и сегодня в этот день проводим шестидесятый по счету Отбор! Когда будущий правитель достигает возраста совершеннолетия, проводится торжественная церемония Избрания сопровождающей. Девушки в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет обязаны появится для проведение церемонии, где одна счастливица из своего Дистрикта будет немедленно доставлена в центр Капитолия. Все двенадцать участниц будут сражаться за корону и право быть его женой, пока не останется одна победительница. В этот день мы, наконец, узнаем, кто будет предоставлять Дистрикт Двенадцать! Она направляется к огромному стеклянному шару с бумажками. Честно я не сразу увидела его. Долю секунды рукой шарит по дну и вытаскивает оттуда маленькую бумажку с чьим-то именем. Сердце бешено стучит. В ушах стоит гул. Что если меня не выберут? Шансов мало. Теперь я понимаю, о чем тогда говорил Гейл. И он был прав. — Китнисс Эвердин! — гудит голос из динамика. Все изумленно смотрят на меня, я догадываюсь, какие мысли на данный момент у городских девушек: Как эта замухрышка сумела пробиться в участницы? Да она жалкое подобие, как ее могли взять? Боюсь встречаться с глазами Гейла, поэтому глядя впереди себя начинаю движение в сторону сцены. Ноги как назло ну слушаются меня, становятся ватными, тяжело ими передвигать, а особенно подниматься по ступенькам. Вместо пламенных речей, она просто говорит мне: — У тебя есть время попрощаться со своими родными до отбытия. Поезд уедет примерно без пятнадцати десять. Советую не терять время впустую. В благодарности киваю и возвращаюсь к своим. Сестра зажимает меня в своих объятиях, позволяю и матери обнять себя, шепча им как сильно их люблю. — Мы будем по тебе скучать, Китнисс. — Я тоже, Прим, — затем обращаю внимание на маму. — А ты не смей замыкаться в себе. Ты нужна Прим. Условия Отбора вам известны, старайтесь не сильно тратиться на безделушки, лучше оставьте половину на черный день. Гудок возвещает, что уже пора. Напоследок крепко сжимаю их, будто могу забыть, как они выглядят, вдыхая крупицу Прим. Уже у поезда, стоя на ступеньке, меня останавливает оклик: — Китнисс! Поворачиваюсь на голос, нервно подергивая пальцами за край платья. — Я думал, ты скажешь мне, — в его голосе упрек, но я не принимала его возражения. Это был мой выбор. Мой и больше ничей. Парень сокращает между нами пространство, и в следующую минуту я ощущаю шершавые губы Гейла на своих. Но все быстро прекращается, пока я пыталась сообразить, и между нами закрылась дверца. Поезд начал отбывать. — Кис-кис, помни, что я… Но шум локомотива заглушает слова, и я так и не узнаю, чего он хотел мне сказать.