Под дубом в полночь встретимся с тобой

Даже сквозь прочную ткань костюма я чувствовала шершавую мягкость песка, беззвучно скользя по дну соленого оазиса Арены. Я следовала за Кашмирой, надежно спрятанной от Двенадцатых толщей морской воды. Рубака остался караулить Брута и Энобарию на берегу. Вторые прикрывали незадачливое нападение своих союзников. Я видела, как перед заходом в воду, Кашмира, словно в последний раз, крепко сжала смуглые сильные пальцы брата в своих по-девичьи тонких и хрупких пальчиках. Блеск нежно провел по щеке сестры тыльной стороной ладони, от чего девушка даже прикрыла дрожащие веки и еще плотнее сжала пухлые губы. Мрачным взглядом провожала своих союзников Энобария. Союзников. Друзей. Победителей. Ее карие глаза были темнее грозовой тучи, которая так часто появлялась над горизонтом в Четвертом Дистрикте, а в ее руках подрагивало крепко сжатое копье. Даже воинственный Брут притих. Мужчина пустым взглядом смотрел на приближающихся к Острову противников. Его плечи были напряжены, но в руках совершенно отсутствовала сила. Уверена, сейчас он вспоминал всех тех детей, которых он отправил в ад. Именно в ад, ведь в раю нет места убийцам. Покалеченные души трибутов мертвым грузом висели на его шее, свисая на мощную спину, впиваясь холодными щупальцами в позвоночник, нервно поглаживая своими ледяными прикосновениями гладко выбритый затылок. - Нигде не может быть хуже, чем здесь, друзья,- эти слова были тягучими и вязкими, как патока, над которой так любят летать мухи с помойки. А Кашмира продолжала также приторно горько улыбаться. - Еще скажи, что хочешь подарить избавление кому-то, проткнув его своим ножом,- сдавленно прошептала Энобария, не отрывая взгляд от своих ступней. - Кроме Блеска у меня больше никого нет. Никого. Даже если произойдет чудо, и я вернусь домой, то брата рядом не будет,- Первая продолжила свой душераздирающий монолог, не обращая внимания на едкий комментарий Голдинг, и только сильнее сжала руку парня. Судорожно сжала, панически, словно, если отпустит, то он превратится в призрачную дымку и исчезнет так же, как и все те, кто были ей дороги. - Зачем тогда дышать? Ради кого? Лучше бы я жила в самом бедном и разваливающемся доме Панема, но вместе с любимым мужчиной, матерью, отцом, братом и его женой, а на улице играли бы наши перепачканные дети, ради которых я бы рисковала жизнью каждый день, добывая еду и одежду, ради которых работала бы не покладая рук, ради которых я бы просто жила, потому что нужна им. О, да! Я бы мечтала о таком богатстве – любимые рядом. Но меня засыпали бездушными деньгами, ледяными бриллиантами и безмолвными платьями. Если хочешь убивать, Блеск, то убивай. Я плыву лишь за тем, чтобы отомстить за тебя, если пушка выстрелит в твою честь. Всего хорошего. Кашмира, резко развернувшись в мою сторону, уверенным шагом ушла на свою исходную позицию, откуда по плану, наспех начерченному на земле Брутом, должна была отправиться к Острову. Сильно сжав челюсти, так что четко были видны грубые очертания выступивших жевалок, за девушкой следила опустошенная Энобария, мысленно прощаясь с красавицей из Первого Дистрикта. Где-то рядом послышался всплеск воды – Блеск нырнул. Я порывисто обняла Рубаку и бросилась в след за удаляющейся Кашмирой. Еще долго чувствовался тяжелый взгляд Одиннадцатого, провожающего мою спину. Где-то в глубине души встрепенулся постыдный страх. Мне казалось, что это могут быть мои последние минуты жизни. Знаете, как досадно, что в такой момент я должна куда-то бежать? Мне не позволили сделать последний глубокий вдох полной грудью, запечатлеть в своем сознании красоту окружающего меня мира, почувствовать прикосновения любимых. Мне приказали бежать за другими покалеченными людьми, чтобы стать причиной их смерти. Чуть выждав в джунглях, я нырнула в воду вслед за