Наша немаленькая тайна

На все у Наполеона было пятнадцать минут, ни секундой меньше и ни мгновением больше. Когда Илья в свою очередь уходил в ванную, Наполеону нужно было очень быстро успеть воткнуть в зад густо смазанную вазелином широкую пробку и в который раз за их недолгое (пока еще) сотрудничество с Курякиным, смириться с неизбежным. Неизбежное было два с половиной дюйма в обхвате, почти восемь — длиной, и каждый раз, когда Илья изуверски-медленно впихивал в Соло член, тот мечтал лишь о быстрой смерти и возможности склеиться заново. Илья, конечно, не был груб — это же Илья, шесть с половиной футов смерти и двести фунтов любви и нежности, как он мог быть грубым, тем более, со своим любимым Соло. Но больше Соло Илья любил секс с ним, и вот это причиняло боль. Во всем остальном Наполеон был Ильей доволен. Всем. Кроме его толстенного, как бревно, члена, который Курякин с непередаваемым удовольствием обожал запихивать в исстрадавшуюся задницу Соло. Поначалу Наполеон пытался ему отказать. С самого первого раза, когда Илья снял штаны, и перед глазами Соло появился ОН. Не шутя, Наполеон мог сказать, что такого монстра видел впервые. Два с половиной дюйма шириной, почти восемь в длину. Ог-ром-ный. И пусть эстет в душе Соло наслаждался внешним видом возбужденного Ильи, но тот Соло, который вынужден был принимать в себя это достоинство, паниковал. Илья, к сожалению, не воспринимал отказы и убеждения Наполеона в том, что секс не всегда подразумевает именно проникновение. Было много вариантов: руками, ногами, между ног. Но все это казалось Илье лишь шутками и детскими игрушками. "Секс — это когда я тебя трахаю", безапелляционно заявлял Илья, и Наполеон был вынужден соглашаться. Но здоровье все равно было дороже любой любви. Поэтому Наполеон вышел на старого знакомца, помогавшего ему в делах интимного толка, и тот из плотного каучука сделал для Наполеона вещь, которая должна была облегчить его жизнь. Именно ее Наполеон сейчас, ругаясь сквозь зубы, чтобы не услышал чуткий на слух Илья даже сквозь шум льющейся воды, вставлял в уже подрастянутый до этого пальцами зад. Пробка, даже не добиравшая до ширины курякинского члена, все равно казалась чудовищной, и Наполеон, впихнув ее в себя до расширенного основания, уже дрожал и обливался потом, будто и не был до этого в душе. Закончив, он осторожно лег на кровать, согнул ноги и расставил их пошире, чуть приподнимая над кроватью зад. От этого мышцы сжимались вокруг пробки сильнее, но и привыкали к натяжению быстрее, готовя Наполеона к тому, как его будет трахать Илья. Оставшись в такой позе, Наполеон считал минуты, при этом отмечая, что в это время делал за стеной Илья. Ему не следовало знать, чем занят Соло, когда остается в одиночестве перед их сексом. Нет. Илья, кроме своей принципиальности в вопросах секса, отличался еще и зашкаливающей заботой, от которой у Наполеона сводило зубы, как от полной ложки сахара. Не объяснять же Курякину, что его огромный член, при всем том, как сильно пугал Наполеона, был еще и до безумия им обожаем. Это было правдой. Как бы Соло ни жаловался, как бы ни готовился к неизбежному, но внутри его согревало то, какой подарок ему достался в лотерее природы. Ог-ром-ный. Соло смаковал это слово на языке, пока понемногу двигал бедрами вверх и вниз, стараясь удержать пробку в себе, стараясь, чтобы мышцы поскорее привыкли к растянувшей их полноте, чтобы потом могли принимать в себя ог-ром-ный член Ильи. Ог-ром-ный. Наполеон закрыл глаза и тихонько застонал. У больших членов был один огромный плюс — не нужно было стараться, чтобы они точно массировали простату, а именно от этого у Наполеона были самые сильные оргазмы. Он готов был душу продавать за каждый раз, когда любовник правильно трахал его, заставляя кончать без мастурбации. После встречи с Курякиным не было еще ни раза, когда Наполеон вообще прикоснулся бы к себе. За это он готов был вознести Илью на пьедестал и поклоняться ему каждый день — несколько раз в день. Наполеон так глубоко погрузился в свои благодарные фантазии, что пропустил момент, когда Илья выключил воду в душе и, точно следуя расписанию, вышел из него. У Наполеона немного заложило уши от того, как болезненное поначалу удовольствие начало теплом растекаться по телу, а член, полувставший от того, как пробка давила на простату, начал крепнуть до конца. — Это что? В периоды изумления (а также секса, голода, нехватки сна и прочих физических трудностей) в голосе Курякина проявлялся старательно спрятанный в другое время холодный русский акцент. Каждый раз Наполеон не мог сдержаться, слыша его. Голос Ильи вроде бы не менялся, но