«Как у тебя с актерской игрой?» — этот вопрос повис в воздухе, когда мы поднимались на нужный этаж. Он поджал губы, но ничего не ответил, видимо, мучая меня недостатком информации, как его мучала им я.
Однако, исходя из того, что я о нем знаю, ему не будет тяжело. Не тяжело, будучи ребенком, играть ребенка. Не тяжело, будучи сиротой, играть сироту.
— Просто плыви по течению, — я позвонила, и нам открыли толстую железную дверь.
Саске снял зимнюю обувь и, вживаясь в роль, достаточно наивно и беспечно отдал мне куртку прямо в руки, оставаясь в рубашке и джинсах, купленных совсем недавно. Даже несмотря на то, что он так и не сменил выражения лица, совершенно отсутствующее, хотя уже без намека на былое высокомерие, которое замечалось за ним до этого, я осталась довольна производимым им впечатлением обычного ребенка, пусть и весьма тихого. Так посмотреть: я была невыносимо слепа, раз позволяла себе игнорировать все те странности в чужой внешности. Другие люди обычно не страдали подобным, и в первую очередь — моя мама.
Я представляю его, коротко, совершенно русским именем, и он лишь кивает в знак приветствия. Мама, овеянная сомнениями, кивает в ответ и называется по имени-отчеству.
Она пронаблюдала с немым и невыразительным удивлением, как я, став совершенно озабоченной тем, чтобы мальчик-призрак нас несомненно покинул под нужным предлогом, говорила все совершенно спокойно и четко (хотя обычно я предпочитаю молчать во многих ситуациях), вернула взгляд ко мне, будто приклеив. «Можешь осмотреться», — думаю, это прозвучало так, будто бы я подселяю его к ней. Я всегда любила ставить ее перед фактом. Ну, она так говорила.
Опомнившись, та быстро сориентировалась:
— Куда пошел? Тапки надень! — совершенно спокойно она достает из закромов шкафчика мои старые тапочки, которые видали лучшее и стирку, но своей теплоты вряд ли потеряли, ставит перед ним и строго надзирает.
И в тот момент мне показалось, что именно так выглядело бы лицо Учихи, если бы он ел лимон. Я спрятала смешок в кулак, но тут же побледнела, услышав тихое: «А вы похожи». Смеяться расхотелось — та ситуация, начавшаяся с шапки, до сих пор стояла комом в горле. Сама того полностью не осознавая, стараюсь встать между ними, чтобы принять возможный удар на себя.
Коридор был выполнен в приятных тонах, не оттягивающих на себя взгляд, несмотря на минимум мебели, вся она была на мой взгляд причудливой и слишком для этого функциональной. Убедившись, что угрозы нет, повесив обе куртки, я подвинула к шкафу сумку с вещами, не акцентируя на этом внимания. Хотя глупо было надеяться, что все это останется незамеченным.
Выражение лица сменяется с непонимающего на хмурое уже на кухне, куда веду ее будто бы я — не она. Мама умеет — читает меня, я — ее, потому что ни у нее, ни у меня нет никого, кого бы мы знали лучше друг друга.
— Как дела? — я сухо поцеловала ее в щеку и начала с привычной фразы, сразу проверяя в чайнике воду и щелкая кнопкой, удовлетворенная результатом как проверки, так и ее реакцией — она не в бешенстве и готова слушать.
— Нормально, — последовал автоматический ответ, она осталась стоять посреди кухни, которая все так же имела на своем оформлении отпечаток ее руки, внезапно не зная куда деваться: эта ситуация и мне казалась со стороны сюрреалистичной. — Вчера шел интересный сериал про Екатерину Вторую… — она заторможено вспоминала, а затем решила не дать мне пойти на попятную, сменив тему: — Это и есть причина? Ты никогда не приезжаешь без предупреждения за два дня минимум, — конечно же, она волновалась и успела себя накрутить за этот час, что мы провели в пути: я ничего не удосужилась объяснить.