Кашмирой. Пушечный выстрел. В воде он казался не таким страшным, как на суше. Вода, обволакивающая с ног до головы, словно принимала часть человеческой горечи утраты на себя. Спасибо ей. Неужели Рубака расправился с кем-то из Вторых? Оперативный малый. Я уже вплотную подобралась к всплывающей на поверхность Кашмире, когда вода вновь забрала часть боли на себя. Пушечный выстрел. Опять. Я вынырнула следом за уже подтягивающейся на каменном выступе Острова Кашмирой, когда нас обеих снова оглушила пушка. Трое трибутов! Трое! За последние несколько минут! В последний раз отсалютовали Блеску. Боковым зрением я увидела, как парень повалился в воду, обхватив руками бездыханное тело Вайресс. Сердце Первого проткнула стрела Китнисс, мстившей за смерть своей союзницы. Месть – прекрасная и страшная сестра женщины с косой. Кашмира на мгновение замерла прямо передо мной. Теперь она уже не видела никого, кроме Двенадцатой, забравшей ее последнее сокровище в этой никчемной жизни. Девушке было нечего терять, она готова была идти до последнего. Я крепче сжала острогу и резко подтянулась на каменном выступе, словно став тенью Кашмиры. Где-то сзади отчетливо послышались приближающиеся тяжелые шаги. Брут. Мужчина бежал, направив копье в меня. Надо двигаться, постоянно двигаться, чтобы он не смог прицелиться, чтобы бил вслепую. А Первая уже начала замахиваться для того, чтобы воткнуть нож в грудь Китнисс. Я понимала, что это конец. Если меня не убьёт Кашмира, то добьет Брут. - Эй, полегче! - перехватив руку блондинки, я завела ее за спину, заставив девушку выгнуться в неестественной позе, и потянула Кашмиру в воду. Я молилась, чтобы Финник или Джоанна заметили приближающегося Второго, чтобы Китнисс не промахнулась, чтобы мне подарили еще один шанс выжить! Упав в воду таким отвратительным образом, чувствуешь, как сковывает грудную клетку боль от сильного удара о поверхность воды, захлебываешься от сбившегося дыхания, а правую ногу дергала исступленная боль, так что как минимум ушиб мне был обеспечен. Я выпустила руку обезумевшей Кашмиры и перехватила ее шею, сжимая настолько сильно, насколько мне позволяло мое тело после такого падения, и, прошептав про себя сдавленное «Прости меня», воткнула ей в живот безукоризненно наточенную острогу. Первая в последний раз дернулась, а все вокруг нее окрасилось в отвратительный мутный красный цвет. Ее кровь отравляла воду вокруг. Везде меня окружали вкус металла и соли, который сквозь костюм впитывался в мою кожу, нещадно жаля меня. Тошнота подкатила к горлу. Как же мне хотелось вывернуться наружу! Выдернув оружие из мертвого тела, я начала всплывать на свой страх и риск – Брут мог бы быть рядом. Пушечный выстрел. Чья-то рука с силой выдернула меня из воды, затаскивая на Рог Изобилия. Рвотные спазмы никуда не исчезли, и теперь я вяло дергалась, пытаясь унять их. Мои попытки глубоко дышать вряд ли можно было назвать успешными - подкатывающая желчь не собиралась никуда отступать. Недостаток кислорода, короткий сон, натянутые до предела нервы, постоянно подстерегающая опасность сделали свое дело – я была не в состоянии сопротивляться и, согнувшись пополам, просто содрогалась от накатывающей на меня тошноты. Кто-то бережно и предусмотрительно убрал мои растрепавшиеся короткие волосы с лица, придерживая их сзади. А я чувствовала себя отвратительно. Сильная Элла, вызвавшаяся добровольцем, почти обессилевшая валялась возле Рога Изобилия, знакомя всех присутствовавших со своим завтраком, смешанным с бесконечно лившимися из глаз слезами. Почему я плакала? Не знаю. Наверно, потому что. - Эй, Четвертая, ты как? Идти можешь? Это Джоанна. Я лишь махнула рукой куда-то в пустоту. Что может быть еще хуже полной дезориентации на проклятой Арене? - Ты одна? Где Рубака? Финник сгреб меня в свои объятия, присев рядом на корточки. Его