Неважно как, но вместе

      Спиной к спине, как когда-то давно, в то время, о котором до дрожи не хотелось вспоминать — но и забыть не получалось, — он снова стоял, опираясь на чужую и одновременно такую знакомую спину. Гинтоки тяжело дышал, стараясь прийти в себя после недавнего сражения и восстановить силы для безнадежного нового. Аманто были повсюду, но почему-то серебряный самурай совсем не волновался. Прикрывавшая его спина, принадлежащая Кацуре, успокаивала лучше упаковки валерьянки. Тем более Котаро ведь не зря прозвали Сбегающим.       Еще один взмах меча — и несколько уродцев полетели в адскую бездну, где им самое место, но Гинтоки, кажется, даже не обратил внимание на то, что сделал. Тело двигалось на автомате, привыкшее к длительным боям, знающее, что нужно делать, без подсказок мозга. Сражение въелось в это тело безусловным рефлексом, который поначалу не удавалось подавлять и в мирных ситуациях. Даже прислонившийся к нему, пытающийся отдышаться Кацура в данный момент казался чем-то важным, но бесконечно далеким. Однако Гинтоки думал вовсе не о том, каким чудовищем он стал. Все они стали.       Самурай, прозванный Белым демоном, смотрел лишь на него. На того, кто раньше был третьим в их команде монстров, убивающих пришельцев. Гинтоки всматривался в насмешливое лицо Шинске, не замечая ничего вокруг. Когда все настолько поменялось? Да, они всегда шли рядом, но разными путями, всегда преследовали совершенно непохожие цели, но каждый раз все равно оставались вместе. Как же это произошло?       Десять лет — довольно длительный срок, как раз подходящий для серьезных перемен. За это время можно измениться до неузнаваемости, стать совсем не тем, кем был раньше. Гинтоки понимал это, понимал, как никто другой, но верить не хотел. Под напускным равнодушием клубились рвущие душу эмоции. Слишком тяжело было смотреть в искаженное безумием лицо и осознавать, что теперь твоя спина открыта с одной стороны. И вполне возможно, что тот, кто раньше защищал ее, теперь сам способен вонзить меч.       — Гинтоки, — неожиданно раздался возле уха хриплый голос соратника. — Не смей меняться. Чтобы убить тебя, никакой жизни не хватит. Ни за что не хочу этим заниматься.       Кацура говорил серьезно. Без капли насмешки или издевки, явно что-то там мысленно обещая самому себе. Он говорил спокойно, чуть повысив голос, чтобы было слышно сквозь царящий вокруг шум, но Гинтоки чувствовал, как подрагивают чужие плечи, доверчиво прижавшиеся к нему. Саката должен был ответить. Если не ради себя, то хотя бы для поддержки этого парня, который не желал прощаться с прошлым, которому сейчас было еще больнее. Кацура нуждался в ответных словах, а Гинтоки понял, что готов говорить, ведь еще одного безумного лица просто не выдержит.       — Если ты когда-нибудь изменишься, я первым прикончу тебя, — так, чтобы расслышал только Котаро, произнес самурай, продолжая глядеть на Шинске.       Спустя мгновение их взгляды встретились, и Гинтоки неожиданно понял, что он законченный идиот, еще и слепой. Все же годы взяли свое, раз он не сразу смог разглядеть все то, что скрывалось под тщательно натянутой на лицо маской. Ведь ничего не изменилось с тех пор, пусть и кажется, что они трое достигли точки невозврата. Потому что под безумным взглядом у Шинске скрывались те же, абсолютно идентичные эмоции. И пусть у каждого из троих были свои принципы, моральные ценности и цели, но эмоции, чувства — совпадали до последней едва заметной грани.       Осознание этого мгновенно успокоило Белого демона, и большая часть призраков прошлого, от которых он ежедневно старался избавиться, не выдержала гнета нахлынувшего облегчения. Теперь он знал, что должен делать. И судя по выпрямившейся спине Кацуры, не он один смог проникнуть под защитную маску бывшего товарища. Нет, даже больше чем товарища — близкого друга, члена семьи.       Взмах мечей взвыл одновременным свистом, а два пылающих взгляда обратились к третьему, прожигая его, словно пытаясь уничтожить все то, что не являлось истиной. Оба самурая знали, что хотят сказать, как знали и то, что вымолвят сейчас одно и то же. Между ними никогда не было даже крупицы недопонимания.       — Такасуги! — два голоса слились в один, заставив Шинске на одно неуловимое мгновение вздрогнуть. Никто не заметил этого, но взгляд на сотую долю секунды с насмешливого сменился на растерянный.       А дальше они кричали о том, что теперь не станут считать его товарищем и ему лучше не попадаться им на глаза. Что следующая их встреча станет полем боя и они обязательно остановят его. Эти двое были значительной помехой для всех его планов, но отчего-то Такасуги совсем не досадовал по этому поводу. Он был бы не против и дальше хотя бы изредка пересекаться с ними, пусть даже им придется драться друг с другом, даже если он будет вынужден убить кого-нибудь из них или обоих, он будет рад встрече. Но этого никто и никогда не узнает.       