Дети тиранов

Мой милый друг, я всюду вижу тебя в лицах прохожих. Революции, марши, протесты не сотрут твой образ из моей головы. Ты бы сказал: глупость. Ты бы сказал: нелепость. Как будто были дороги, по которым мы умели ходить. Мой милый друг, а нынче дороги другие. Ты их не знал и, к счастью, не доведётся узнать. По ним ходят, потому что так указали. И, в общем-то, разницы нет — свои или другие. Потому что под всеми цветами кроется одна и та же гниль. Помнишь, наши учителя говорили, что революция страшнее средневековой чумы. Не страшнее. Наши чумные доктора такие же бездари. Лечат симптомы, когда нужно выявлять причину. Милый друг, моё приветствие затягивается. А больше ничего и не будет. Размякло мое слово, стало ленивым и сухим. А помнишь, как писал на полях тетрадных? «Доброе утро, Господи, подари ещё один день без карточных долгов. Аминь». Увидел бы кто — погнали бы взашей. Небо над городом все такое же. Скажу «свинцовое», ты обзовёшь пошлостью. А как тебе такое? Небо над городом исстарилось. А значит, уже не такое, каким ты видел его в последний раз. Пишу тебе от скуки или от отчаяния — решай сам. Живём хорошо, не жалуемся. Скучаем по тебе. Пьём чай, заедаем пряниками. Не бедствуем. Что хочешь скажу, чтобы сердцу твоему было спокойно. Мой милый друг, к чёрту, к чёрту, к чёрту. Хочется шляться по кабакам и пить, да ведь ты бы сказал: не дури. Вот и сдерживаю себя твоим «не дури». Мы все себя тут сдерживаем. Революции, марши, протесты, они ведь на самом деле для того, чтобы держать. Схватить. Не отпускать. Я никуда не выхожу из дома. Не дурю. Исстарился и одряхлел. Милый друг, надеюсь, у тебя всё хорошо. Не жалуешься, пьёшь чай. Ответь поскорее, не мучай тридцатилетнего старика. В газетах больше нечего читать, и грустно, и тоскливо, и выть хочется от глупости и скуки. И знаешь. Знаешь. Надо было мне тоже. Уезжать. Но уже не уеду.