сильные руки медленно гладили мою содрогающуюся от всхлипов спину. - Рубака? Он остался на берегу, следит за Вторыми, а я пошла за Кашмирой и Блеском, потому что в воде от меня больше пользы, чем от него. Я не смогла Вайресс уберечь! Прости, Финник, прости. Но у меня бы не получилось зайти незамеченной в воду за ним… Бити… Мне очень жаль. А Рубака убил Энобарию. Я слышала пушку, когда нырнула,- высвободившись из объятий, я порывистым движением вытерла щеки и рот. - Элла, Энобария бежала вслед за Брутом, - Мэйсон сверлила меня своими зелеными глазами. – Китнисс не смогла в нее попасть. Молчание. Знакомо ли вам чувство, когда внутри ломается что-то, что важнее позвоночника, когда внутри тебя появляется зияющая дыра, которую не видно снаружи, но она более чем реальна, особенно когда в нее падает твое бешено колотящееся сердце? Мне уже да. Это хуже, чем голод, нищета или Жатва. Меня заглотило чувство безысходности так же, как безжалостные волны в открытом море уничтожают целые флотилии, как пламя печей охватывает мертвые тела людей, которых не могу похоронить на кладбище. Вкус крови во рту – это прокушены губы и щеки. Не больно. - Берем все, что нужно, и валим с этого острова,- крикнула Джоанна. Седьмая бросила на меня какой-то отчужденный взгляд. Я не поняла, что она этим хотела сказать мне, но было предельно ясно, что все поняли – Одиннадцатый больше боец на этой войне.

***

Я сидела в тени раскидистой пальмы на холодном мокром песке, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом. Минут десять назад Финник и Китнисс пришли в себя после чудесного концерта пересмешниц. Жаль, на бис не спели. Я неистово билась в невидимую стену, пытаясь дотронуться до рвущего на себе волосы Одэйра. Его глаза застилало безумие, а я как последняя идиотка орала, что все неправда, что все хорошо, что Энни сейчас плачет и молится по другую сторону экрана. А Финник, сжавшись в комок, лишь нервно сжимал и разжимал свои огромные ладони. Рядом со мной также сползал Пит, барабанящий кулаками по невидимой стене. Бездействие отравляло нас изнутри. Мы грызли себя за то, что ничего не могли сейчас сделать, даже взять частичку их боли на себя. Ненависть к Капитолию сменялась тревогой и осознание собственной ничтожности. И так по кругу час. Целый час длилась эта пытка. И вот теперь Финник безучастно смотрел на ослепительно белый в знойных лучах Рог Изобилия, а я переваривала произошедшее за сегодняшнее утро. Чуть позже ко мне присоединились Мейсон и Эвердин. Наш угрюмый женский коллектив Победительниц. Покалеченные девушки, борющиеся с кошмарами в темноте и с опостылевшей жизнью при свете дня. Жалкое зрелище. - Энни… Кто это? - Энни Креста. Победила три или четыре года назад, - Джоанна бросила тревожный взгляд на Финника. - Я вызвалась добровольцем вместо нее, - мне пришлось оторваться от созерцания посеревшего песка. – Она победила в 70-летие Игр. - Это та, которая…, - Китнисс потупила взгляд. - Да, которая сошла с ума. Любовь зла. Мэйсон кисло улыбнулась и устало повалилась на землю, закрыв глаза. Тяжелая, видимо, была ночь. - Мы ведь так с тобой и не познакомились нормально, Огненная Китнисс. Я корпусом повернулась к Двенадцатой, поджав под себя скрещенные ноги. Вместо приветливой улыбки выдавилась кривая усмешка, обезобразившая все впечатление обо мне окончательно. - Я знаю кто ты. Ты очень смелая, - девушка бросила мимолетный взгляд на Одэйра и вновь обернула внимание на меня. – Вызвалась вместо Энни. - Кто бы говорил, - вряд ли мои слова прозвучали так же жизнерадостно, как я предполагала, прокручивая свою реплику сначала в голове. - Прим моя сестра. - Энни мне почти сестра. Я была на площади во время вашего Тура Победителей. Хочешь правду? Это было ужасно. Не в смысле ваши заученные фразы и тот странный поцелуй на сцене. Нет. «Наша