ощущения от него были поразительны. Как залп «Катюши». Услышав вопрос Курякина, Наполеон вздрогнул, проклятая пробка внутри шевельнулась, уперевшись прямо в простату, и невозможно было не закричать. Наполеон пытался справиться с телом, ошалевшим от череды прошивавших спазмов удовольствия, пытался заставить себя расслабиться, лечь на кровать, но вместо этого бесцельно трахал воздух, не в силах остановиться. Илья подошел к нему, вроде бы, на помощь, но вместо того, чтобы успокоить, протянул руку и ткнул в основание пробки, загоняя ее глубже. У Наполеона закатились глаза, он дрожал и хватал ртом воздух в тщетной попытке немного вздохнуть. Оргазм уже прошелся первой горячей щекоткой от ступней и выше, в яйцах потяжелело, и только невероятной силой воли Наполеону удалось перехватить член, сжать его до боли, чтобы немного откатить ощущения назад. Все еще не в силах вздохнуть, он перестал дрожать, ноги разъехались в стороны, и Наполеон упал задницей на кровать. Пробка, подарок прямиком из ада, оказалась сжата внутри так плотно, что уже ничего не могло помочь Наполеону. Открыв в беззвучном крике рот, он кончил. Илья смотрел на него, дрожащего, стонущего, превратившегося в бесхребетную тряпку только от того, как распирала его задницу толстая резиновая пробка, а потом, дождавшись, пока Наполеона перестанет выгибать над кроватью, с видом исследователя протянул руку и вытащил пробку из раскрытой дырки. — Интересно, — сказал Курякин, рассматривая блестевшую от вазелина поверхность, а потом приложил пробку к своему члену, что-то посчитал в уме и повторил: — Интересно. Наполеону же интересно не было. Наполеону было слишком хорошо и в глубине души немного стыдно. Немного. Он лениво наблюдал за тем, как Илья сравнивал толщину, как задумчиво шевелил бровями и губами, будто старательный первоклассник, а потом отбросил пробку, встал на кровать коленями и одним рывком подтащил вялого Наполеона к себе. После оргазма изучающие тело пальцы были совсем лишними, отвлекали от сладкого дремотного послевкусия, но раскрытой заднице было все равно. Края ануса не смыкались, были раскрыты и припухли, а когда Илья обвел их кончиком пальца, запульсировали. Наполеон хотел было оттолкнуть Илью, но тот, как презревший азимовские законы робот, игнорировал его недовольство, с нечеловеческой силой удерживая на месте, и продолжал ощупывать, гладить и пихать пальцы в смазанный проход. — Интересно, — в третий раз повторил он, садясь на пятки и устраивая не протестовавшего Наполеона на своих бедрах так, чтобы член оказался между ягодиц. — Нет, — возразил Наполеон, но его голос не пробивался сквозь броню решимости Курякина. Медленно и томительно Илья вставлял член в широко раскрытый анус, а Наполеон, ожидавший адской боли от проникновения огромного… Здесь мысль коротнула, разум у Наполеона дал сбой при упоминании размеров Ильи, а дальше все пошло наперекосяк. Огромный член – причина страданий и обожаний Наполеона – входил в его тело, распирая изнутри натруженные мышцы, но причинял не боль, а только сладкое чувство заполненности. Много, очень много длинного толстого члена было сейчас в Наполеоне, двигалось в Наполеоне, слишком чувствовалось в Наполеоне. Возбуждение, казалось, попрощавшееся с ним после первого оргазма, удивило почти мгновенно вернувшейся эрекцией. Наполеон был слишком удивлен реакцией своего тела, но решил, что это милость господня снизошла на него. Дважды. Только за сегодня. Илья все так же медленно двигался вперед и назад, трахая Наполеона, при каждом толчке чувствительно задевая простату, а Соло, раскинувшись перед ним, не протестовал против того, как тот управлял обоими телами, попросту насаживая Наполеона на член, закрыл глаза и провалился в ощущения. Ему ничего не нужно было делать, не нужно было двигаться, понукать, говорить – ему не нужно было ничего, кроме члена Ильи, и Курякин щедро им делился. Наполеон плыл в густых волнах удовольствия, концентрировался только на ощущении двигавшегося в теле члена и держался в этом полуоргазме так долго, как мог, чтобы Илья кончил первым. Только после этого Наполеон позволил себе догнать его, сжимал член внутри, чуть двигал бедрами, чтобы оставить его подольше в себе, и, пока он все еще был крепким, так же неспешно и вальяжно, как до этого позволял трахать себя, кончил снова без помощи рук. Эти сладкие мгновения после оргазма были так хороши, что Наполеон жалел о невозможности украсть их, положить в маленький сейф и везде носить с собой, чтобы раскупорить в любой момент и снова окунуться в это блаженство, где были только они втроем: Наполеон, Илья и его огромный, обожаемый Соло член.