10 жанров

«Хранить и защищать», - сказал Спирит, когда Штейн его спросил, в чём он видит своё предназначение. Защищать, ага. Очень славно, семпай, ну и к чему теперь это всё привело? Кровь тонкой струйкой стекала на плечо, впитывалась в белую ткань, и эта ткань неприятно липла к коже. Франкен пытался сконцентрироваться на этом ощущении, чтобы хоть как-то отвлечься от боли в ноге и особенно – от тяжеленного тела напарника, ужасно давящего на шею. - Вот только не надо умирать, - хрипит он, пытаясь как-то поудобнее обхватить Альбана руками, но от смены положения стало только хуже: руки слишком затекли и отказывались работать. Драгоценная ноша, потеряв опору, начала медленно сползать вниз, и вот тогда уже стало понятно, что это финиш. Он слишком устал, его ноге требовался осмотр, сердце колотилось, как бешенное, воздуха катастрофически не хватало, он вообще держался из последних сил – и он просто не мог тащить Спирита дальше. Не мог, но должен был. - А всё это глупое чувство обязанности, - устало сообщил парень, максимально аккуратно опуская тело на землю и приваливая его к дереву. Альбан не ответил: он был без сознания. Он был без сознания уже целых двадцать шесть минут, и в этом был виноват Франкен. - Нет, в этом виноваты только вы, семпай. Не следовало делать опрометчивых поступков. В конце концов, вам было бы легче меня тащить. Задание было провалено. Причём провалено с треском: их побили как новорождённых котят. Штейн до сих пор видел перед собой два огромных красных глаза того монстра, от которого они должны были избавить этот мир – видел так чётко, словно эта картина отпечаталась на сетчатке его глаз, а то и ещё глубже – врезалась прямо в мозг. И до сих пор не отпускает это мерзкое чувство, будто над тобой занесена огромная когтистая лапа, готовящаяся положить конец твоему существованию. У Альбана вся грудь в крови; Штейн знает, что его кровь осталась там, на той поляне, что она отмечает крупными красными пятнами их путь, и что она горит клеймом на его плече и спине. Вряд ли эти пятна удастся отстирать, так что придётся шить себе новую одежду. Впрочем, не придётся. Они всё равно никогда не выберутся из этого леса. Потому что когти этого чудовища проткнули Спирита насквозь, и осталось ему совсем немного. - Всё это из-за бессмысленного геройства, - доверительно сообщает Штейн, тоже приваливаясь к дереву. Он весь исцарапан и избит, но из всех его ран нет ни одной смертельной. Весь удар пришёлся на Косу, внезапно бросившегося вперёд и загородившего своего мастера. Спасшего его ценой собственной… жизни? - Хранить и защищать, семпай? Да кто вас просил-то? А ведь он впервые так много и так честно говорит со своим напарником. Ну и, наверное, в последний раз. В конце концов, стоило бы поговорить с ним хотя бы ради очистки совести. А то скребёт, проклятая, выворачивает наизнанку, и ещё какое-то странное чувство поднимается из глубины и застревает в горле. - Не умирайте, семпай, - приказывает Франкен, а звучит так, словно просит. По позвоночнику тяжело ползёт страх. Вот сейчас он доберётся до шеи, и парня захлестнёт настоящая паника. Пока этого не произошло, следует всё спокойно обдумать. Теоретически, можно прооперировать Косу прямо здесь и сейчас. Штейн даже может мысленно проследить тот путь, который должен проделать его скальпель, может до последней мелочи представить всё действо. Но это всё теоретически. - Я же никогда не резал людей, - а вот и паника. Здравствуй, родная, давно же тебя не было. Да, людей молодому гению препарировать ещё не удавалось; вот лягушки, кролики, рыбы, птицы – другое дело, но не люди. Учебник по анатомии дал Франкену все необходимые знания, но практики не было. А без практики людей вот так вот запросто не режут. Особенно напарников. Особенно напарников, спасших тебе жизнь. Особенно Спирита. Штейн не знает, текут ли по его щекам слёзы, но ему кажется, что должны. Потому что он чувствует себя слишком беспомощным и бесполезным. Он не может хранить. Он не может защищать. Он вообще ничего не может. Для него это был абсолютный и бесповоротный конец, окончательное поражение. Но судьба распорядилась по-иному: их нашли, вернули в Академию, спасли, вылечили, и даже простили за невыполненную миссию. Концу пришлось стать началом. Когда Альбан, наконец, впервые после того страшного дня, открыл глаза, он не знал, что в этот самый момент закрыла глаза первая жертва научных изысканий Франкена. Молодой задиристый парень, надёжно усыплённый солидной дозой препарата, тяжело дышал, когда скальпель сделал первый надрез – и этот миг тоже врезался в мозг настолько глубоко, что в будущем молодому профессору будут сниться отвратительно правдоподобные сны об этом первом опыте. Штейн всегда будет помнить этот упоительный восторг, любопытство и трепет, но главное забудет. Главное – осознание того, что когда-нибудь он непременно вскроет своего напарника и выучит его строение вдоль и поперёк, дабы впредь не позволить этому красноволосому придурку умирать на его глазах. - Ну и где этот идиот? – хрипит Альбан, пока симпатичная медсестра перебинтовывает его грудь, а где-то далеко Франкен делает последние стежки на теле своего подопытного кролика. – Надеюсь, я не зря дал себя продырявить, и он всё-таки выжил? Следующей весной Спирит узнает, что Штейн ставит опыты на людях, и они разругаются окончательно. О том, что опыты проводились и на нём самом, он узнает лишь спустя много лет, и ужас, охватывающий его каждый раз при воспоминании о бывшем напарнике будет способен сравниться лишь с каждым годом всё реже и реже повторяющимся кошмаром о том, как он не успевает спасти его в том самом лесу. Хранить и защищать умели оба. Вот только объяснить это самим себе и друг другу так и не смогли.