любовь, выкованная на Арене»…. Смеркалось. Обычный и ничем непримечательный зимний вечер подходил к своему логическому завершению. Мать уже управилась с посудой, а младшие дети давно спали в своих комнатах на втором этаже, вдоволь набегавшись за день. Мой большой палец неприятно ныл в суставе от бесконечного переключения каналов телевизора в поисках чего-то кроме Тура Китнисс Эвердин и Пита Мелларка. Неужели мое лицо тоже постоянно транслировалось на весь Панем три года назад? Если да, то я сочувствую всем гражданам нашей страны и прошу у них прощения за оказанное неудобство. Вот Двенадцатые заходят в поезд, вот выходят, вот садятся в очередную машину, вот Китнисс расчесывают, вот они о чем-то разговаривают за завтраком. Не хватает только сцен в душе и спальне. Уже неделю ходят слухи, что из-за их выступления в Одиннадцатом убили какого-то старца, а в Девятом людей насильно разгоняли с площади. Позавчера у нас подожгли два склада со смазкой для кораблей. Огонь чудом не перекинулся на стоящие неподалеку дома жителей. Полыхало так, что в доме было светло, как днем, можно было вдеть нитку в иголку, даже не щурясь. Среди рыболовов уже давно ходили слухи о «так больше жить нельзя», «моей Диане в следующем месяце 12, а Тома я похоронил в прошлом году», «на завтра у нас остался черствый хлеб, соленая вода и банка пропавших шпрот». Отец подолгу теперь находился на пристанях и в сухих доках, после возвращения из моря. Он о чем-то долго разговаривал с Финником, матерью и Мэгз. Это настораживало. Но я старалась не думать о беспорядках, мятежах и расстрелах. У меня была своя война: оттереть памятную плиту на могиле старшего брата от солевого налета и избавиться от сорняков, вытащить Энни из очередного забытья, заставить ее поесть, умолять поговорить со мной, ждать Финника из Капитолия. Я каждый раз встречала его на вокзале и молча провожала в Деревню Победителей, неистово сжимая его локоть. Финник часто кричал на меня, выгонял, проклинал, а я позже захлебывалась в слезах, лежа на скомканной постели в собственном доме. Где-то в конце улицы кричала Энни. Конечно, все знали, что Одэйр сейчас у нее, но никто не хотел знать, чем они там занимались. А я продолжала сбивать кулаки в кровь, разукрашивая исколоченные стены темно-бардовыми мазками. Креста кричала пол ночи, а на следующее утро все забывала. Как это удобно, если не было бы таким отвратительным и пугающим. Она просыпалась и видела лишь растянувшегося рядом любимого человека, который обнимал ее во сне, защищая от кошмаров. Входная дверь распахнулась, впуская в натопленный дом прохладный ночной воздух. Мать оторвалась от своего на половину расшитого куска материи и поприветствовала вошедшего Финника. - Ты поздно сегодня, милый. Проходи, - мама расцеловала парня в обе щеки. – Ужинать будешь? Осунулся совсем. В Капитолии на диету посадили? - Спасибо, миссис Глонэгэн, но не хочу. Я у Энни был. Она рыбу тушила сегодня. Звала вас всех, кстати, завтра на обед, - Одэйр подарил стоящей матери одну из своих самых обворожительных улыбок. Я громко и выразительно фыркнула, вернувшись обратно к просмотру записи Тура Победителей. Сейчас то, как Эффи Тринкет читает журнал, было для меня более привлекательным, чем очередной монолог Финника. - Мы не тренировались сегодня. Почему ты не пришла? - Это ты не тренировался сегодня, а не я. Я проснулась на несколько часов раньше и решила провести индивидуальное занятие. - Я ждал тебя час. - А потом нашел роскошное утешение в объятиях Энни. Можешь не трудиться пробудить мою совесть. Я выплатила ей отпускные. В следующую секунду Финник уже со всей силы тряс меня за плечи, оставляя яркие красные следы своих пальцев на незащищенной коже возле ключиц. Он рывком поставил меня на ноги. Его движения были грубыми, рваными и пугающими. В глазах изумрудным пламенем горела