10 жанров

Месяц назад Спирита вызвал к себе Шинигами. Главу крупнейшей теневой организации, прославившейся в своё время тем, что во всех налоговых списках её расходы значились на некой «Академии», желали заполучить все мировые службы безопасности, поэтому он благоразумно скрывал своё настоящее имя, внешность, и крайне редко проводил личные встречи. Поэтому один из лучших оперативников, приближенный к шефу и прозванный за особые заслуги «Коса смерти», сразу понял, что дело дрянь. - Ты пойми, - хмуро втолковывал Шинигами не менее хмурому Альбану, – «Безумие Кишина» - это тебе не эфир какой-нибудь, не кокс, не травка. Тут всё гораздо серьёзнее. Героиновая зависимость – уже, считай, смертный приговор, а от этого убойного сорта люди способны абсолютно на всё. Что ни говори, правильно Кишин ему название дал, от него крышу срывает напрочь. За дозу человек, какой бы он ни был, готов пойти на всё. И в том числе на предательство… Спирит молчал, кивал и продолжал упорно разглядывать носки своих начищенных до блеска ботинок. Он и сам всё это знал не хуже начальника; вся проблема была в том, что сейчас его поставили перед фактом: надо что-то делать. И срочно. - Я разберусь, - твёрдо сообщил он, когда мужчина изволил закончить свою длинную и никому не нужную речь. – Дайте мне месяца два. - А если сорвётся? Альбан пожал плечами и поглубже засунул руки в карманы. - Ну гляди, - вздохнул Шинигами, отворачиваясь. – Только, сдаётся мне, это всё твой вечный идеализм. Если и можно излечиться от зависимости к наркотикам, то излечить кого-то – нет. Впрочем, твой напарник, ты и решай, что с ним делать. Не дай вам бог узнать, что такое героиновая ломка. Через этот ад никто не способен пройти: люди либо срываются, либо погибают от истощения и концентрированного сумасшествия. И даже Франкен, человек, который мог похвастаться просто железной силой воли, сколько раз ни пытался порвать с губящим тело и разум «Безумием», каждый раз срывался и добывал себе новую дозу, в обход своего старого друга и партнёра. - Осчастливить против желания невозможно? – бормотал Альбан, туго стягивая ремнями бесчувственное тело Штейна и доставая из кармана заранее купленный кляп. – Это мы ещё посмотрим. Он не раз попадал в плен, подвергался пыткам, тысячи раз оказывался ранен, побывал во всех безвыходных ситуациях, в каких только может побывать человек, но следующие три недели стали для него самыми тяжёлыми за всю жизнь. Штейн буравил его глазами, а когда получал возможность говорить, то проклинал так, что хватит на весь род Альбан до самого Страшного Суда. Однажды, когда Спирит потерял бдительность, он даже умудрился укусить его за руку, а к концу второй недели понял, что его тюремщик перетягивает ремни, чтобы не нарушать кровоток, во время сна, и, притворившись спящим, попытался освободиться. Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что Штейн неумолимо угасал, точно догорающая спичка. Халат висел на нём бесформенной тряпкой, щёки впали, а под сумасшедшими глазами залегли гигантские синяки. Просто находиться с ним в одной комнате было невыносимо: его то мучили кошмарные галлюцинации, то приступы; если он забывался коротким сном, его тело била крупная дрожь, а одежда мгновенно становилась мокрой от пота. Альбан и сам за это время стал похож на своего узника: он не отходил от партнёра ни на минуту, заказывал еду по телефону и просыпался от малейшего шороха. И днём, и ночью его мучила одна лишь мысль, острой занозой засевшая в сознании: что будет, если Франкен умрёт? Не вынесет этой пытки, перестанет бороться с ядом, неумолимо разрушающим его изнутри? Что тогда станет с великим «Косой смерти»? Разве он сможет пережить тот факт, что своими руками убил того, с кем провёл большую часть своей жизни? О том, чтобы сойтись с новым напарником, не может быть и речи: слишком тесно они срослись за эти годы, чтобы позволить кому-то другому прикрывать твою спину. Да и вообще – сможет ли он жить с этим? Едва ли. Но назад дороги нет: если Штейн не откинется от ломки сейчас, то вскоре героин его погубит. Да и Шинигами прав: ещё немного, и ради дозы он будет готов перейти на сторону Кишина, этой террористической мрази, держащей в своих руках весь рынок оружия и наркотиков. Так что нечего нюни распускать, нужно собраться и верить: верить в партнёра, в то, что он способен всё перенести и всё пережить, в то, что он не устанет бороться за свою жизнь. И вот пошла четвёртая неделя. Франкена уже не преследовали отвратительные видения, но лучше он от этого выглядеть не стал. Но, по крайней мере, стало легче смотреть в его глаза, в которых постепенно проявлялась какая-то осмысленность. - Ну давай, ложку за мир во всём мире… - наигранно весело хмыкает Спирит, принимаясь за ежедневную кормёжку своего пленника, которого и раньше было просто невозможно заставить поесть, а сейчас и подавно. Его организм отказывался принимать еду, и Штейна исправно тошнило после каждого приёма пищи, но что-то есть всё-таки надо. Поэтому Альбан с идиотским упорством каждый день садился перед ним с тарелкой каши, которую, сказать по правде, он и сам бы ни за что есть не стал, но она легче всего усваивалась. – Ложку за Академию… за Шинигами. Ложку за старину Спирита… Да что уж там, за старину Спирита можно и две ложки… Мужчина покорно глотал гадкую и на вид, и на вкус субстанцию, молчал и не глядел в ответ, уставившись куда-то вниз. От этого у Альбана мгновенно пропала охота шутить, и остаток обеда они провели в тишине, каждый погружённый в свои мысли. - Знаешь, - устало вздохнул он, поднимаясь на ноги и задумчиво крутя в руках кляп, который был куплен не столько для того, чтобы избавить Спирита от лишнего шума, сколько играл роль палки, которую дают животным во время операций, чтобы у бедняги была хоть какая-то возможность перенести свою боль, - мне кажется, он тебе больше не нужен. Франкен медленно поднял голову и задумчиво облизал сухие губы, точно пробуя эту новость. Потом кивнул – неторопливо, с каким-то особым достоинством – и снова закрыл глаза, приобретая абсолютно отсутствующий вид. Спирит ещё немного постоял, а потом спрятал кляп в карман и твёрдым шагом направился к двери на кухню мыть посуду. - Знаешь, - догнал его слабый надтреснутый голос. Штейн сидел, не меняя положения и не открывая глаз, но почему-то было ясно, что он находится в своём уме, и его слова не были реакцией на какие-то видения, – когда я выздоровею, я непременно надеру тебе задницу. Тарелка выскальзывает из рук и падает на пол, каким-то чудом не разбиваясь: то ли спас ковёр, то ли намертво склеили остатки каши. Спирит заходится в слишком неестественном кашле, безуспешно пытаясь как-то замаскировать рвущийся наружу хохот; помогает плохо, и вскоре он, уже не таясь, сползает по стенке на пол, отчаянно пытаясь успокоиться. - Непременно, - бормочет он, утирая выступившие на глаза слёзы и задыхаясь от нервного смеха. – Ты только выздоравливай…