Подвал

Щеки противно холодили дорожки от слез – Ткачев не стеснялся того, что плачет. Ему было плевать, как он выглядит, пытаясь сделать хоть что-то, чтобы они могли согреться. Ножик то и дело выскальзывал из пальцев, беспомощность бесила, и казалось, что в подвале становится все холоднее. Прислушиваясь к дыханию Зиминой, Паша пытался соорудить безопасный очаг, надеясь, что они не задохнутся здесь к чертовой матери – была надежда на вентиляцию. На заготовку «дров» уходило слишком много сил, процесс двигался медленно, перед глазами Ткачева то и дело собирались мелкие мушки, хотелось спать. Он несколько раз отключался прямо там, где сидел, приходил в себя и прислушивался, дышит ли Ирина. К ее тяжелому, свистящему дыханию прибавились еще и невнятные звуки, похожие на обрывки слов. «Дышит» - подлый внутренний голос ехидно добавлял «пока», а Паша себя одергивал. Сдаваться он не намерен, ведь русские не сдаются… И вообще, они из таких передряг выбирались, и из этой найдут выход. Главное верить. В голове всплывала расхожая фраза, что надеяться стоит только на себя. Случись что, вот как сейчас, например, никто не поможет, остались один на один с проблемами. Их, конечно, может и ищут, но совсем не там, а когда найдут – будет поздно. На растопку пошли кое-как наломанные щепки деревянного каркаса дивана, картонная коробка, в который раньше были запасы воды и еды. Зажечь материалы удалось не сразу, но процесс пошел. Сложнее было следить за разгорающимися материалами и не допустить пожара. Первое время Паша держался, злость придавала бодрости – он никак не мог понять, почему их, за четверо суток, так и не хватились? Но тут же приходило вполне логичное объяснение – Москва все-таки не маленькая деревня, даже со связями найти пропавших сотрудников полиции не так-то просто. Ткачев, незаметно для себя, задремал, прямо на полу, а в небольшой разгоревшийся костерок, каким-то образом попала упаковка от чипсов и начала тлеть, распространяя неприятный запах. Снилась Ткачеву какая-то странная муть, казалось, что его пытается повесить Климов прямо посреди отдела… Вадим пугал до ужаса, своей улыбкой, пристальным, каким-то зверским взглядом, он протягивал к Паше руки и хрипел, на шее болталась веревка, на манер галстука. Мимо сновали коллеги, не оборачивались, игнорируя крики помощи. Очнуться у Ткачева не получалось, веки словно налились свинцом, даже холодный пол не вызывал неудобств. Запястья плотно обхватили наручники – Ткачев понял, что прикован к решетке обезьянника, обе руки украшены «браслетами». - Ромыч, помоги мне! Ром! – Савицкий не обернулся, а продолжил с кем-то разговаривать, со спины было не разобрать. Климов исчез из поля зрения, но вновь появился и принес с собой канистру. Спокойно стал все вокруг поливать бензином, приговаривая: - Сгорите, все сгорите! Антихристы! Палачи! Вы все палачи! Мрази! - Ты чо? Вадим, что происходит? Ты мозгами двинулся? Ты же умер! - Умер, - спокойно подтвердил майор. – Но это что-то меняет? Ткачев в ответ что-то заорал, пытаясь не запачкаться в бензине. Вадим театральным жестом достал спичку и замер, выдерживая паузу. - Нет, нет, нет! Не делай этого, я жить хочу! – Паша заорал, понимая, что его вопли не помогут. Ирина с трудом открыла глаза – прийти в себя ее заставила тягучая, ноющая боль во всем теле, которая особенно концентрировалась в груди, животе, горле, и поврежденной руке, а также ужасный горелый запах, совсем перекрывший кислород. Спертый подвальный воздух стал еще тяжелее и невыносимее. Он входил в легкие под давлением, как вполне осязаемый предмет, острый и твердый. Она поняла, что пришла ее пора умирать, и очень захотелось последний раз увидеть Сашку. Но вместо сына перед глазами оказался облезлый стол и ободранный диван. Хотя что-то изменилось… Посреди их «камеры» чуть тлел противно дымящий костерок, вонь от которого вызвала столь сильный кашель, что на какое-то время глаза застлала вязкая темнота с красными всполохами. Паша то ли спал, то ли был без сознания. Зимина вытерла выступившие слезы, попыталась