Дети тиранов

«Сестрица, - с надеждой, боясь ответа, обращается ко мне молодой красивый казак, очнувшись от наркоза, - а ногу-то оставили, не отрезали, пятка чешется»... Как ему сказать? Большие черные глаза смотрят на тебя с надеждой, мольбой... И, узнав правду, сильный могучий красавец-казак, закрыв лицо руками, рыдал как ребенок. Александра Толстая

      Дорогая сестричка, прости меня за мой вид. За заплывшее лицо и дурно выглядящую руку.       Дорогая сестричка, я совсем не понимаю, что ты говоришь. Твой язык французский или какой другой? Я немного глуповат, сестричка, а удары по пустому котелку сделали меня еще глупее.       Ты так красива, сестричка, и руки твои такие теплые, что я готов сжимать, сжимать их… только бы не до боли.       Дорогая сестричка, я – мы, мы все — воюем не на своей земле, и столь отчаянно это понимание безумия и бессмысленности, что часы в лазарете подобны бодрствованию, а все остальное – сну, дурному сну без конца, а иногда и без начала. Я просыпаюсь и засыпаю в окопах, слышу надрывный кашель и чужие хриплые голоса, и так мокро, так мокро и холодно, и грязная вода несет потоком вещи, о которых я бы не хотел тебе рассказывать.       Дорогая сестричка, как глупо было бы подставляться под пули и шрапнели, и под удары штыка, только чтобы вновь увидеть тебя, но мысли эти посещают меня так часто, что, кажется, я и взаправду болен сверх меры.       Ты приходишь ко мне во снах, и твоя улыбка и твой обеспокоенный взгляд заставляют забыть о мокрых ногах и стучащих зубах, а видения, будто ты снова, как и тогда, со своей холщовой сумкой через плечо, перебегаешь от одного полумертвеца к другому и, вот, находишь меня, столь реальны, что сердце мое замирает. Мне говорят каждый раз со смехом, что я с глупой улыбкой во сне бормочу комплименты, чуть ли не срываясь в стихи и песни, и я смеюсь вместе со всеми.       Так мало остается поводов для смеха.       Так мало остается времени для сна.       Дорогая сестричка, а ведь я даже ничего не знаю о тебе, о твоей жизни. Где твой дом? Ты из здешних мест или, быть может, как и я, заброшена судьбой в чужие края? Кем ты была до? Кажется, эти вопросы неуместны сейчас. Война почему-то, неведомым мне образом, делает все неуместным. Сожаления о том, что могло бы быть, планы на будущее.       Дорогая сестричка, я бы не хотел для тебя такой участи, но ты такая сильная, в стократ сильнее меня и, вероятно, в отличие от того же глупого меня, совсем не жалеешь ни о чем. Я бы так хотел поговорить с тобой, но я не понимаю твоего языка и, кажется, словно дурак, плачу на койке, разгадывая твои жесты. Может быть, может быть, было бы у меня время, я бы и научился говорить по-твоему… Ты бы меня научила, сестричка? По-нашенски я бы не стал тебя учить, а вот сам бы поучился.       Дорогая, эти бои такие долгие, это все такое длинное, словно один очень-очень тяжелый день, словно корячишься за станком в пять, десять смен непрерывно. И мерзнут ноги нестерпимо.       Хорошо, что тебя здесь нет.       Плохо, что тебя здесь нет, сестричка.       Тут есть парень, что смастерил себе какую-то дуделку из снаряда, он бы тебе понравился. Он и мне нравится, и всем. Он погиб два дня назад и оставил мне эту глупую дуделку, а я совсем не знаю, как в нее дудеть, чтобы получалось так же красиво. Ты бы его послушала, сестричка, мы с ним, оказывается, земляки.       Я не хочу, чтобы его родные смотрели на меня, когда я вернусь.       Дорогая, не знаю, увидимся ли мы ещё, тут вокруг все мрут как мухи — прости боже за такие слова. Я тебя не видел среди других сестричек больше и молюсь, чтобы ты просто понадобилась где-то еще. Вести долго доходят. Ты меня помнишь?       Ты меня помнишь, сестричка? Такого дылду с заплывшим лицом и осколком в руке, а еще кучерявого как пса. Таких, наверно, куча в лазаретах.       А я тебя помню. У тебя теплые руки, все в родинках, и огромные темные глаза. Ты тоже высокая, но не так, как я. Ты говоришь очень красиво, а вывихи вправляешь еще красивее — так со стороны кажется, на себе не пробовал.       Очень рад, что ты есть, и, думаю, многие рады. Пожалуйста, улыбайся чаще, тебе очень-очень идет.       Мило сердцу твое милосердие, сестричка.       И как же грустна моя любовь к тебе.       Могу ли я тебе писать? Не стеснит ли это тебя?       Дорогая сестричка, здесь так холодно.