— Да. Этот ребенок… сейчас нуждается в попечительстве. — Крутой кипяток всегда звучит как-то иначе, и мой слух может его отличить от воды комнатной температуры, подобно тому, как я могу на слух различать меняющееся даже в полной тишине состояние этой женщины: она сглатывает, раздумывает с тяжестью, будто ответственность на ее плечах.
— Не скажешь, что ему больше четырнадцати, — она вздернула бровью, опустив голос до незначительного шепота, тем самым не акцентируя на этом внимания, так что я тоже это проигнорировала. Тем не менее ее быстро одолело любопытство и совершенно присущее ей человеколюбие: — Что случилось?
— Пожар. Моя коллега в больнице. Это ее сын. Других родственников нет, — чем меньше подробностей рассказываешь, тем легче логичней сплести паутину, в которой нельзя будет запутаться самой же. Меня еще мама и учила лгать.
— Ненавижу, когда ты рассказываешь так обрывисто! Объясни нормально! Какая коллега?! — и вот результат — грустно ухмыляюсь.
По-другому, она знала и
думала, я не умею объяснять:
— По работе, конечно, мам! Работает в экономическом отделе. Работала, — поправилась я, тщательно имитируя сдавленную грусть и остаточный шок. Фактически, вся эта ложь имела под собой прототип реального человека, только не думаю, что с уволившейся по собственному желанию пару месяцев назад знакомой сейчас что-то случилось. — Я полагаю, она выкарабкается, она моложе меня.
— Ох, бедная девочка, — у нее не было причин мне не верить, так что тут проблем вообще не возникало. — И что теперь?
— На шесть месяцев, в худшем случае, я оставляю его при себе, — размышляю я вслух, тяжело вздыхая. На самом-то деле столько времени у меня нет. — Если все будет плохо, постараюсь сильнее с документами…
— Солнышко… это ответственность. Кроме того, он никогда не станет тебе сыном… — к детям из детдома она всегда относилась пренебрежительно, перенося сейчас ту же риторику и на мой не слишком стандартный случай.
— Тут никакой речи не может идти о том, будет ли он мне кем-то. Я не могу позволить, чтобы он остался один, вот и все, — и ведь ни разу не покривила душой.
— Ты права, — но вид у нее был совершенно не согласный, будто она все еще думала, что я сбагрю свою добровольную ношу на ее плечи. Но сказать вслух — она этого не скажет. — Что… что ты сейчас будешь делать?
— Ничего особенного. Сейчас начнется возня с документами, а ему необходимо продолжить обучение, — пыталась я выглядеть убедительно наивно, будто ничего не случится, мой образ жизни слабо изменится. Мою нервозность из-за вранья она приняла за понимание: изменится абсолютно все.
Да так и было.
— Что ж, — она посмотрела на чашку, мягко поставленную перед ней моей твердой рукой. И ее серый, как и мой, взгляд цеплялся за эти детали, пока она раздумывала. Впустить в узкий круг семьи постороннего мальчика так резко для нее казалось немыслимым. И еще почти месяц назад я бы выглядела так же.
Но он тут не надолго. К счастью. Или к сожалению.
— Поэтому, если ты не против, я возьму машину на следующую одну-две недели, — я тяжело вздохнула, подводя к цели своего визита, сдувая пар с поверхности зеленого чая, загребущими пальцами хватая конфету из мисочки.
— Ох, — неопределенно вздохнула она, но в глазах отразилось понимание, — конечно, — это не было проблемой, мы часто так делали. Но в последнее время из-за ее проблем со здоровьем мы решили оставить ее для той, кому больше нужно. — Не забывай его поддерживать. У меня у самой рано умерли родители, — ну да, вот что мне напомнила собственная история. — И не позволь ему…
— Сделать что-то с собой? — тихо предположила я, плохо представляя себе состояние потери именно родителей. Наверное, я была очень депрессивным подростком, раз уж сужу по себе, у которого эта ситуация в первую очередь вызвала бы именно такие мысли.