протереть глаза, чтобы хоть как-то сфокусировать зрение, замерла, заметив на ладони брызги крови. Затем последними, оставшимися в организме силами, перекатываясь, заставила себя сползти на пол и, практически ползком, начала продвигаться к Паше. Правая рука распухла, посинела и совершенно не слушалась. - Надо было вас всех еще тогда положить! На той свалке! Ненавижу! – кричал на Пашу Вадим продолжая поджигать спички. - И я ненавижу! – из-за плеча Климова возник Терещенко. Он был с закрытыми глазами и дыркой во лбу – точно таким, каким видел его последний раз. - И я! Терещенко за руку держала Катя – она была в свадебном платье, залитом кровью, но с цветами и очень счастливая. - Я тоже! – скалился Лаптев ртом, в котором торчали осколки выбитых зубов. – Почему вы тогда все не сдохли?! - Тварь! – рычал, брызгая слюной, бандюган с оторванным ногами. Он перемещался будто по воздуху и размахивал, зажатым в руке, стволом. - Ее, суку, в первую очередь! Паша попытался прикрыть Зимину, но не успел – она, переломившись напополам, рухнула прямо ему в ноги. - А-а-а-а-а-а! Ткачев моментально открыл глаза. Ира действительно лежала рядом, слабо дергала его за штанину брюк, и тихо, хрипло повторяла. - Паша, проснись! Паша! Пожа...луйста! Паша… - Что?! Где?! Ирина… Черт! Первым делом затоптал свой неумелый «очаг» - от успевшего найти дыма непрерывно текли слезы. Вонь стояла ужасная. - Ирина… Ира… Паша вернулся к Зиминой, приподнял за плечи и голову, со страхом вглядываясь в лихорадочные глаза, щеки в красных пятнах и белые, обметанные губы. - Жарко… Пить хочу… Очень… Приставил бутылку ко рту, про себя решив, что не будет больше экономить. Оставалось меньше литра, да это было уже и не важно. На столе еще лежало два листика чипсов и один крекер, но и в них Ткачев тоже больше не видел смысла. У Ирины сильная пневмония - не нужно было быть врачом, чтобы понять это. А он не будет продолжать бороться в замкнутом пространстве один… наедине с… без нее… Вода, которая стояла рядом с огнем, согрелась и Ирине ненадолго стало легче. Паша, зарычав, как попавшийся в ловушку в зверь, поднял ее обратно на тахту и укрыл. Комната ходила волнами и завихрялась вокруг своей оси, которая, как он уже успел понять, приходилась на центр стола. Кадык стиснул рвотный спазм. Ткачев долго корчился в углу, но не выходило ничего, кроме белой вспененной слюны. Желудок скрутило от колючей боли, а рот заполнил горько-кислый вкус желчи. - Паша, - тихий голос вернул в чувство. – Па…ша… - Да, я тут. - Посиди… со мной… Он легонько сжал пальцы ее левой, здоровой руки, попытался улыбнуться. - Слушаюсь, товарищ полковник. Ирина больше ничего не говорила, только с трудом дышала, проваливалась в беспамятство, а когда возвращалась еле-еле шевелила ладонью, как бы говоря ему, что еще не все время вышло. В конце концов Паша задремал, как вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит. В спину же, наоборот, будто дул холодный ветер. Ощущение было таким сильным, что сердце пропустило удар и он с безумной надеждой обернулся, надеясь увидеть открытую дверь. И только, когда убедился, что все по-прежнему, перевел взгляд на Зимину. Ее глаза были широко открыты, вперившись куда-то в стену, совсем мимо него, и в огромных черных зрачках нарождались и тут же перетекали через края ресниц прозрачные слезы. - Катя… Там… Катя… Страх накрыл, как ледяная волна, поднимая дыбом волосы и холодя и без того уже неживую кровь. - Что?.. - Катя…Там…стоит… Паша опять помимо воли, быстро обернулся в направлении взгляда Ирины. Хотелось выть от ужаса, скрести ногтями бетонную стену, разбить голову об эту проклятую железную дверь. Но вместо этого, он схватил руками голову Ирины, приблизил к ней свое лицо. - Ир… Ира…Там никого нет… Слышишь…Ира? Это бред…Бред! Нет там никого! Катя умерла. А мы живые! Слышишь, живые! Живые! Живые! Живые! Ее кожа под ледяными ладонями обжигала жаром. Зрачки медленно закатились, прикрываясь ресницами и рыжими локонами, сбившимися со лба. Со стоном Паша уткнулся в шею женщины и затих.