невероятная злость и ненависть. Ненависть ко мне. - Послушай сюда, Глонэгэн. Ты потерялась, девочка. Забыла, почему еще дышишь? - Мне больно… - Мы вытащили твою неблагодарную задницу с Арены. И теперь эта задница еще свои права качает? Да ты сдохнешь на Квартальной Бойне, если вытянут твое имя, идиотка. - Отпусти! Больно! - Закрой рот и слушай, Элла. Слушай меня! Ты не представляешь, сколько унижений и боли я снес за то, чтобы твое тело сняли с торгов, сколько жирных и вонючих ублюдков мне пришлось ублажать, чтобы они своим веским словом повлияли на окончательные списки, чтобы в тебя не долбился никакой обкуренный извращенец, а потом еще и не обблевал тебя с ног до головы. - Отпусти! - Больно тебе, да? А мне не больно? Мне не больно, как думает твоя набитая соломой башка, если она еще в состоянии думать? Ты смотришь бездушные капитолийские шоу, не выходя из дома и не поднимая свою задницу с этого дивана! Финник кричал. Еще никогда я не видела его настолько разъяренным. Его ласковый грудной голос был изорванным, как старая тряпка, лежащая на пороге нашего прежнего дома, ломался, как видавший виды сук засохшего дерева, хрипел, как завывающий в не прочищенном дымоходе сильный порыв ветра. Это был не Финник. Да, это были его руки, тело, голова и даже взгляд, но я не верила, что он может быть таким. И сердце сковывали досада и страх. А ментор продолжал трясти меня, как поспевшее грушевое дерево в августе. - Ты ничего не знаешь о боли, Элла. Ни-че-го! – последнее слово растянуло звериный оскал на его лице. Ни капли человечности, только ненависть, захлестнувшая его от бронзового локона до лакированных столичных ботинок. Неприятный хруст. Это мама, вышедшая из кухни, разбила кружку с чаем для гостя. И теперь к запаху морской соли, тлеющих поленьев и тушеной рыбы добавился тонкий аромат ромашки, смешанной с мятой. Мама хотела, как лучше, я знаю. Коричневая лужа медленно впитывалась в мягкий ковер, въедаясь в его ворс, как взгляд Одэйра въедался в мое лицо, пытаясь увидеть хоть что-то кроме пугающей отрешенности. - Дура,- зло сплюнул Финник в мою сторону и оттолкнул обратно на диван. Плечи нещадно саднило, но это было несравнимо с тем, как шипело сердце, словно его бросили в лохань с кислотой. - Завтра жду тебя утром. Не придешь – силой заставлю. Будешь сопротивляться – голой выкину на Главной площади во время прямого эфира Тура. Станешь звездой капитолийского телевидения и будешь потом на себя смотреть, развалившись на диване. Финник, кивнув моей матери на прощание, скрылся в темноте неосвещенной улицы, оставив дверь настежь распахнутой. А внутри меня неприятно расплывалась горькая пустота и злость на саму себя. Мысль утопиться с камнем на шее тогда посетила меня впервые. На следующее утро я проснулась с гудящей головой и первой фразой, услышанной в тот день, стало известие, что на корабле ночью был бунт и резня. Отец был на том судне. Матери, дочери, сыновья всех тех, кто был на восставшем "Изисе", ждали любых весточек, вглядываясь в подернутый дымкой горизонт. Но величественный корпус корабля так и не появлялся. Я стояла среди всхлипывающих женщин и храбрящихся мужчин, поддерживая качающуюся из стороны в сторону рядом мать. А потом появились миротворцы, которые угрожали расправой и оружием всем, кто отказывался идти на площадь для чествования Победителей 74 Голодных Игр. Нас гнали по вымощенной серыми отмытыми от грязи пыли плитами дороге, как скот на убой. Расстройство толпы сменялось гневом и нарастающей ненавистью. А потом была речь Китнисс и Пита, которые восхваляли Капитолий, стоя в выглаженной и надушенной одежде, и улыбались людям с потерянными взглядами. Их пустые слова послужили тем самым катализатором, которые провали дамбу терпения рыбацкого Дистрикта. Ночью горели сухие доки. А "Изис" все еще не вернулся в родную гавань.