— Наплевать на учебу, — ее взгляд о многом говорил. И о том, что она думает о моих суицидальных шуточках в прошлом, и о том, что я чуть было не бросила ходить в школу в один момент.
— Хорошо, конечно, — но я покачала головой, с ностальгическим стыдом вспоминая свою жизнь. Не время сожалеть.
***
Саске не был уверен, как так вышло, что его так легко и быстро взяли в оборот, но факт оказался фактом:
— Полок никогда не вешал? — ехидно поинтересовалась Света, и ведь дрель в ее руках смотрелась неуместно органично. — Просто придержи.
Когда он говорил про миссию, он не ожидал, что его наградят D-рангом. Это же почти унизительно! Как после выпуска.
Ее мама указала на место, где надо повесить, и крайне легкомысленно пошла на кухню — допивать чай.
С отвратительным звуком она пропилила два отверстия в стене, чтобы зафиксировать уголки, на которых и будет держаться полка. Учиха поморщился: страшный высокий скрежет отзывался внутри чувством тревоги, которому было тяжело противостоять первые секунды.
Еще два шурупа в саму полку и все закончится.
— Не могу найти… — она наклонилась над горсткой одинаково выглядящих запчастей, а затем совершенно странным Саске жестом подозвала к себе ближе, вынуждая отступить от своеобразного караула стены в ванной. — Значит, — ее дыхание опалило мочку уха, и весь спокойный ход мыслей Саске встряхнуло одно единственное «слишком близко», — история такова: твоя мама в больнице и пока не может о тебе позаботиться, поэтому это временно делаю я. Чем меньше подробностей, тем лучше. Ссылайся на то, что тебе тяжело и ты не хочешь об этом говорить.
— Понял, — выдавил он, чувствуя, что из-за сбитой концентрации он услышал, но не осознал чужие слова, что было
неприемлемо. Он на миссии, в конце концов.
«Успокойся», — сказал он себе, а потом понял: как и она, он не чувствует то, что обычно чувствуют люди в отношениях исполнитель-заказчик. Он пристрастен.
Слишком.
Саске не знает, что собирается с этим делать.
Света обнимает мать, аккуратно, но близко, стараясь быть мягче, хватая крохи тепла. Он, уже одетый, собирается уходить, открывает дверь, но мягкая рука останавливает. Чужие объятия, непрошенные, доставляют дискомфорт. Но сильнее
дискомфорт доставляет страх на побледневшем лице Светы.
Она все еще боится его. Это открытие повергает Учиху в замешательство.
— Идите, — провожает их родственница. И не закрывает квартиру до тех пор, пока не сомкнет свои двери лифт.
Саске не знает, как начать диалог. И они едут в тишине, утешаясь: в машине им предстоит провести больше пяти часов.
***
Кира просыпается с чувством пустоты, достаточно глубокой, чтобы она стала причиной вообще не вставать сегодня с кровати. Она берет телефон, бросая взгляд на картину, которая стоит тут уже месяц. Все остальные она продала и деньги пока были, но зимние опустошение и апатия оказывали колоссальное влияние на ее творческие способности. Ни режима, ни сил.
Новостная лента показывает приятные изображения, работа пастелью, акварелью. Кулинарные рецепты вперемешку с последними заставляют вспоминать о голоде, но нет желания стоять у плиты.
Она проверяет сообщения с ироничным вопросом самой себе, нужно ли ей сейчас тратить силы хоть на слово людям, что решили ее потревожить. Среди тонны писем с рекламой, странных посланий от личностей — со странными именами — она замечает, что всплыл старый диалог с одноклассниками (ого, как давно был год, когда она окончила школу). И ведь они планировали еще с прошлой недели…
— Ну, вот это интересно, — она смотрит на время, потом ставит будильник и закрывает усталые глаза. В шесть начало встречи выпускников. Насколько все стало хуже?
Через час ей стоит проснуться, чтобы после часа сборов быть на месте вовремя.
Этой зимой она вряд ли увидит светлое небо, слишком уж короткие стали дни.