А потом они спрыгнули с его корабля, тем самым завершая воинственный совместный монолог и ставя точку в их и без того не простых отношениях. Они спрыгнули. А он так и не смог улететь, зачем-то придумав предлог, чтобы задержаться в Эдо.       Шинске сотню раз проклял себя за то, что поддался минутной и непонятно чем продиктованной слабости. Его разыскивали, переполох, учиненный его бывшим подчиненным, слишком сильно привлекал ненужное внимание правительства. А Такасуги, вместо того чтобы скрыться со своими людьми, шел по темной улице квартала Кабуки, рискуя нарваться на Шинсенгуми или других правительственных прихвостней. Нет, так глупо попасться он не мог. Но все равно продолжал идти.       Движение откуда-то из переулка он заметить успел, а вот среагировать что-то помешало. Секундное изумление, что не сработали отлаженные рефлексы, сменилось пониманием. Этих двоих ни разум, ни его клинок так и не научились воспринимать как опасность. Именно поэтому Кацура едва не убил его менее суток назад. Тело упорно не желало принимать действительность и тот факт, что ему придется поднять меч против бывших друзей.       — Теряешь хватку, — тихо прошептала одна из теней. — Старость не радость, да?       Шинске лишь усмехнулся. В ночном мраке он мог не бояться показывать истинные чувства, ведь их попросту никто не увидит. А эти двое… Они улавливали их даже сквозь маску. Его предплечья удерживали два крепких захвата, напряженных, словно стальные тиски. Видимо, боялись, что Шинске тут же начнет сопротивляться или затеет драку. Он мог бы. Мог бы вырваться, мог бы уйти или сцепиться с ними. Но не хотел. В этой ночной тиши, спрятавшись друг от друга за пеленой ткани, они могли забыть не то что о недавних разногласиях, а даже обо всем мире.       — Кажется, вы что-то вещали о том, чтобы я не попадался вам на улицах.       — Зура, я же говорил тебе, что он не слушал. Вся пламенная речь пошла к черту, потому что кое-кто пропустил мимо ушей главные слова — с завтрашнего дня, Такасуги. С завтрашнего. А до полуночи еще где-то полчаса.       Шинске позволил себе улыбку. Не насмешливо изогнуть губы, не дерзко ухмыльнуться, показывая все свое презрение. Обычную улыбку, которую редко видели даже эти двое, а остальные не видели вообще.       — Вообще-то не полчаса, а двадцать шесть минут, — недовольно протянул Котаро, забываясь и ослабляя хватку. Он всегда был более доверчивым. Гинтоки стискивал руку мертвым зажимом.       — Что не так с твоими внутренними часами? Ровно тридцать минут! — негодующе воскликнул Саката, словно забыв о третьем практически безмолвном участнике разговора.       — Двадцать пять уже даже, — все так же монотонно протянул Кацура.       Шинске фыркнул и все же подал голос, подозревая, что этого несносная парочка и добивалась:       — Я вам не мешаю?       Оба спорщика тут же замолчали, синхронно повернув головы. Такасуги невольно сглотнул, ненавидя себя за подобные проявления слабости. Он ведь поклялся себе, что оставит все эмоции и чувства. Поклялся, что забудет. А в итоге все равно стоял здесь, вглядываясь в два темных пятна и мучительно желая увидеть их лица.       Снова движение, которое он успел заметить, но позволил совершить. И вот к его лбу прижимаются два других, а руки, до этого сжимавшие его предплечья, расслабленно покоятся на спине. Теперь они уверены, что Шинске не сбежит, поэтому больше не держат. А он и хотел бы показать самому себе, что плевать, но послушно стоял, будто скованный цепями.       — Ты должен выслушать еще кое-что, прежде чем вернешься к своим ублюдкам, — неожиданно близко прозвучал голос Кацуры, и Такасуги едва сдержал нервную дрожь, вызванную хриплым шепотом бывшего самурая.       — Интересно, — насмешливо протянул он, но никого не обманул демонстративно равнодушный тон.       — Ты можешь сколько угодно лгать всем вокруг, нам, самому себе, — тихо продолжил Гинтоки. — Но пока там, под маской сумасшествия и злобы, еще есть настоящий ты, мы не прекратим вытаскивать тебя наружу, как сейчас.       — Вы…       — Даже если ради этого нам придется тебя убить.       Ответить Шинске не успел. Обе руки, до этого привычно греющие спину, будто делали это ежедневно, спали, а призрачные тени исчезли, не прощаясь, лишь мазнув напоследок ладонями по щекам.       Такасуги еще несколько минут стоял в темном переулке, замерев, словно прислушиваясь к звукам вокруг — а на самом деле улавливая отголоски последних прикосновений, запоминая их. Взгляд сам по себе упал на звезды. До полуночи оставалось еще четверть часа, по прошествии которого он затолкает подальше все свои эмоции и воспоминания и отправится обратно на корабль. А пока можно молча стоять, глядя на звезды, ощущая мимолетное тепло двух ладоней, принадлежащих разным, но таким похожим людям. Двоим будущим и самым грозным врагам… но ближе этой парочки у него никого нет. Они его бич. Его карма. Его семья.